Неизвестно - Мальцев Ю. Промежуточная литература

Вот тут мы и подошли вплотную к вопросу, что приемлемо, а что нет, почему промежуточных печата­ют, как получилось, что писатели, которые еще не­сколько лет назад слыли бунтарями, сегодня стали оплотом режима и те, для кого еще несколько лет на­зад граница была закрыта на замок, сегодня вдруг стали разъезжать по заграницам в качестве послан­цев советской власти. Власть ли либерализировалась или писатели деградировали? Ни то, ни другое.

С ростом самиздата и тамиздата положение со­ветской литературы становилось все более трудным. Печатание таких авторов, как Софронов или Кочетов (или, вернее, одних только таких), становилось скорее вредным для режима, нежели полезным. Слишком очевидными становились ложь и убожество этой лите­ратуры в сравнении с вольным русским словом. Ведь доходило уже до того, что роман Кочетова «Чего же ты хочешь» стал настоящим бестселлером в качестве юмористического произведения, его рвали из рук, за­читывали друг другу вслух и хохотали доупаду. Влас­ти фактически оказались перед альтернативой: пре­кратить книгопечатание вообще как занятие нецеле­сообразное и даже вредное для режима либо изменить радикальным образом свою тактику. А насчет выра­ботки тактики современные хозяева литературы — мастера. Прошли времена тупых и ограниченных ди­летантов, вроде Жданова. Сегодня режим имеет у себя в услужении настоящих профессионалов, умных, циничных, ловких слуг, отлично осведомленных, все понимающих и изощренных в методах разложения душ, совращения слабых, тонкого, почти необидного подкупа и не менее тонкого нагнетания страха, созда­ния ощущения собственного бессилия и бессмыслен­ности сопротивления. Достаточно посмотреть, с какой ловкостью эти новые хозяева литературы разделались с группой «Метрополя»: одних репрессировать, других припугнуть, третьих приласкать и издать...

А какой тонкий расчет в печатании Распутина, столь чуждого всему духу советской литературы, что издание его книг кажется почти невероятным. Неко­торые даже поговаривают о промашке советской цен­зуры. Но только наивные люди, совершено не зна­комые с работой советской цензуры, могут верить в возможность такой серьезной промашки. Это в условиях-то многократной и многоступенчатой перепро­верки и подстраховки? И смешно думать, чтобы рядо­вой цензор стал рисковать собственной головой и взял на себя ответственность за публикацию такой кра­мольнейшей повести, как «Последний срок». Нет, здесь решение принято на самом высоком уровне. Режим нуждается хоть в каких-то точках контакта с населением. На одном насилии и одной лжи долго не продержишься. Не в марксизме же, полностью дискре­дитированном в России, искать этих точек соприкос­новения? Естественным оказывается обращение к на­ционализму, патриотизму, всегда столь сильному в России и неразрывно связанному с православием. Да­же Сталин в трудную минуту приласкал православную церковь и открыл храмы. Но пока что все это лишь первые осторожные шаги. Напечатать-то Распутина напечатали, а вот критику, настоящую и серьезную, о нем запретили. Пусть, кто сам уже дорос до этих идей, их с радостью встретит в этих книгах, а тем, кто еще не дорос, не надо растолковывать. Прежде­временно еще. И чревато опасностями.

Литература Бабаевских и Кочетовых утратила свою защитительную функцию. Процесс разложения зашел слишком далеко, тлетворный запах уже начали чувствовать все и повсюду, и такими слабенькими духами его не заглушить. Сегодня сказочками о со­циалистическом рае уже никого не обманешь, нужно попробовать убедить читателя хотя бы в том, что СССР не хуже других стран. Теперь, чем правдопо­добнее, тем лучше. Подчеркиваю: правдоподобнее, а не правдивее. И промежуточные вполне справляются с этой задачей. У них всё «как в жизни», всё, кроме главного. Не узнаем мы из их книг, что речь идет о стране, где более трех миллионов человек томятся в концлагерях, где в переполненных спецпсихбольницах пытают людей, где во Владимирской тюрьме за не­сколько недель человек становится дистрофиком, где бастующих рабочих давят танками, где крестьяне фак­тически являются государственными рабами, где суды чинят расправу над неугодными по указке партии, а тайная полиция прибегает к гангстерским методам, избивая и даже убивая оппозиционеров, где любое проявление несогласия карается как государственное преступление, где гигантский аппарат КГБ контро­лирует всю жизнь граждан, где марксистская доктрина является общеобязательным мировоззрением и не приемлющих ее объявляют сумасшедшими, где моло­дежь, собирающуюся для чтения философских сочине­ний, арестовывают и запирают в дурдома, где возле правительственных учреждений дежурят полицейские и санитарные машины для транспортировки жалоб­щиков в кутузки и психушки, где Декларация Прав Человека ООН является запрещенным документом, конфискуемым во время обысков, где людей, высту­пающих за выполнение международных соглашений, подписанных правительством, отправляют в конц­лагеря, где границы охраняются, как стены тюрьмы, и пытающихся бежать из страны осуждают на 10 лет лагерей, где царит принудительный труд, где мясо и молоко уже стали предметом роскоши, немногим до­ступным, где алкоголизм стал социальным бедствием, а воровство (у государства) — нормальным явлением, где каждые три дня в среднем приводятся в исполне­ние два смертных приговора, где создана неизвестная доселе система привилегий, распространяющихся на такие области и такие вещи, которые еще никогда и нигде привилегиями не были, где все важные государ­ственные решения принимаются втайне от народа, а действия властей никем не контролируются, где Цент­ральное Статистическое Управление — самое засекре­ченное учреждение (а те статистические данные, кото­рые изредка просачиваются вовне, ошеломляют), где ложь стала нормой общественной жизни, а бессовест­ность — нормой личного поведения.

