Слава Бродский - Смешные детские рассказы
Тут она стала пальцем по журналу вести. Пока она это делала, в классе была мёртвая тишина. Ну, в такие минуты у нас всегда тишина мёртвая. Те, которых давно не вызывали, затихают, потому что, во-первых, не хотят привлекать внимание учителя к себе, а во-вторых, бросаются к учебнику, пытаясь в последнюю минуту что-то там прочитать. А те, которых вызывали недавно, тоже затихают. Потому что, раз их недавно вызывали, то, значит, теперь не вызовут. А раз они знали, что их не вызовут, они вообще ничего не учили. И поэтому особенно боялись.
И вот наша англичанка вела и вела пальцем по журналу и наконец сказала: «Пойдёт отвечать урок Пудовкин». И все обрадовались, что Пуда вызвали. А обрадовались все потому, что ему позарез нужно было исправить двойку. Иначе мама его просто бы убила. И Пуд всё просил англичанку вызвать его. А англичанка ему говорила, зачем, мол, тебя вызывать, ты же ничего не знаешь. И Пуд говорил, что он всё равно должен исправить двойку и что он всё выучил.
И вот, наконец англичанка вызвала Пуда. И он медленно двинулся к доске. Когда он дошёл до доски, англичанка попросила его написать новые неправильные глаголы, которые она задавала к сегодняшнему дню.
Пуд взял мел и собрался что-то на доске писать. У него были заготовлены какие-то шпаргалки. Но он никак не мог понять, какую шпаргалку ему надо достать. А англичанка, которая обычно не давала никому пользоваться шпаргалками, тут ничего Пуду не стала говорить. Хотя мы все понимали, что она видит, как он хочет со шпаргалки что-то прочесть. Но она не просила его убрать шпаргалки и вообще ничего не говорила ему и молча ждала, чем же это всё кончится. И, конечно же, она прекрасно знала о том, что мама Пуда его убьёт, если он опять получит двойку.
Прошло минут двадцать, а Пуд так ничего и не написал на доске. Тогда англичанка объявила, что придётся опять поставить ему двойку. А Пуд сказал, что он всё учил.
И тут, конечно, англичанка должна была сказать то, что говорят все учителя в таких случаях: «Учил – глагол несовершенного вида. Надо было не учить, а выучить». Хотя, по-моему, только учителя литературы знают, что такое глагол несовершенного вида. Но эту фразу почему-то говорят все. А наша англичанка только сказала, что так уж и быть, мол, Пудовкин, не надо писать ничего такого нового. И она попросила его назвать любые неправильные глаголы в трёх формах.
Пуд опять пытался что-то вспомнить. Он хотел что-то вспомнить, но вспомнить ничего не мог. Тогда англичанка попросила его назвать один неправильный глагол в трёх формах. Она сказала, что если Пуд сейчас назовёт любой неправильный глагол, только один неправильный глагол в трёх формах, то она немедленно поставит ему тройку.
Тут я решил, что сейчас самое время что-то такое Пуду подсказать. И я прошептал: «Ту пут – пут – пут».
И все засмеялись. А все засмеялись, потому что получалась такая опасная для Пуда игра слов с очень явным намёком и на его фамилию, и на его кулаки пудовые.
А англичанка опять сказала: «Любой неправильный глагол, Пудовкин».
И я опять прошептал: «Ту пут – пут – пут».
И несколько человек со мной то же самое прошептали.
Пуд, конечно, всё услышал. Но ему очень не хотелось говорить «ту пут – пут – пут». А англичанка сделала вид, что она ничего не слышала, и опять повторила, что она клянётся поставить Пуду тройку, если он назовёт любой неправильный глагол в трёх формах.
Тут уже весь класс стал скандировать: «Ту пут – пут – пут. Ту пут – пут – пут».
Англичанка не выдержала и сказала строго: «Тихо!» – это всем. И потом только Пуду: «Ну, Пудовкин, пожалуйста».
Пуд покраснел так, как не краснел никогда. Он покраснел очень сильно и сказал: «Ту пут – пут – пут».
И тут прозвенел звонок.
Все вскочили. Англичанка пыталась всех остановить и посадить на место. Но у неё ничего не получалось. Тогда она крикнула: «Пудовкин, я ставлю тебе три!» И все стали подходить к Пуду и хлопать его по плечу. Пуд был очень доволен. Он улыбался. И я, наверное, в первый раз за всё время увидел, как Пуд улыбается.
Но я всё-таки поздравлять Пуда не пошёл. И не стал его по плечу хлопать и всё такое прочее. Потому что подсказка моя очень сомнительная была. И кто знал, как это дело могло бы для меня обернуться. Ведь кулаки-то у Пуда – пудовые.
