Александра Флид - Прошито насквозь. Рим. 1990
— А ты ведешь дневник?
— Нет. Кто ведет дневники? Только какие-нибудь зануды, да и только.
— Нет, дневник ведут не только зануды. С тех пор, как мы познакомились, я стал кое-что записывать. Недавно пересмотрел и понял, что у нас нет ничего кроме телефонных разговоров, одного свидания и той волшебной ночи. Ничего, представляешь?
Вообще-то, если говорить по правде, то они познакомились совсем недавно, так что дневник у него должен быть заполненным только в самом начале. Да и вообще, чего можно ждать от таких редких встреч и простых телефонных разговоров?
— Приглашаешь меня куда-нибудь?
— Хотя бы к себе домой. В тот раз я не разглядел твою квартиру, а ты знаешь, что я очень любопытный.
В тот раз он очень торопился. И она тоже. Ева снова почувствовала, что улыбается. Воспоминания грели и волновали до сих пор. Дождливый день — сплошной вечер, который начинается с утра и длится до ночи. Поэтому секс не казался каким-то экстремальным или вульгарным. Он провел в ее квартире весь день и всю ночь. Как будто так и было нужно. Странно, что с тех пор у нее не раз возникало желание повторить, но при этом она не страдала от ожиданий. Она была занята, и разговоров вполне хватало.
— Ты мог бы приехать сейчас, — предложила она.
— Сколько дней прошло с тех пор, как мы лежали рядом?
— Две недели.
— Может быть, скоро пойдет снег. Какая безрассудная трата времени, согласись. Не хочу даже думать о том, сколько возможностей мы упустили.
— Так приезжай сейчас, и никаких упущенных возможностей больше не будет. По крайней мере, сегодня.
— Ты будешь ждать меня? Я могу задержаться.
— Я буду ждать.
В прошлый раз ему потребовалось полчаса для того чтобы приехать. Этим вечером он справился за двадцать минут.
Она открыла ему дверь в своем темно-синем халате до колен, и Адам сразу же наклонился за поцелуем. Ее руки сомкнулись на его шее, и Ева подтянулась наверх, ощущая, как он подхватывает ее за поясницу и прижимает к себе. За ее спиной стукнулась об пол его неизменная трость. От него пахло улицей, и вся его одежда еще была наполнена холодным воздухом.
— Я не каждого вот так готова впустить в свой дом.
Адам кивнул:
— Значит, мне стоит осмотреться тут основательно? Твой дом — твоя душа.
— Тут ничего нет. Из живого только камера, телефон и книги.
— А ты?
— Я? Я не знаю, жива я или нет.
Уже позже, когда они лежали в постели, а ночь подглядывала в щель между занавесками, Ева повернулась к нему и призналась:
— В детстве со мной произошло несчастье. С тех пор я постоянно бегу, пытаясь убежать как можно дальше.
— Ты жила в другом городе?
— Нет, — она покачала головой — нет, я родилась здесь. Это квартира моих родителей. Они умерли два года назад — автокатастрофа. До их смерти я жила в комнате, которую снимала с другой девушкой, а потом переехала сюда. Это было так просто. Я бегу в другом смысле. Никогда не останавливаюсь и не задумываюсь. О многих вещах лучше не думать всерьез, иначе совсем сойдешь с ума.
— Но иногда остановки необходимы. Без них можно совершенно потерять себя, а это нам ни к чему. Без самого себя ты уже не сможешь продолжать жить.
Ева повернулась к нему и прошептала, словно открывая страшный секрет:
— Если говорить правду, то я — никто. Меня нет. Поэтому и бегу.
Он провел рукой по ее волосам и улыбнулся:
— А кого же я полюбил?
— Не знаю. Кого-то ты все же увидел в тот дождливый день, когда мы работали над этой трикотажной темой.
— Вряд ли я смогу дать этой женщине точное определение. Она есть, она реальна — можешь поверить. Но в то же время она эфемерна, словно, коснувшись ее, можно разрушить этот образ и уничтожить незримые границы, удерживающие ее на земле.
— Да ты поэт, — улыбнулась она.
Они не говорили о том несчастье, и он ни о чем ее не спрашивал. Именно поэтому через неделю она рискнула обо всем ему рассказать. Как водится — по телефону. Словно это был простой разговор о событиях прошедшего дня. Сырость продолжала пропитывать улицы, и она лежала на диване в небольшой гостиной, глядя на большой плакат, украшавший противоположную стену. Матовая поверхность, размеры полтора на полтора метра. Ночной город. Зачем она повесила себе на стену то, что можно увидеть за окном? И эта женщина называет себя фотографом.
