Сказки и легенды - Иоганн Карл Август Музеус
В те времена, когда жил граф Эрнст фон Глейхен, среди любителей анекдотов имела хождение история об одном приключении герцога Генриха Льва, которая, как происшедшая на памяти современников, принималась на веру всем населением Германии.
Герцог Генрих Лев, гласит народное предание, предпринял паломничество морем в Святую землю, но сильная буря прибила его к необитаемому африканскому берегу, где он, один из всех своих товарищей по несчастью, спасся при кораблекрушении и нашел кров и приют в логове гостеприимного льва. Причину добродушия свирепого обитателя пещеры следовало искать, собственно говоря, не в сердце его, а в левой задней лапе. Охотясь в Ливийской пустыне, он занозил ее колючкой, которая причиняла такую боль, что он не мог пошевелиться и совсем забыл свою природную алчность. После первого знакомства, когда установилось взаимное доверие, герцог выступил перед царем зверей в роли эскулапа и с трудом вытащил занозу. Лев выздоровел и, помня оказанную герцогом услугу, предоставлял ему лучшую часть своей добычи и был услужлив и предан, как комнатная собачка.
Но герцогу скоро приелась холодная пища четвероногого хозяина, и он затосковал по мясным блюдам своей придворной кухни, ибо сам он не умел так вкусно приготовлять дичь, как это делывал его главный повар. На него напала такая тоска по родине, и он так сокрушался, не видя никакой возможности когда-нибудь вернуться в свой родовой замок, что стал чахнуть, как раненый олень. Тут и подступил к нему известный своей дерзостью в пустынных местах искуситель, в образе маленького черного человечка, которого герцог в первое мгновенье принял за орангутанга. Но то была обезьяна, пытающаяся соперничать с господом богом нашим, — явившийся самолично сатана! И сказал он, скаля зубы:
— О чем печалишься, герцог Генрих? Доверься мне, и я развею твою тоску. Я доставлю тебя домой к супруге, и сегодня же вечером ты будешь сидеть рядом с ней за столом в брауншвейгском замке. Там как раз готовится роскошный пир по случаю ее свадьбы с другим, ибо тебя она давно считает мертвым.
Эта весть, словно раскат грома, поразила герцога и пронзила его сердце, как обоюдоострый меч. Ярость диким пламенем запылала в его глазах, а в груди бушевало отчаяние.
«Раз небо отступилось от меня, — подумал он в эту решающую минуту, — так пускай поможет мне ад!»
Это было одно из коварных хитросплетений, каковые в совершенстве умеет создавать лукавый психолог-искуситель, чтобы уловить в свои сети душу, если вздумал ею завладеть. Недолго думая герцог надел золотые шпоры, опоясался мечом и был готов в путь.
— Ну, малый, — сказал он, — живей вези меня и моего верного льва в Брауншвейг и доставь на место, прежде чем дерзкий соперник взойдет на мое ложе.
— Изволь, — ответил черномазый, — но знаешь ли ты, какую плату я взимаю за провоз?
— Требуй что хочешь, — сказал герцог Генрих. — Слово мое крепко.
— Твою душу на том свете, как только потребую, — ответил Вельзевул.
— Что ж, по рукам! — воскликнул герцог Генрих, не помня себя от безумной ревности.
Таким образом, договор между обоими участниками был заключен по всем правилам. Выходец из ада вмиг превратился в грифа. Когтями одной лапы он ухватил герцога, а другой — верного льва и в одну ночь перенес их из Ливийской пустыни в Брауншвейг, город, построенный на незыблемых высотах Гарца, настолько незыблемых, что даже лживое предсказание целлерфельдского пророка[186] не смогло потрясти их. Опустив в целости свою ношу посреди рыночной площади, сатана исчез как раз в тот момент, когда било двенадцать и ночной страж протрубил в рог обычную старинную песню.
Герцогский дворец и весь город, как звездное небо, сияли свадебными огнями, и на всех улицах шумно веселился ликующий народ, стекавшийся со всех сторон поглазеть на разряженную невесту и на торжественный танец с. факелами, которым должно было закончиться свадебное торжество. Воздухоплаватель, не чувствовавший никакой усталости от дальнего воздушного путешествия, протиснулся сквозь толпу в замок и, гремя шпорами, в сопровождении верного льва вошел в пиршественный зал. Обнажив меч, он воскликнул:
— За мною все, кто остался верен герцогу Генриху! Смерть и проклятие изменникам!
А лев зарычал — рык его прокатился подобно семи громам, — грозно потряс гривой и забил хвостом, готовясь к страшному прыжку. Трубы и литавры умолкли, и готические своды залы огласились ужасным шумом побоища, так что гудели стены и дрожали половицы.
Златокудрый жених и пестрая толпа его придворных пали под ударами герцогского меча, как тысяча филистимлян под ударами ослиной челюсти в жилистой руке сына Маноаха[187], а те, кто избежал меча, угодили в пасть льву и были растерзаны, словно беззащитные ягнята. Когда незадачливый жених со всеми рыцарями и слугами были перебиты, герцог Генрих, восстановив свое семейное право — так же неукоснительно, как некогда мудрый Одиссей[188] перед сборищем нахальных женихов целомудренной Пенелопы[189], — удовлетворенный, присел к столу возле супруги, едва начавшей приходить в себя от перенесенного испуга. Наслаждаясь яствами, приготовленными его собственным поваром, но не для него, он бросил торжествующий взгляд на свою вновь завоеванную жену и увидел, что герцогиня по непонятной причине заливается слезами: то ли о найденном, то ли о потерянном счастье. Но он, с самоуверенностью мужчины, истолковал слезы супруги исключительно в свою пользу и, лишь ласково пожурив ее за опрометчивость, вступил во все свои права.
Эту удивительную сказку граф Эрнст заставлял часто рассказывать себе, сидя на коленях у кормилицы, но когда вырос, он, как просвещенный человек, стал считать ее вымыслом. Теперь же, в печальном уединении башни, за решеткой, все казалось ему возможным, и его поколебавшаяся детская вера опять воскресла в нем.
Перелет по воздуху казался ему самым пустяковым делом на свете, лишь бы дух тьмы захотел одолжить ему для этого свои перепончатые крылья. Несмотря на то что в силу своих религиозных убеждений, он никогда не забывал вечером осенить себя на ночь широким крестом, все же в душе его волновало тайное желание испытать такое приключение, хотя он и самому себе не хотел в этом признаться. Если ночью за стеной скреблась мышь, ему мгновенно приходило в голову, что это Протей[190] из преисподней услужливо дает ему знать о своем прибытии, и