Самокат
Я сделал самокат. Но, на самом-то деле, я никогда даже и не думал, что смогу его сделать. Всё получилось так, потому что я нашёл на Трифоновке два подшипника.
Я вообще-то люблю ходить на всякие свалки и помойки. Моя мама как-то сказала, что я, когда иду мимо помойки, всегда её пытливым взглядом осматриваю.
Ну, а на Трифоновку мы все любим ходить. Но ходим мы туда не потому, что нам надо что-то определённое найти. Если тебе что-то конкретное нужно, то ты там этого никогда не найдёшь. Но там иногда бывают такие вещи, что заранее трудно себе представить. На Трифоновскую свалку со всех концов Москвы ребята едут. И это ещё нам повезло, что она так близко от нас расположена.
До того, как я нашёл на Трифоновке подшипники, я даже и не предполагал делать самокат. У нас вообще-то ни у кого самоката нет. А вот откуда-то все знают, из чего и как его надо делать.
Ну и как только я нашёл эти самые подшипники, сразу стало ясно, что теперь думать больше нечего, – надо делать самокат.
И мне сразу, конечно, сказали, что ещё нужно найти. А найти мне надо было две доски, круглую палку для ручки, кусок жести, несколько гвоздей и две короткие металлические трубки, которые можно было бы забить внутрь подшипников.
Мой друг Глеб Парамонов сказал, что мне понадобится много всяких разных инструментов и что я их нигде не достану. Мне нужны будут молоток, дрель со свёрлами, ножницы по металлу, ножик.
Ну и я сказал Глебу, чтобы он не умничал. Конечно, молотком очень удобно гвозди заколачивать. Но вполне можно и камнем обойтись. Любую дырку можно постепенно гвоздём и ножичком проделать. Вот ножик, конечно, нужен. Без него ничего не сделаешь. А ножницы по металлу совсем не нужны. Если ты жесть согнёшь и разогнёшь много раз по одному и тому же месту, то она по этому месту разломится.
Части я собирал пару месяцев. А самокат сколотил за несколько дней. Но мне вся эта история с самокатом не понравилась. А не понравилась она мне вот почему.
Одному кататься не интересно. Поэтому катались на моём самокате все в нашем дворе. И все забирались почти в самый конец нашего переулка, а потом мчались под гору вниз. Самокат часто ломался. А чинить его проходилось мне. Но не потому, что тот, кто его ломал, отказывался чинить. Нет, наоборот, все с большой охотой начинали мой самокат чинить. И даже всегда говорили, что, мол, не думай, сейчас мы его мигом починим. Но так всегда получалось, что что-то мешало эту починку закончить. Или надо было идти домой мне, или тому, кто мне помогал. Или гвоздей каких-то не хватало.
И, в конце концов, самокат этот я подарил Глебу. А когда я его дарил, то сказал, мол, на, Глеб, бери, катайся на здоровье. А то, что у него руль отвалился – это не беда. Я сейчас тебе помогу, и мы мигом всё починим.
Американская тушёнка
Война уже давно закончилась, а взрослые всё про неё вспоминают. Как соберутся у нас, так сразу начинают вспоминать, как было во время войны. И всё говорят и говорят об одном и том же.
На самом-то деле, про саму войну никто не рассказывает. Все только вспоминают о том, как они жили во время войны. А не рассказывает никто про саму войну, потому что некому про неё рассказывать: одни ещё были слишком молодыми, а другие уже старыми для фронта. Тех же, которые по возрасту подходили бы для фронта, я у нас в гостях не видел.
Только мой папа мог бы рассказать, что там было на войне. Но он гостям нашим ничего не рассказывает. А когда я как-то попросил его рассказать, то он сказал, что там было совсем не так, как в кино показывают.
Ещё папа сказал мне, что каждый боялся, что его убьют. Все думали только об этом: убьют или не убьют. И вообще там было страшно. А когда я спросил у папы, боялся ли он, что его убьют, то он сказал, что ему тоже было страшно. Но он сказал, что всем по-разному было страшно. Например, ему как-то поручили проводить куда-то одного офицера из штаба. И вот когда папа его повёл, то офицер лёг на живот и всю дорогу полз. И папа сказал, что ему было очень неловко за этого офицера.
А ещё я как-то спросил, было ли такое, чтобы папа убил кого-то. И папа сказал, что один раз у него был такой случай, что он мог кого-то убить. В те дни никто не знал толком, в каком доме наши, а в каком доме немцы. И папа как-то из окна дома увидел во дворе немцев. Они были очень близко. Тогда папа схватил винтовку. Но она оказалась в песке, и у папы ничего не получилось. Тогда папа схватил другую винтовку, но она тоже оказалась в песке.
А ещё папа рассказывал, как он тащил в госпиталь своего раненого командира. Папе показалось тогда, что командира ещё раз ранило, пока папа тащил его. Но папа не был в этом уверен.
