Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 4
«– Правильно, Оксана Павловна, с такими, как Пискунов, надо бороться. Бороться решительно! Что с ними цацкаться?!
– Ему ведь наши нотации – как мертвому припарки.
–Ну а что мы можем, кроме снятия премий и прогрессивки? Выгнать-то нельзя...
– Тогда вообще зачем заседать?! Это ж издевательство над профсоюзом. – Форменное издевательство... – И пример дурной подаем. Сегодня он пьет, а завтра, гляди, и вся бригада. – Ну, а действительно, что мы можем?! Милиционер вздохнул, встал и одернул китель:
– Товарищи!
Все повернулись к нему. Он подождал мгновенье и заговорил:
– Я, конечно, человек посторонний, так сказать. И к этому делу отношения никакого не имею. Но я как советский человек и как работник милиции хочу, так сказать, поделиться простым опытом…Вы же не о себе думать должны, правильно?
– Да, правильно, конечно, – отозвалась Симакова, – но факт остается фактом, у нас, товарищ милиционер, действительно нет полномочий...
– Товарищи! – милиционер шлепнул руками по коленям, – мне прямо горько слушать вас! Нет полномочий! Да кто же виноват в этом?! Вы сами и виноваты! …Милиционер засмеялся… и, посмеиваясь, пошел к выходу…
Уборщица вздохнула и, подняв ведро, двинулась за ним. Но не успела она коснуться притворившейся двери, как дверь распахнулась и милиционер ворвался в зал с диким, нечеловеческим ревом. Прижимая футляр к груди, он сбил уборщицу с ног и на полусогнутых ногах побежал к сцене, откинув назад голову. Добежав до первого ряда кресел, он резко остановился, бросил футляр на пол и замер на месте, ревя и откидываясь назад. Рев его стал более хриплым, лицо побагровело, руки болтались вдоль выгибающегося тела.
– Про... про... прорубоно... прорубоно... – ревел он, тряся головой и широко открывая рот.
Звягинцева медленно поднялась со стула, руки ее затряслись, пальцы с ярко накрашенными ногтями согнулись. Она вцепилась себе ногтями в лицо и потянула руки вниз, разрывая лицо до крови.
– Прорубоно... прорубоно... – захрипела она низким грудным голосом…
Урган покачал головой и забормотал быстро-быстро, едва успевая проговаривать слова:
– Ну, если говорить там о технологии прорубоно, о последовательности сборочных операций, о взаимозаменяемости деталей и почему же как прорубоно, так и брака межреспубликанских сразу больше и заметней, так и прорубоно местного масштаба у нас не обеспечивается фондами …
Клоков дернулся, выпрыгнул из-за стола и повалился на сцену. Перевернувшись на живот, он заерзал, дополз до края сцены и свалился в партер зала. В партере он заворочался и запел что-то тихое. Хохлов громко заплакал. Симакова вывела его из-за стола. Хохлов наклонился, спрятав лицо в ладони. Симакова крепко обхватила его сзади за плечи. Ее вырвало на затылок Хохлова» ( «Заседание завкома»).
Такого рода абсурдные действия с вставками абсурдного (по-настоящему, в классическом смысле) языка продолжаются еще на нескольких страницах.
A вот пример диффузии:
«Кабинет секретаря парткома. Посередине – длинный стол с десятком стульев для заседаний, упирающийся в рабочий стол Павленко. Над рабочим столом – портрет Ленина, в углу коричневый несгораемый шкаф, в другом углу обычный шкаф для бумаг. В кабинете – Павленко, Бобров и секретарша Лида.
Б о б р о в (дружески касаясь плеча Павленко, показывает нa рабочий стол). Ну, Игорь Петрович, садись. Осваивай новое рабочее место!
П а в л е н к о (улыбаясь, проходит зa стол, садится). Дa. Непривычно кaк-то. Делали половину, делали легко, a тут – ровное!
Б о б р о в (указывая на Лиду). Вот это Лидочка. Была у Трушилинa секретарем. Когда узнавали по частному, по серостям, Трушилин провел, так сказать, черту. А Лидочка, по моему мнению, работала гораздо лучше своего начальника. И профессиональней.
Л и д а (смущaясь). Что вы, Виктор Вaлентинович, я же знaю в основном, кaк соглaсились. А рaботa... рaботa всегдa есть рaботa.
П а в л е н к о (переклaдывaя бумaги). Дa... дел много.
Б о б р о в (снимaет очки, протирaет носовым плaтком). Еще бы! Если рaботaть по-трушилински – делa будут во всем рaсположении. Будут, кaк говорится, просто реветь и ползти. Ты новый секретaрь, тебе все нaследство трушилинское придется рaзгребaть.
П а в л е н к о. Что ж. Разгребать чужие грехи – работа тоже почетнaя.
Б о б р о в. Не только почетная! Она еще чередует все нужное и зaвисит от нужного.
П а в л е н к о (кивает). Нуждa... что ж. Честность здесь видно что – имелaсь. И достaточно попрaвлялaсь» («Доверие»). (Шрифтовые выделения мои. – И.М.)
