Юлия Вознесенская - Женский декамерон
— Пора мне к мамке с батькой. Скоро картошку убирать, помогать надо.
Родители так и ахнули! Но пришлось собираться, потому как уговорились ребят не расстраивать, ничего им пока не рассказывать, а делать так, чтобы им лучше было.
И решили Софья Ароновна с мужем взять отпуск и поехать в Лодейное поле вместе с Колей, чтобы быть там поближе к нему, чтобы и он не отвык от них. Так они и сделали.
Приезжают, а там Эдик их встречает, поздоровевший, успевший загореть и — босиком. Уже он и плавать в реке научился, и рыбу удить. Мальчишка, понятном дело!
Обрадовался он, конечно, родителям, а больше всего — названному брату Коле. Ровесники ведь, в один день и час родились!
И что же вы думаете? Обошлось все без суда. Стало у каждого парня по двое родителей: мама Софа да мама Нюра, папа Лева да папа Вася, и у каждого еще пятеро сестер и братьев. А живут мальчишки так: учатся в Ленинграде, устроили их в английскую школу, в кружки всякие. А на все каникулы и на все лето уезжают они в деревню. И на это время Софья Ароновна с мужем чтобы не скучать, берут к себе по очереди «племянников» — так они зовут братьев и сестер Коли и Эдика. Странная получилась семья, а живут родней некуда, люди завидуют. А главное, мальчишки-то оба счастливы! А ведь могло бы получиться всякое, уж очень люди-то разные — на первый взгляд, конечно.
— Господи! Как хорошо-то, когда люди по-людски поступают! — воскликнула Зина, дослушав рассказ Ольги.
И все с ней согласились.
Дальше рассказывать начала Неля
История восьмая,
рассказанная учительницей Нелей, которую автор желал бы назвать, если читатели не возражают, просто — «История о счастье»
В первый день я вам рассказывала о том, что с самого раннего детства у меня сохранилась в памяти одна картина: мама в белом платье, молодая и ласковая, играет на рояле у раскрытого окна. Долгое время я думала, что это просто сон, потому, что картина эта действительно часто мне снилась. Маме я об этом сне никогда не рассказывала, потому что, когда подросла я, жили мы, как в темноте: мама все болела, денег вечно не было даже на еду и платье — какая уж тут музыка! Я долго даже не знала, что мама играет на фортепиано.
И вот однажды пошли мы с нею в гости к каким-то дальним нашим родственникам, очень состоятельным людям. Обычно они нас обходили, а тут почему-то позвали на день рождения их дочери, моей ровесницы Эллы. Собирались мы целую неделю. У меня не было туфель, я в школу до поздней осени ходила в резиновых тапочках, надевая их на шерстяные носки. Школьное платье у меня было штопаное-перештопаное, а передник — из подкладки старого маминого пальто. В школьное время я приходила домой и сразу снимала платье, надевала халатик — берегла. А другого платья у меня не было, ни выходного, ни домашнего. В чем в гости идти? И тут моя мама за неделю сделала буквально чудеса: собрала она остатки старых шерстяных вещей — варежки-одиночки, драный шарф, рукава старого свитера, из которого сделала себе безрукавку — а рукава-то остались. Два дня мы с ней сидели и распускали всю эту гору тряпья, сматывая полученную шерсть в клубочки. Потом мама всю эту шерсть смотала в один моток, покрасила в черный цвет и связала мне чудесную юбочку. А блузку к ней сшила из своей ночной рубашки, выбрав из нее куски поновей. А главное, она исхитрилась смастерить мне и туфельки к моему наряду! Взяла она мои калошки, которые я надевала на свои спортивные тапки в дождливую погоду, и сверху надела на них вязаные чехольчики на ремешках и пуговках. Получились чудесные туфельки. Только мама предупредила, чтобы я в них не ходила до гостей даже дома, потому что навряд ли их хватит на второй раз.
Но мамочка моя и себя не забыла. Ее сестра-врач подарила ей старый медицинский халат, и мама сшила из него элегантное летнее платье, а чтобы не видно было, что ткань уж очень простая, она вышила по нему голубые цветочки. Не знаю, почему мама так старалась. Впрочем, догадываюсь: бедность часто бывает еще и горда, и мама именно перед богатый и родственниками не хотела выглядеть нищенкой. А может, просто потому, что давным-давно не была в гостях и вообще не видела никакого веселья. А ведь она тогда была молодая, ей и тридцати еще не исполнилось!
