По невидимым следам - Матвей Наумович Медведев
— Ох, темнит Темнова. Боюсь, что с делом придется повозиться. А пока, ребята, может быть, кофейку выпить? Чего-то холодновато. Погреться бы!
Действительно, в помещении было холодно. Вылетевшие при бомбежке стекла давно заменяла фанера. Сквозь нее в комнату легко проникали ветер, сырость. А уже была осень. Третья осень ленинградской блокады. Облетели листья с деревьев. То и дело барабанил по окнам дождь. Поздно вечером по улицам приходилось идти с зажженным фонариком — темень!
Один из следователей растопил маленькую круглую печку, поставил на нее кофейник. Вскоре все присутствующие пили из кружек коричневый водянистый напиток, именовавшийся кофе.
Попутно обсуждали показания Темновой. Правду говорит она или неправду?
Она заявила, например, что фамилия шофера, который был так щедр, что снабдил ее большим количеством водки, — Чистяков и что он развозит по магазинам продукты. Но никакого Чистякова среди водителей машин, работавших в пищеторгах, не обнаружили.
Более правдивым, чем Темнова, оказался Степан Васильевич Климачев, военнослужащий, ветеринарный фельдшер, находившийся в близких отношениях с продавщицей булочной. Вызванный к следователю, он на вопрос, известно ли ему что-нибудь о найденных в сарае ящиках с водкой, ответил: «Известно! Эта водка получена от заведующего магазином Петрова. Я сам принимал участие в ее перевозке».
Далее Климачев рассказал, что, когда однажды он уходил, как всегда, утром от Темновой, она дала ему бумажный пакетик с талонами на вино и попросила съездить в магазин, которым заведовал Петров. Климачев не мог отказать ей в просьбе. Он взял пакетик, сел на велосипед и по пустынным улицам блокадного города покатил к Петрову.
Заведующий магазином оказался немолодым человеком, одутловатым, грузным, в полувоенном костюме и хромовых сапогах. Он взял пакетик, который ему вручил Климачев, вскрыл его, извлек оттуда отрезанные талоны, почему-то посмотрел их на свет и сказал: «Все в порядке, молодой человек, передайте Лизе, что водка будет. Между прочим, не нужно ли вам еще чего-нибудь? Есть масло, яйца, шоколад, сухофрукты, консервы, сельди. Отличные сельди — один жир!» Климачев передал об этом разговоре Темновой. Та назвала Климачева «молодцом» и «чудным мальчиком», протянула губы для поцелуя и сказала, что, пожалуй, надо будет взять и шоколад, и сухофрукты, и, консервы, и сельди. Пригодятся!
Слово свое Петров сдержал. Через несколько дней во двор дома № 6 на улице Салтыкова-Щедрина въехала полуторатонная грузовая машина. В кузове ее стояли ящики с водкой и бочонок с пивом. На ящиках восседала, пряча в рукава ватника озябшие руки, рабочая магазина — Шура Демидова. Сам Петров сидел в кабине рядом с шофером. Перед грузовиком, показывая путь, бодро катил на велосипеде Климачев. Он тоже принимал активное участие в операции. Потом Шура стала переносить ящики в сарай. Бочку же с пивом снесли к Темновой на квартиру…
Немало кружек жидкого желудевого кофе выпили еще следователи, прежде чем Темнова сказала: «До сих пор я давала ложные показания. Сейчас я все обдумала, прочувствовала и считаю, что скрывать основных виновников — значит приносить только вред государству. Я хочу рассказать следствию всю правду».
И Темнова сообщила, что талоны, которые она передала через Климачева Петрову и по которым были получены водка и пиво, — фальшивые.
— Только не думайте, что Петров об этом не знал. Знал — и хорошо! Ведь водку-то эту он не просто так отпустил, а на определенных условиях. Пятьдесят процентов от всего ее количества — мне, пятьдесят — ему. Кроме того, он дал мне за нее золотые вещи. А вот Степа Климачев тут ни при чем. Ему о том, что талоны фальшивые, известно не было.
После этих столь важных и существенных показаний клубок стал разматываться быстрее. В разные стороны города протянулись концы его нитей. А одна из них — самая главная — привела следствие в подпольную типографию, в которой фабриковались поддельные продовольственные карточки.
Четверть века прошло со дня окончания Великой Отечественной войны. Новое поколение советских людей выросло за это время. Они, эти юноши и девушки, понятия не имеют, что такое продовольственные карточки, не слыхали о них, и уж тем более никогда и в глаза не видели. А вот для их отцов и дедов эти два слова — «продовольственная карточка» — говорят о многом.
По продовольственным карточкам в войну отпускались продукты — и хлеб, и сахар, и мясо, и крупа, и жиры — все, что было нормировано, а ненормированных продуктов почти и не было. Каждый грамм продовольствия был тогда на учете, а в условиях блокированного города тем более. Эти листки светло-зеленого, розового или желтого цвета, на которых были напечатаны талончики со словами «хлеб», «сахар», «мясо», берегли пуще всего.
Карточки, карточки! Сколько было связано с ними всего — и горя, и слез. Разве можно забыть, как обнимались на улицах незнакомые люди, как плакали от счастья, когда впервые в Ленинграде было объявлено о прибавке хлеба. «Ну, теперь выживем, не умрем!» — говорили они. И вот нашлись, оказывается, преступники, которые фабриковали фальшивые карточки и получали по ним продукты, с таким трудом доставлявшиеся в осажденный Ленинград.
Еще понятно было бы, если б они делали это, чтобы спастись от голода, хотя и тогда не было бы им никакого оправдания. Но не голод толкнул их на это, а желание нажиться, разбогатеть, заполучить золотишко, модельные туфельки, отрезы тканей. Вот какие отвратительные людишки жили рядом с настоящими ленинградцами, героями блокады, жили, может быть, на одной улице, в одном доме. Пока одни умирали от голода, замертво падали прямо на улицах, замерзали, другие, — правда их была ничтожная кучка, — собираясь у себя в квартире за опущенными шторами, ели и пили, ни в чем не зная отказа. Есть ли что омерзительнее их преступления? Это самое низкое моральное падение! Пусть же никогда не забывают об этом люди! Пусть, глядя на папки с судебными делами, на обложках которых написано: «Хранить вечно», помнят, что нет ничего гнуснее на свете, чем подлость и низость, жадность и себялюбие.
Организаторами подпольной типографии, занимавшейся печатанием фальшивых карточек на продукты питания, были Константин Заламаев и его двоюродный брат Владимир Зенкевич.
Заламаев был в близких отношениях с женщиной по имени Валя, которая работала в типографии, где в дни войны печатались карточки, те самые, что выдавались ежемесячно ленинградцам. Еще в декабре 1941 года Заламаев попросил Валю принести из типографии шрифты. Он сказал, что ему нужны такие литеры, из которых можно было бы составить слова: «Завтрак», «Обед», «Ужин». Заламаев объяснил Вале, что хочет напечатать талоны ради поддержания здоровья ее брата, ученика ремесленного училища, находящегося на котловом довольствии: по ним он сможет получать лишние