Сорокин издевается не только над самим текстом (то есть продуктом чьего-то творчества), но и над его восприятем, то есть над всей системой «соцреалистической коммуникации». Чудные примеры такого рода предоставляет «Землянкa».
Диффузия:
«П у х о в. Это точно. (Разглядывает газету.) Тут вот еще интересная заметочка. Называется ”Пионеры Н-ской части следят за чистотой котлов армейской кухни”. Они говорят, они говорят покажи котлы гад покажи котлы котлы покажи гад дядя. Покажи котлы гад дядя, покажи котлы. Покажите им котлы гад дядя. Они все адо. Они все адо гнидо. Они говорят покажи котлы гад дядя. И мне котлы покажи чтобы я пото делал. ... Дядюшко, дядюшко. Дядюшко. Покажи адо. Покажи адо, дядя. Адо. Адо покажи, дядя. Котлы адо. Котлы адо. Дай дядя адо. Дай адо. Гад, дай адо. Гадо дай адо.
С о к о л о в. Ну, я уж об этом слыхал. Еще под Подольском».
Абсурд, обсцессия, патетическое морализаторство:
«П у х о в (разворачивает газету). Тааак... сейчас почитаем... что здесь. Это уже читали. Вот. Статья, называется ”На ленинградском рубеже”. (Читает.) Гнойный буйволизм, товарищи, это ГБ. Гнойный путь, товарищи, это — ГП. Гнойный разум, товарищи, это — ГР. Гнойный отбой, товарищи, это — ГО. Гнойные дети, товарищи, это — ГД. Гнойная судьба, товарищи, это — ГС. ... Гнойные буквицы, товарищи, это — ГБ. Гнойное отпадение, товарищи, это — ГО. Гнойная жаба, товарищи, это — ГЖ. Гнойные племянники, товарищи, это — ГП. Гнойная береза, товарищи, это — ГБ...
В о л о б у е в (кивает головой). Что ж... правильно. Прорыв нужен».
Абсурд, обсцессия:
«17 декабря Луна пройдет в 5 южнее планеты Юпитер, за сисяры, товарищ, за сисяры! Да не так, товарищ, за сисяры! За сисяры, товарищ, за сисяры! Да не так, товарищ, за сисяры! За сисяры! За сисяры, б**дь, за сисяры! Тяните за сисяры! Да не так, б**дь, а за сисяры! За сисяры тяни, *б твою мать! За сисяры, товарищи! За сисяры тяните! За сисяры тяните, б**дь! За сисяры, дураки, за сисяры! Тяните за сисяры! Товарищи, да что ж вы делаете! За сисяры, за сисяры! Тяните! Тяните! Помилуй нас, товарищ Сталин...
С о к о л о в (после недолгого молчания). Деловая заметка. Кто написал?
П у х о в. Написал... Б. Иванов. Вот кто написал.
В о л о б у е в. А фотографии нет?»
Убийственная пародия здесь, конечно, не только в «утвержденных к прочтению» (да еще на фронте) текстах (которые очень хороши сами по себе), но в серьезной рассудительной реакции на них благодарных слушателей. Ведь землянка – реальная, на передовом крае; слушатели – офицеры (а не просто солдаты). И вот эта встроенность полного абсурда текста и столь же полного его одобрения в общий контекст жизни, реакция, столь же абсурдная, как сам текст (типа «Прорыв нужен» в ответ на «Гнойная береза, товарищи, это — ГБ»), дают ясный ключ к пониманию вообще всех абсурдных элементов в творчестве В. Сорокина. Их главная и, скорее всего, единственная цель – показать, что реальной границы между разными (особенно нормальным и экстремальным) дискурсами нет. Абсурдность жизни (действий) превращается в абсурдность слова, которая, в свою очередь, воспринимается как норма жизни. Круг замыкается. Катарсиса нет, если не считать таковым взрыв снаряда, после которого на месте одобряющих героев и газеты с вещими словами не остается ровным счетом ничего…
Если классики жанра занимались абсурдом как таковым, то Сорокин сделал шаг вперед – вплел этот язык в другой, обыденный, чем совершенно изменил саму эстетическую нагрузку абсурдистской речи, вывел ее из поля словесных упражнений в поле социального конфликта. Это, безусловно, осмысленная новизна, а не чисто формальный прием.
Буквализация метафор (табл. 1, 15), достаточно редкий в литературе прием, доведена Сорокиным до виртуозного уровня. Они варьируют от совершенно брутальных (в «Насте» просьба о «руке дочери» удовлетворяется буквально; в «Сердцах четырех» известное выражение «е**ть мозги» материализуется самым натуралистическим образом) до издевательских, более-менее безобидных шаржей. Вот несколько примеров, где буквализация связана с использованием популярных стихов (табл. 1, 14) (обычно советских), что делает ее особенно выразительной. Из таковых микроновелл состоит почти вся 7-я часть «Нормы»:
