Неизвестно - Якушев Люди на корточках
— Задняя площадочка! — спокойно, но звучно сказала она, поводя неробкими глазами. -Билетики все взяли?
—Вот этот не взял! —заржал кто-то из кучи красномордых молодцов на задней площадке, часто хлопая своего товарища по вязаной шапочке, будто убивая ускользающую вошь.
—Иди ты на...! —громогласно ответил товарищ, проводя ответные телодвижения, чем сильно колебал окружающую толпу.
“Можно не толкаться?!”, “Мужики, вы там поаккуратнее!”, “Пошел на...!”.
Олег Петрович поморщился. Сверху на его голову свешивался небритый безмолвный детина, от которого несло псиной. Под желудком у Олега Петровича шевелилась испуганная светловолосая девочка. Лента в ее косичке распустилась и свисала на плечо. “Тоже едут! —невольно помыслил Олег Петрович. —В ее-то года пешочком —самое милое дело!”. Он представил, как хорошо бы стало в автобусах, если бы появился указ, обязывающий школьников для здоровья ходить пешком.
— Гражданин! Что у вас текет??!
— Что текет! Рыба текет. Что может течь?
— Так уберите!! Мне на пальто текет!
— Вот чудак-человек, куда ж я ее уберу?
— Себе на голову убери! Еще — куды! Деревня!
— Мадам, ты потише кормой работай, дети здесь!
— Чего? Ка-армой! Щас плюну в рожу — узнаешь! Ка-армой!
— Нет, в натуре, тетка, тебе за твою задницу, как за багаж платить надо! Эй, кондуктор! Здесь за багаж не плотют!
— Женщина, вы мне на ногу встали!
— Не знаю я вашей ноги. Не нравится — садитесь в такси.
— Задняя площадочка! Передаем за билетики!
Автобус накренился. Толпа покатилась на правый борт, охнула и замолкла. Олег Петрович сломался под тяжестью детины, как мыслящий тростник. Глупо выпучив глаза, он падал прямо на кондукторшу. Беленькая девочка слабо пискнула у него под желудком. Она смотрела на падающего Стеблицкого с ужасом, как на вурдалака. Нечеловеческим усилием Олег Петрович отжался, намертво вцепившись в спину кондукторского кресла. Он спасал жизнь себе и девочке. Детина же совершенно беззаботно продолжал налегать сверху всей тушей, и Олег Петрович, скосив глаза, прошипел ему:
— Ну можно же держаться!
Детина ничего не ответил, лишь иронически посмотрел на Стеблицкого пугачевским глазом. А тут и автобус встал прямо, затормозил и стукнул дверцами. Часть пассажиров высыпались наружу, как горох или картофель.
Олег Петрович выпрямился, еще дрожа от напряги, и перевел дух. Маленькая девочка беззвучно плакала.
Опять закрылись двери, автобус взревел, и что-то оглушительно бабахнуло. Кто-то ойкнул, мотор заглох, и с тяжелым шипеньем автобус осел.
—Хана! —категорически прокричал водитель, выглядывая в салон. —Все вылазьте! Приехали!
—Колесо стрельнуло! —спокойно объяснила кондукторша. —Вас до хрена, а колесо одно! — хотя, строго говоря, колес было четыре.
Все загудели, зашаркали, потянулись к дверям, и через минуту автобус был пуст. “Всего одну остановку не доехал! —с досадой подумал Олег Петрович, выходя из автобуса. Следующего ждать было бессмысленно. Тем более, что холодный ветер уже забрался в
рукава его куртки и вверг вспотевшего Стеблицкого в дрожь. Нужно было двигаться. “Движение — жизнь!” — подумал он.
Олег Петрович наискосок пересек перекресток и совсем уже собирался повернуть направо, чтобы отправиться домой, но совершенно неожиданно ноги понесли его дальше, к автобазе, и он опомнился уже когда оказался на той самой улочке, которую целую неделю старался забыть.
На первый взгляд, здесь ничего не изменилось. Та же грязь, рябь на лужах, бетонная стена, справа —деревянные дома. Но Олег Петрович всматривался в перспективу пустынной улицы с трепетом. Он старался забыть, да где там!
Достаточно сказать, что с того воскресенья Стеблицкий ни разу ни прикасался к новому выключателю. Просто рука не поднималась. И все дела в ванной он держал при открытой двери, а свет включал в прихожей. При все при том он неизменно повторял себе, что ничего, ну, ровным счетом ничего не произошло. А что же привело его сюда?
Олег Петрович боязливо оглянулся, будто совершал что-то не совсем приличное. Но кругом было тихо, никто не следил за ним, и Стеблицкий решился.
