Пожарский-2 - Владимир Олегович Войлошников
Никто добровольно с нажитым скарбом расставаться не хочет, понятное дело.
Препираться с этими оленеводами мне почему-то совсем не хотелось. Но, с одной стороны, мне за них и за всю их нехилую территорию теперь надо налог платить. А с другой — у меня в Пожаре голод намечается, и мне бы местная оленина вовсе даже не помешала. Я сидел, на полном серьёзе размышляя, не проще ли будет предложить за их оленину цену чуть больше, чем дают местные купцы-перекупы (наверняка ведь за копейки торгуют) — ко мне тогда без хлопот целая вереница желающих продать выстроится. Но внутренний голос настойчиво подсказывал, что тогда господа якуты могут своего хозяина и вовсе уважать перестать.
Снег пробрасывал всё чаще, хлестался сухой крупой. Я привычно прибавил себе тепла, свив из нескольких слоёв воздуха подобие кокона. Оленеводы, однако, забеспокоились, тревожно оглядываясь по сторонам. Бури боятся, может быть?
И тут в налетевшем порыве метели словно отдёрнулась в сторону завеса, и к костру шагнула высокая седая женщина:
— А я-то думаю: кто такой умный? Я тут поддуваю, подсыпаю, а он сидит, словно печка, жаром светится!
— Бабуля?..
Она сурово усмехнулась:
— А ты думал — чья тут наследная вотчина?
БАБУЛЯ
В голове у меня шумел буран.
Я скинул свои тепловые щиты и обнял её. Не развалюсь, поди. А ей сейчас жар ни к чему — если верить моим глазам, до полного перевоплощения в аватар холода бабушке Умиле едва на мизинчик осталось.
Она заговорила на нашем древнем наречии, и я привычно на него переключился.
— Я и не надеялся тебя встретить. Кош сказал: Рюрик ещё до магической войны погиб, а ты исчезла.
— Постеснялся, значит, всю правду вывалить. Или опасается, что я осерчаю да Ольхон его приморожу. Кош всегда осторожным был, — Умила тяжко вздохнула и поёжилась, отгораживаясь плотной занавесью метели от костра. — Знаешь ли, Митька, я ведь после того полтыщи лет ни с кем не разговаривала, разве что сама с собой. Ты первый. Может, потому и не могу я за край стужи шагнуть? Держит меня этот камень. Тебе одному расскажу. Рюрик из-за моей дурости погиб.
Вот, значит, как. Я ничего не ответил на это. Просто смотрел на танец снежинок. Ждал.
— После закрытия Разрыва много сильных магов появилось, молодых, ярких. Словно энергией щедро по сторонам плеснуло. А я смотрела на них и… завидовала, наверное. Где сотни лет трудов, где пальцы, вымороженные до кости, где глаза, от холода побелевшие? Всё даром! Раз — и на блюдечке. Знаешь, Митька, я даже потом думала — не месть ли это была того Разрыва? Может, он тоже аватаром тьмы всепоглощающей был? Как смог, влепил последнюю оплеуху нашему миру? Что, мол, дотянуться до вас не смог — так сами себя сожрёте. Они же потом первые в кашу Великой войны кинулись, молодые да ранние, мир переделивать. Понимаешь ли — словно силушка пришла раньше мудрости.
— Сила есть, ума не надо, — усмехнулся я.
Бабушка уставилась на меня, кивнула своим мыслям:
— Так и было, Митя. А мне, как эти выскочки повылезли, так обидно было, ты не представляешь.
— Ну, отчего же, вполне могу представить.
— М-м. Тогда и то поймёшь, что на лукавые речи польстилась я. Была у меня подружка… давно ещё, в школе. Йодла. Полька. Не верь пшекам, Митька, вечно у них одно на уме, лишь бы нас подломить, — бабушка смотрела в пургу, и глаза у неё стали как две тёмных ночи. — Я думала, люди нарочно так говорят, от зависти — ан вот как вышло. Лет двести я её не видела, ни ответа ни привета — и тут вдруг заявляется в гости. Счастливая до посинения. Давай мне в уши петь, как здорово она замуж вышла и как мощно растёт: огромная Сахара — сплошной цветущий лес, а всё почему? Да потому, дескать, что оба они в магии леса специализируются, иона, и муж её, — Умила покачала головой. — Это я потом сообразила проверить, да и нашла на шее под волосами липуна заговорённого. Да ловко как сделан был! Маленький, плосконький, словно какое травяное семечко, а на ощупь — родинка да родинка. Обнималась когда приехала, в тот миг мне и прилепила, сучка деревянная. Сработало хорошо, я уши развесила. И так она мне неделю в эти уши пела, что все мозги пропела окончательно. В Йотунхейм надо отправляться, жить среди ледяных великанов, и вот тогда-то и настанет мне полное счастье. А Рюрику, чтоб не серчал, письмо задушевное написать — мол, прощай, дорогой супруг, ухожу, чтоб стать аватаром зимы, будь свободен и зла не держи. Написала я под диктовку письмо — тут мне волшебным образом и портал поставили в самый Утгард*, сама-то я до того в Йотунхейме никогда не была.
*Можно сказать, столица земель йотунов.
Огляделась по сторонам — мрачно мне показалось, темно. Наша-то зима весёлая бывает. Как солнышко выглянет — белоснежно, искристо, окна узорчатыми веточками-травками разрисует. Да и в палатах у них уныло, сталактиты со сталагмитами, нет бы тебе резных переливающихся колонн поставить. А сам лёд какой-то сероватый, словно с грязью замешанный…
Однако приняли меня торжественно. Сразу повели за стол пиршественный, усадили по правую руку от Трима, короля местного. Страшноват и грубоват мне король показался, но не это в мужчине главное. Хвастался он мне своими бескрайними ледяными пустошами, горами, лесом железным. Смотрю я на него, а сама думаю: не дура ли я? Зачем сюда заявилась? А липун шепчет, что просто не понимаю я пока всей глубины своей стихии, и