Она никогда не бывала в его доме. Несколько раз он заводил об этом речь и приглашал к себе, но для нее это значило бы перейти некую черту и позволить себе погрузиться в их странные отношения с головой. Поэтому они ограничивались ежедневными звонками и редкими встречами, длившимися с вечера до нового рабочего дня.
— У тебя есть еще женщина? Ты ведь мне ничего не обещал, — вдруг сказала она.
— Ты меня обидела, — совершенно ровным голосом ответил Адам. — Правда, ты обидела меня.
— Прости. Просто…
— Так у тебя есть другой мужчина?
Она закрыла глаза и покачала головой:
— Ты мой первый и единственный мужчина. Только не вздумай этим гордиться, понял?
Он немного помолчал, а затем вздохнул:
— Как мне тебя называть, Ева?
— По имени, Адам. Только по имени.
— Никаких «милых», «сладких», «дорогих»?
— Никаких. Ты для меня тоже только Адам.
— Я на это согласен.
Ева облизнула губы и сделала небольшой глоток вина из бокала, стоявшего на полу возле дивана.
— А еще можно вопрос?
Он даже рассмеялся:
— Когда это я тебе запрещал задавать вопросы?
Несмотря на то, что она его не видела, и их разделало несколько километров, Ева смутилась.
— Почему ты выбрал меня? Ты такой красивый.
— Господи, ты не могла бы задать другой вопрос?
— Сейчас меня интересует этот.
Его голос стал еще мягче, хотя до этого ей казалось, что он и так стелется густым бархатом.
— Я взглянул на тебя и увидел кое-что. Картину. Словно ты сидишь у огня, а твои пальцы сжимают глиняную чашку. Когда я подошел ближе, то понял, что знаю, как ощущается твое тело, когда его обнимают.
— Захотелось проверить?
— Захотелось скрыть от других. Чтобы никто и никогда не узнал этого кроме меня.
Она перевернулась на спину.
— Откуда ты мог это знать?
— Самому интересно.
Молчать в телефонную трубку всегда неловко — после долгой паузы никогда не знаешь, кто решит заговорить первым, и риск перебить собеседника слишком велик. Ева выждала пару минут, прежде чем заговорить первой.
— В детстве меня все ненавидели. У меня совсем не было друзей — я была жуткой уродиной, да и денег у нас никогда особо не водилось. Когда нужно было покупать модные юбки, я ходила в старых штанах старшего брата. Все смеялись надо мной, а я, вместо того чтобы смеяться вместе с ними и учиться выживать, наживала себе врагов. У меня был злой язык. Сейчас он не изменился, но я хотя бы нашла на него управу.
— А я бы с ним познакомился.
— Поверь, не нужно этого делать. Ну, так вот — однажды мы с классом отправились на экскурсию. По тем временам такое было еще возможно, сейчас на озеро Браччано уже не выбраться. Ну, так вот, там мы глазели на средневековый замок, бродили по улицам — естественно, под присмотром учителя. Все было замечательно. Потом зашли пообедать — все было оплачено — в одно заведение… и там я попалась на уловку мальчишек. Формально не только я — там нас было пять девочек. Когда учителя отвлеклись, мы прошмыгнули к погребу, поскольку нам обещали, что там можно увидеть настоящего призрака, который живет в замке, но ходит смотреть на людей в город. Там были ступеньки, наполовину освещенные из окна, и наполовину скрытые в темноте. Мальчики говорили, что если остановиться на последней освещенной ступеньке, то сможешь увидеть призрака, но он тебя не схватит, потому что не может выйти на свет — исчезает в солнечных лучах. И мы по очереди спускались к этой последней освещенной ступеньке, чтобы заглянуть в подвал. Я должна была понять, что не будь подвоха, меня никогда бы не позвали с собой, но мне так хотелось хоть раз побыть как все. Хоть разочек.
Это было лишь детской шалостью — все верят в призраков, когда им десять. Все хотят прикоснуться к тайне и потом сохранить это воспоминание для собственной гордости. Однако Ева даже сейчас слышала голоса детей и видела, как девочки осторожно наступали на ступеньки, останавливались у самой границы и начинали описывать все, что видели. Они сговорились делать вид, будто там и вправду сидит высокий мужчина с большими руками. Каждая из них повторяла слова предыдущей, добавляя к этому какую-нибудь деталь. Грязная кожа. Волосатые ноги, сверкающие из-под коротких серых штанин. Густые кудрявые и черные, как смоль волосы. Желтые большие зубы. Острые ногти.
Последней к лестнице подошла Ева. Каждый шаг отдавался гулким эхом в ее висках, но она не могла струсить и отказаться — только не после того, что увидела и услышала. Она остановилась на освещенной ступеньке и внимательно уставилась в пыльный мрак. Почему она не услышала сдавленные смешки за спиной?
