Ник Кайм - Вулкан жив

Он оставил после себя только смех и становящийся вездесущим скрежет когтей.

Все перед глазами окрасилось в алый — в цвет моего гнева. Я уже собирался последовать за ним, хотя и чувствовал подсознательно, что он на это и рассчитывал, когда увидел нечто, заставившее меня замереть.

На моем пути стоял он. Прямо передо мной, такой же четкий и реальный, как моя моя собственная рука, поднесенная к лицу.

Вераче, летописец.

— Я тебя уже видел, — прошептал я, протягивая вперед руку, словно пытаясь определить, был ли ничем не примечательный человек настоящим или призрачным.

Вераче кивнул.

— На Ибсене, теперь зовущимся Кальдерой, — сказал он.

— Нет, не там, — я нахмурился, пытаясь вспомнить, но гнев путал мысли. — Здесь…

— Где? — спросил Вераче.

Я остановился не дойдя до него пары метров.

— Здесь, — повторил я, когда он сам сделал шаг мне навстречу; мой разум начал проясняться. — Ты был с ними — с пленниками, которых Керз заставил меня убить.

Он озадаченно взглянул на меня:

— Ты убил их, Вулкан?

— Я не сумел их спасти. И на пиру ты тоже был. Я помню твое лицо.

— Что еще ты помнишь?

Вераче стоял от силы в метре от меня. Я опустился на колено, чтобы наши глаза оказались примерно на одном уровне. Так было принято у Саламандр.

— Я примарх. — Я чувствовал себя спокойнее в его присутствии; в его присутствии осколки моего разума складывались воедино. — Я Вулкан.

— Да. Ты помнишь, что я однажды тебе сказал?

— На Ибсене?

— Нет, не там. На Ноктюрне.

Мои глаза наполнились слезами, так страстно я надеялся, что это не очередная галлюцинация, не жестокий обман, призванный подтолкнуть меня еще ближе к безумию.

— Ты сказал, — начал я, запинаясь от переполнявших эмоций, — что постараешься следить за нами, когда сможешь.

— Закрой глаза, Вулкан.

Я подчинился, опустив голову, чтобы он мог положить на нее руку.

— Мир тебе, сын мой.

Я ожидал откровения, вспышки света, хоть чего-то. Но была лишь тишина. Когда я открыл глаза, Вераче уже исчез. Мгновение я сомневался, был ли он реален, но, встав, ощутил, как конечности наполнились силой, а сердце — решимостью. Монстр внутри меня был прочно скован цепями. Мой разум — во всяком случае, пока — вновь принадлежал мне. Я не знал, как долго это продлится. Подаренный мне мир в душе в этом месте долго не выдержит. Нужно было действовать.

Керз был поломанным существом — я знал это еще на Хараатане. Он всегда таким был — лишенным надежды, изливавшим свою злость и внутрь, и наружу. Не могу себе представить, каково с этим жить, однако в тот момент я думал лишь о всех тех муках, которые он причинил, и о жизнях, отнятых им исключительно ради удовлетворения своих садистских желаний. Я вспомнил Неметора и всех остальных, измученных и убитых единственно во имя развлечения.

Моя жалость пропала, моя решимость крепла с каждой секундой.

— Ты был прав, — обратился я к теням, в которых, как я точно знал, скрывался мой брат. — Я действительно считаю, что я лучше тебя. Так, как ты, Конрад, сражаются лишь слабаки и трусы. Наш отец правильно поступил, не вняв твоему хныканью и выбросив тебя вон. Подозреваю, его от тебя тошнило. Только ты знаешь, что такое истинный ужас, значит? — я нахмурился. — Как же ты слаб, как же жалок. Не Нострамо сделал тебя бесполезным ничтожеством. Тебе было уготовано барахтаться в грязи с маньяками с того момента, когда наш отец по ошибке тебя создал, — я самодовольно рассмеялся. — Следовало ожидать, что один из нас окажется дефектным, полным человеческих слабостей, столь гнилым, что будет не в силах терпеть самого себя или других. И ты не можешь не сравнивать себя со всеми нами, верно? Сколько же раз ты обнаруживал, что сравнение не в твою пользу? Когда ты осознал, что винить своих братьев и условия, в которых рос, уже не получается? Когда повернул к себе зеркало и увидел, в какую пародию превратился?

Тьма не отозвалась, но гнев моего брата ощущался так же явно, как железный пол под ногами.

— Никто не испытывает перед тобой страха, Конрад. И ты не изменишься, назвавшись другим именем. Открою тебе секрет… Нам тебя жаль. Всем нам. Мы терпим тебя, потому что ты наш брат. Но никто из нас тебя не боится. Ибо кого тут бояться — вздорного ребенка, беснующегося в темноте?

