Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской - Озаровская Ольга Эрастовна

— Ну, поедем домой, там уж разберем.

— Нет мы тебе голову ссекем, если инако скажешь!

Она ужахнулась и согласилась. Конь Ивана-Царевичя порснул в цисто поле, не захотел їм служить.

Как по сказанному, как по чёсаному, прилетела Вехорева сестра и ну вешшевать, плакать, рыдать, горевать. У плакалась она, утомилась, солнышко ей пригрело, она и заспала. Иван-Царевичь из дупля вылез и к ей опутинками припутался.

Проснулась Вехорева сестра, увидала Ивана Царевичя:

— Ах, дурак! Сам попал!

Вызнялась на ковре-самолете.

— Вот я паду в синёё море! Тебя залью!

— Ну и себя зальешь!

Ширкает по морю, а што сделать? hде Иван, тут и сама.

Вылетела в подвышность.

— Паду в чашшу, тебя заколю!

— А коли, себя заколешь!

Летала она над чашшей, повернется спиной, хочет Ивана заколоть, да и сама наколется. Всяко пехалась, опристала и опустилась на зелен луг.

Сажени за две за три Иван-Царевичь выхватил свой булатной нож, порезал опутинки и тяпнул ее мецем.

— Нде-ка мой доброй конь?

Только сказал, а уж конь бежит, мать-сыра земля дрожит.

— Нде мої братья?

— Твої братья домой поехали.

— Как поеду теперь?

— Ну, как? седлай, уздай меня. Поедем, как раньша ездили.

Поехали по чисту полю — широку раздолью, подъехали к его осударьсву.

— Ну, Иван-Царевичь, я привез тебя. Теперя твоя богосужена занята. Я побежу в камыш-траву покататься, а ты попросишься, куда-ле прохожаем на фатеру и што услышишь, то и делай.

Ну, Иван Царевичь спустил своего коня питаться и кормиться. От его палат белокаменных с версту тут деревнюшка, он приворотил к избушки одной.

Там старичек и старушка.

— Не пустите-ле ночевать?

— Заходи.

Ты, бабушка, не дашь-ле чего поужинать?

Старушка сейчас скатертью протресла, кушанья нанесла. Сели за стол и стали беседовать.

— Ну, што деется в осударсьве?

— У нас в осударсьве все живут навеселе.

— Што зачудилось весельё?

— Федор хочет брать в замужесьво привезену девицу. Только не могут слить ей персня, да сшить пантуфлей по уму, да подвенечьно платьё. Только тоhо и дожидаются, не найдутся — ле hде-ка таки швецы.

— Поди в осударсьвенной дом и подредись злачен персень слить в пору.

— А ты разве можешь?

— Да уж берись. За подряд пополам.

По утру старик пошел в осударсьвенной дом. Его приворотники спрашивают:

— Ты зачем?

— Подряд подряжаться.

Пропустили. На кухне опять придверники:

— Што надо?

— Подряд хочу взять.

— Мастер-ле ты?

— Надеюсь. Нельзя-ле мне в глаза видеть царевичя?

Ему доложили:

— Старик берется персень слить, просит вас в глаза видеть.

Ну, Федор вышел к ему.

— Можешь-ле ты сделать в срок?

— Да, берусь.

— А много-ле оброку просишь?

— Триста рублей.

Ну, он дал задатку ему полтораста рублей.

Старик принес деньги домой.

— Ну, поди купи тоhо, друhого.

И вот стали они пировать, столовать, а работа никака не робится. Вот и срок пришел. В утрях старуха воркует:

— Вот ты взял подряд, а он какой-жа мастер? Скоро часы выйдут, ты-то как пойдешь? Тебе голову ссекут.

— А молчи, старуха, не дорога и голова моя!

— Все-жа лучша на плечах, как отрублена.

Иван пошел, как буде помочиться, яйцë о яйцë шшолканул — сделалось кольцë, како надомно.

— На, вот неси подрядно.

Старик завернул его в платок, шубу надернул.

— Да оддашь кольцë, бери подряд на пантуфли.

— А сколько задатку брать?

— Проси сот пять: нать резинка, нать мало-чего поставить, нать все хорошее.

Старик побежал. Приворотники и придверники спрашивают:

— Ты куда?

— Несу подрядно, прошу в глаза видеть.

Федор пришел, подрядно принял — кольцë снес Александре Прекрасной. Она надела на межымянной перст.

В самой раз. Ретиво серьцë закипело, загорело.