Он шел и чувствовал себя убийцей, который тащился на место преступления, где его, конечно же, схватят. И, когда он, дойдя до конца забора, увидел впереди скопление народа и милицейскую машину, он не очень-то удивился, но побледнел и сразу замедлил шаг. В чем он виноват и чего боится, Олег Петрович не мог объяснить даже себе —это был старинный добродетельный страх гуманитария перед мундиром.
“Налево —кругом!” —шепотом скомандовал себе Олег Петрович и криво усмехнулся. Но не успел он повернуться, как сзади послышался топот, и прозвучала новая команда, отданная сиплым злобным голосом: “Стой, сука!”.
Стеблицкий оторопел. Все возвращалось, как навязчивый кошмар.
Он-то полагал, что это закончилось раз и навсегда в прошлое воскресенье на квартире у Барского — о, это был апофеоз безобразия!
Даже квартира актера выглядела непристойно и грязно, как постель после бурного полового акта. Разномастная мебель располагалась без намека на симметрию в самых неожиданных местах. На туалетном столике в беспорядке громоздились флакончики и баночки с косметикой (Олег Петрович невольно поискал глазами одеколон “Премьер” и не нашел), на спинках стульев вперемешку висели мятые платья и брюки, на полу соседствовали книги и пустые бутылки. Поверх обоев наклеены театральные афиши. На экране маленького цветного телевизора метались и верещали яркие угловатые уродцы.
Жена Барского, довольно молодая и красивая женщина, в узких брюках и шелковой рубашке навыпуск, встретила их с дымящейся сигаретой в губах. На робкое
“здравствуйте” Стеблицкого она не обратила внимания. Первым ее словом оказалось “сволочь”. Слово было горьким, как табачный дым.
“Молчи, женщина!” —устало бросил Барский и, не снимая грязных башмаков, ушел на кухню. Слышно было, как он грешит там стеклом. Жена стояла, прислонившись спиной к стене и нервно затягиваясь сигаретой. На щеках ее разгорался неприятный румянец. На Стеблицкого она не смотрела. Барский вернулся с двумя стаканами, в которых плескалось что-то красное. Плечом он направил Стеблицкого в комнату, ногой подтолкнул к нему стул. Стеблицкий покорно сел и получил в награду стакан. Барский опустился на край кровати, отхлебнул.
— Где ты был, сволочь? — спросила жена, не вынимая изо рта сигареты.
— Тебя это интересует? — равнодушно сказал Барский.
—Мне наплевать, —надменно сказала жена. —Но с какой стати я должна отдуваться за тебя? Главный звонит каждые пять минут и требует вернуть костюм. Пообещал снять меня с роли! О тебе я молчу...
Барский фыркнул.
— Роль! Второе гав третьей собачки Генриха Четвертого!
Что-то тяжелое мелькнуло в воздухе, лишь чудом миновав голову Барского, нырнуло в раскрытый платяной шкаф и беззвучно кануло в его мягких глубинах. Стеблицкому показалось, что это был утюг.
—Ты ничтожество! —завопила оскорбленная жена-актриса. —Ты загубил мою жизнь, молодость и карьеру! Тебя выперли из столицы, тебя выпрут и из этой дыры! Но не жди, что я буду и дальше утешать тебя и вытирать твои пьяные сопли! С меня хватит!
—Каков монолог? —подмигнул Барский шокированному Стеблицком и выпил свой стакан до дна. —Не видит тебя наш Станиславский, а то бы роль комической старухи, считай, у тебя в кармане пожизненно!
В воздухе взлетел женский осенний сапог и с плотным стуком ударил Барского в лоб. Голова его слегка откинулась назад и тут же вернулась на место. Из рассеченной брови на белый лацкан капнула алая капля.
— Все ближе ложатся снаряды... — без выражения сказал Барский, зажимая бровь скомканным носовым платком. — Мой друг, не женитесь на актрисках!
Актриска раздавила окурок — кажется, в пудренице — и отчеканила с ненавистью:
— Марлон Брандо задрипанный! Пол Ньюмен с городской помойки! Сволочь!
Стеблицкий чувствовал, как стул под ним превращается в раскаленную сковородку. Стакан он держал как гранату. — Пить не будете? — сердито спросил Барский. — Давайте сюда! Олег Петрович безропотно отдал стакан.
Барский залпом выпил, поставил стакан на пол и доверительно сказал: —Драная кошка! Звезда самодеятельности! На сцене рядом с ней даже шкаф кажется одушевленным... И при этом она еще спит с каждым, кого от нее не тошнит...
Барского снова охватывал энтузиазм, глаза приобретали блеск, движения -размашистость. Он делался непредсказуемым. Стеблицкий с удовольствием отдал бы еще один флакон “Премьера”, лишь бы выбраться из этого сумасшедшего дома.
—Дай нам выпить, женщина! —заорал вдруг Барский, вскакивая и простирая руки к супруге, лицо которой окаменело от ненависти. —Дай нам вина! Мы будем пить, мы будем танцевать, мы устроим карнавал!