Я ожидал, что он бросится на меня с выставленными вперед когтями, но вместо этого услышал, как внизу, под самим лабиринтом, заработал какой-то гигантский механизм. Со звуком массивных вращающихся шестерней часть стены ушла в пол. Затем вторая, затем третья. Через несколько секунд передо мной возник коридор, а в конце его были ворота, выполненные в том же стиле, что вход в Железный лабиринт.

Я знал, что самому мне выход не отыскать. Когда туман звериной ярости рассеялся, я осознал, что существовал лишь один способ добраться до цели. Керз должен был показать мне путь. Я и мои братья отличались от приемных сыновей наших легионов. Создавая себе потомков, наш отец вложил во всех нас часть своей сущности и воли. Легионес Астартес он сделал армией воинов, существующих для одной цели — чтобы объединить Терру, а затем и галактику. В моих братьях и во мне самом он хотел видеть генералов, но не только: он хотел видеть в нас равных, он хотел сыновей. Весь свой несравненный интеллект и все свои невероятные познания в биоинженерии он использовал для нашего создания. Мы стали больше чем людьми, все наши свойства, все хромосомы были улучшены и доведены до генетического максимума. Сила, скорость, боевые умения, тактический талант, инициатива, выносливость — чудесные научные изыскания Императора увеличили их все. Но как нельзя приблизить одну деталь на старой картине, не приближая остальные, так у нас, превосходивших и людей, и космодесантников, усилены были не только таланты, но и изъяны.

Поначалу это не имело значения: пока Крестовый поход ослепительной кометой несся вперед, освещая погруженные во мрак невежества небеса. Однако соперничество скоро превратилось в зависть, уверенность стала надменностью, гнев обратился в маниакальную жажду убивать. У всех нас были изъяны, ибо быть человеком, пусть даже улучшенным, как мы, — значит быть небезупречным. Не достичь совершенства тому, что несовершенно по сути.

Но Керз был дефектней остальных. Его изъяны были очевидны: каждое слово и действие подтверждало наличие слишком человеческих пороков. Жажда мести переполняла его. Терзала его, вызывая нигилистическое желание обращать свою боль на других. Он ненавидел себя, и потому выплескивал эту ненависть наружу. Но когда зеркало развернул кто-то другой, когда один из ненавистных братьев показал ему захлебывающееся от злобы к себе существо, которым, как он сам знал, он являлся… Он не мог сбросить это со счетов. За время заключения мой тюремщик не раз открывал мне свою душу. В последние дни я не раз задумывался, кто же с кем был заперт на самом деле. Я ударил Керза по слабому месту, и он показал мне выход. Он хотел освободиться так же сильно, как я.

Когда я двинулся вперед по коридору, ворота начали открываться. За ними был центр лабиринта, а в нем — мой молот, Несущий рассвет. А вокруг него, как я увидел, приближаясь к распахивающимся вратам, находились мои сыновья.

Там со всем этим будет покончено. Керз и я. Один получит свободу, другой будет проклят навеки.

Глава 29 Хватит бегать

Элиас лежал на спине. Один. Охватившее его было беспокойство превратилось в страх, когда он осознал, что недоставало не только охотника. Фульгурит пропал. Он взглянул на ревущий катаракт из канализационных отходов, льющийся из многочисленных водостоков, сквозь заляпанные грязью линзы. Враг был там, где-то наверху. И копье находилось у него. Тот ублюдочный Саламандр, центурион, — это он вытащил его во время драки перед тем, как Нарек утянул его с собой вниз.

— Нарек.

Мгновение спустя запыхавшийся охотник ответил ему по воксу. Он определенно бежал.

— Наши обязательства перед друг другом исполнены, — сказал он.

— Нарек, я лежу в грязи… По-твоему, это надлежащее исполнение твоих обязательств?

— Ты всегда валялся в грязи, темный апостол. Жизнь за жизнь — твоя за мою. Теперь моя снова мне принадлежит. Нашему союзу пришел конец. Я ведь говорил, что выплачу свой долг, сделав вид, что ничего от тебя не слышал. Я решил, что завершу свою миссию сам. У меня есть к ним одно дело. Будь благодарен, что я оставил тебя в живых, — добавил он, и канал заполнила статика.

Элиас не стал тратить время на активацию варп-склянки: он подозревал, что Нарек свою уже уничтожил. Охотник не вернется; во всяком случае, к нему.

Поверхностное сканирование показало, что броня функционировала нормально. При падении она получила незначительные повреждения, но их можно было не принимать в расчет. Он неловко поднялся, опираясь на одну руку: сожженную конечность он по-прежнему прижимал к груди. Она немыслимо болела, но Элиас использовал боль, чтобы разжечь злость еще больше.