И вот явились мы, обе нарядные и полные ожидания чудес, к нашим родственникам. Квартира у них была огромная, вся набитая полированной мебелью и хрусталями. Большой круглый стол был уставлен такими вещами, которых я тогда не только не пробовала, но и не знала, как они называются. Кроме яблок, арбуза и лесных ягод, я других фруктов не знала, а тут были и виноград, и персики, и дыня. Элла была в нарядном бархатном платье нежно-голубого цвета и с большим кружевным воротником. Но я, честное слово, выглядела не хуже. Так, по крайней мере, мне самой казалось. Единственное, что меня огорчило, это громкий вопрос Эллы:
— Что это на тебе за туфли? Самодельные?
Я почувствовала укол в сердчишке и застыдилась. Но тут же подумала, что мама обидится на этот мой стыд, взяла себя в руки и ответила:
— Да, это мама связала специально к этой юбочке. Нравится?
— А, знаю! Это «ансамбль» называется, — поспешила блеснуть эрудицией Элла.
Мы сидели за столом с хозяевами и гостями и чувствовали себя на настоящем празднике. Так много было красивой и вкусной еды, что даже особенно есть не хотелось. Я, как и другие дети, больше нажимала на лимонад. А в конце ужина всем дали еще и мороженое в вазочках. Ну, это уже была настоящая сказка! Словом, я чувствовала себя, как Золушка на балу, только принца не хватало.
А потом случилось чудо. Когда со стола все убрали и взрослые немного потанцевали, хозяйка вдруг спросила мою маму:
— Бася! Ты ведь была когда-то прекрасной пианисткой. Сыграй что-нибудь для нас.
— Ах, ну что ты, Руфочка, я столько лет не прикасалась к клавишам! Я все уже забыла давным-давно. А впрочем, попробую… Не получится так не получится.
И тут мама пошла в угол комнаты, где стоял большой черный рояль. До этой минуты я его не замечала, принимала за такую же мебель, какой была полна квартира.
Мама села на круглый стул, раскрыла крышку клавиатуры, положила руки на клавиши и закрыла глаза, вспоминая. Потом она улыбнулась и легко пробежалась по клавишам, даже не глядя на руки. И вдруг заиграла какую-то простенькую веселую мелодию. Это была какая-то известная песенка, и все гости начали ее напевать. Потом аплодировали себе и маме. А мама заиграла уже что-то серьезное, что слушали молча, а я и вовсе затаив дыхание. Я вся замерла от гордости за мою маму: она была такая красивая в своем белом платье за этим блестящим черным роялем, и музыка была такая торжественная, красивая. Разве можно было сравнить это с той хриплой и тусклой музыкой, что раздавалась из нашего репродуктора, из картонной тарелки!
И вдруг мама заиграла невыразимо прекрасную и чуть грустную мелодию. Сейчас я знаю, что это такое — это «Второй вальс» Годара, но тогда я знала только одно — это и есть музыка из моего сна, где мама играла у раскрытого окна, а я танцевала в своей кроватке.
Милые мои, я испортила маме ее единственный праздничный вечер! Я вдруг почувствовала, что вся наша с мамой жизнь — это только осколки, конец той прежней, чудесной жизни, которая осталась во мне только сном. Я долго сдерживала слезы, но не сумела и разразилась рыданиями. Мама бросилась ко мне, перепуганная, стала успокаивать. Гости и хозяева тоже окружили меня, кто-то поднес мне ко рту бокал с лимонадом, но я даже пить не могла. И тогда мама, извинившись перед гостями и хозяевами, быстро собралась и увела меня. Дома она сразу же, ни о чем не расспрашивая, уложила меня в постель, дала какую-то таблетку, и я уснула.
А на другой день я рассказала маме про свой «сон», про то, что я узнала музыку, которую она играла.
— Это «Вальс» Годара, я тогда его очень любила. Но как ты могла это запомнить, тебе же не было и года!
— Я всегда слышала эту музыку. Хочешь, я тебе ее спою?
И я напела маме этот вальс Годара. Мама заплакала. Уже много позднее она сказала мне, что тот день и был самым счастливым в ее жизни.
— Грустные истории мы рассказываем друг другу на прощание, хотя вроде и о счастье, — вздохнула Эмма. — Вот и я хочу рассказать вам историю хоть и смешную, но тоже не слишком веселую.
И она начала свой рассказ.
История девятая,
рассказанная режиссером Эммой. Это история о печальной разлуке и веселой находке, выручившей всех подруг Эммы, пострадавших от «Романовского эксперимента» в Ленинграде
В моей жизни наступила пора бесконечных прощаний. Один за другим уезжают мои друзья и разъезжаются по всему миру. Сейчас у меня половина самых близких друзей там, половина здесь. Люди едут, чтобы свободно писать книги, картины, музыку, ставить фильмы и спектакли. Иногда мне кажется, что сама Россия из России уходит! Куда? — А вот этого никто не знает, почему и зачем происходит этот исход творческой интеллигенции из своей страны. Каждые такие проводы — это море слез, после которого остаются воспоминания — сухой песок.