— Позовите мастера.

Подала ему стакан вина оченно большой.

— Ведь не ты перстень слил, сознайся!

Дед таки не сказал.

— А можешь пантуфли сшить?

— Могу.

Получил за подрядно и за пантуфли задатку, домой принес.

— Што деньги? Как делить будем?

— Кидай в яшшик!

Ну, опеть пировать, столовать. Опеть старуха воркует, што подряда не делает Иван, а он в утрях, как уж подрядно нести, вышел, как буде помочиться, яйцë о яйцë шшолканул — пантуфли готовы.

— На, неси, да берись за подвенечно.

— Сколько просить?

— Я не знай. Ну, проси девятьсот.

Старик побежал, уже его приворотники, придверники пропускают.

— Подряно несешь?

— Подрядно.

Федор подрядно принял, позвал слугу снести башмаки к невесты. Ети башмаки, как есь. Кровь в ретивом серьце закипела, как быть загорела: только как не сам-ле шил? Но сколько не допрашивала старика, однако-жа он не сознался. Взел старик и подвенечьно платьё шить. Опеть живут на-веселе, пируют.

— Ужа помочь тебе платьё то шить? Пора!

— Там поманим ешьчо.

Старуха опять воркует. И таким же побытом, как срок вышел, в утрях Царевичь пошел на дворье, как буде помочиться, яицко о яицко шшолканул, и обернулось подвенечно платьё.

— Неси, старик. Как она одежит ето, и сколь не вежливо, сколь не приятливо, будет она тебя выспрашивать, ты не сказывай. Ты скажи только: «Есь человек, но нельзя сказать, какой». — Таким же побытом старик платьё в пласты завернул, снес подрядно. И как одела она ето платьё на свої могутные плеця, кровь у ей закипела, как быть загорела. Стала она старика угошшать и улешшать, ну и наконец он сказал:

— Есь человек, но не смею про его сказать.

— Ну слушай. Скажи ему, штоб он завтра приходил на почестей пир и стал бы у печьки муравленной, ко печьнему столбу. Ты сам тут-жа волокись.

Вот старик домой деньги принес:

— Как делить будем?

— Да чего делить, — все твое!

Вот уж тут пошло пированье, столованье. Старик побежал борана купил. Борана зажарили, угошшаются, стал и светок. Народ льет со всех сторон. Иванушко надел цветно платье, мець опоясал. Старик и старуха спрашивают:

— Как тебя звать?

— Я — Иван-Царевичь. Пойдем смотрять свадьба.

Вот средились и пошли. Просто народу водой не смоцить, а ети идут…

— Куда вы? Нельзя!

— Льзя!

И почал всех спихивать:

— Не ваша дорога! Моя!

У самых палат белокаменных опеть їм:

— Вы куда? Там кнезья-боера!

— Я такой-жа!

Зашли они в палаты белокаменны и стали у муравленной печьки, ко печьнему столбу.

Тут свадьба на-велесе. Кони готовы. Запрежона корета. Мамушки-нянюшки подали невесты подносец и две чяры. Она всех сродников обнесла, — надо бы заходить за столы, а она на четыре стороны поклонилась, а такжа на пяту, ко муравленной печьки и говорит царю Далмату:

— Блаослови, батюшка, поднести етим гостям.

Он дал ей разрешенье. Она подошла, поклонилась, и выпили по стакану.

— Ім ети стаканы малы, ставьте поболе.

Дед стоїт ровно и тот такжа. Поднесла в третий након, в глазаньках помутилось, из белых рук чяроцьки покатились:

— Здрастуй, Иван-Царевичь!

— Здрастуй, моя боhосужена!

И пошли они к столам:

— Вот, батюшко, хто нас ослобонил.

— Да, действительно, так.

Иван-Царевичь все рассказал и матери говорит:

— Как тебе, матушка, не стыдно, што ты правду не сказала?

— А што я могу сделать над своею кровью? Как они и себя могли засекчи и меня?

Ну, Иван-Царевичь овенчался со своей боhосуженой, а братья тех взели. Иван Царевичь на царсьво сел, а братьев кнезьями сделал.

После этой длинной сказки наступил роздых. За окном лил дождь, а здесь пылал огонь в печке, на снопах было уютно и мягко, лились завораживающие, дышащие древностью сказки. Они уносили в далекое детство этих больших, «могутных» людей. С каким детским вниманием слушали они Махоньку рассказывающую.