Нет, совсем другая страна вырисовывается из книг промежуточных писателей. Не уродливый об­щественный организм, подобного которому еще не производила история, а обыкновенное общество, по­хожее на все другие, с недостатками, конечно (а где их нет, недостатков?), но ничего страшного собой не представляющее. Именно в этом и состоит функция этой промежуточной литературы: замаскировать бездны. Программа четко выражена в коротенькой фразе Юрия Трифонова. В своем интервью итальян­скому телевидению он сказал недавно (как будто он действительно может давать интервью): «Конечно, в нашей стране есть еще много недостатков, и мы пи­шем о них». Всего лишь «недостатков»! И — «еще»! То есть эти мелочи («недостатки») постепенно преодо­леваются. А главное, критика этих «недостатков» допустима, то есть в стране есть возможность откры­тых дискуссий. И это действует, потому что это прав­доподобнее. Книги А. Зиновьева, в которых советское общество изображается почти натуралистически, вос­принимаются во всем мире как гротескные фантазии, как гиперболизированная сатира, а книги Трифонова или Абрамова — как реалистические.

По тому, с какой готовностью западные комму­нисты подхватили всю эту промежуточную литерату­ру, как охотно они переводят, издают и пропаганди­руют эти книги, приглашают для публичных выступ­лений их авторов, можно заключить, что речь идет о тактике, совместно продуманной и согласованной с советскими правителями. И чутье у них безошибоч­ное. Всё, мало-мальски возвышающееся над ползучим описательством, разрозненно регистрирующим лишь побочное, неглавное, сразу же оказывается неприемле­мым. И не обязательно книги, поднимающие большие проблемы советского общества, а просто книги, в которых находит свое адекватное выражение совет­ская жизнь в любом ее аспекте и подлинная атмосфера советского общества. Наиболее характерен в этом отношении, пожалуй, пример Битова и Аксенова, пи­сателей вовсе не социальных, а скорее интроспектив­ных. Власть была очень заинтересована в приручении этих двух талантливых писателей. Им снисходительно разрешали то, что строжайше запрещено другим, ме­нее талантливым. Напечатали даже «Поиски жанра» Аксенова и даже не изменив финал. Но как только Би­тов заговорил в полный голос и создал крупнейшее свое и лучшее произведение, где целиком обнаружи­вается незаурядная личность автора, сразу же это ока­залось неприемлемым для советской печати и для ее западных союзников. И как только Аксенов после своих ранних фальшивых повестей, постепенно осво­бождаясь от условностей и уступок цензуре, стал идти к подлинному творчеству и расти как личность и как писатель, он тоже стал неприемлем. Подлинное ис­кусство, в котором раскрывается человеческая лич­ность во всей ее глубине и со всеми ее проблемами, страшно советской цензуре. Личность и свобода нераз­лучны. А свобода — первый враг тоталитарной власти.

Но как же нам относиться к этим промежуточным писателям? Вопрос нелегкий. Ведь не их вина, что режим их использует как орудие своей пропаганды. Не этого они хотели. Им хотелось в рамках дозволен­ного сказать хоть немного правды, дать русскому читателю хоть какое-то подобие литературы. И не всем же быть героями, не у всех достаточно смелости, чтоб бросить в лицо власти свой членский билет ССП, пустить свои рукописи в самиздат и быть готовым к аресту или преследованиям. Популярная русская по­говорка сегодня: «Выбирай себе крест по размеру».