Всеволод Крестовский - Торжество Ваала
Отец Макарий тоже был тронут и негодующе взволнован даже, хорошо понимая, жертвой чего и кого является бедная девушка, и ясно сознавая все свое бессилие изменить заведшиеся у них порядки и помочь не только ей, но и этим покидаемым ею детям и всей этой бывшей своей пастве, от которой нагло оттирают ее пастырей какие-то пришлецы новейшей формации, — эти, поистине, волки в овечьей шкуре, хитростно загоняющие ее с нивы Христовой в поле, полное волчца и терний.
Старик, как некогда мать Серафима в Украинске, благословил Тамару на прощанье образком и взял с нее слово писать его семье о себе и обо всем своем новом обиходе, а в особенности, если — не дай Бог — случится с нею что недоброе, болезнь или нужда, или неприятность какая, потому что, как ни как, а все же они ей заместо родных и, по силе возможности, помочь чем ни есть постараются.
Отец Никандр запряг свою пару в рессорную тележку и сам отвез Тамару с ее двумя чемоданчиками в новое место ее служения, сам сдал се на руки пропойскому старосте и, вместе с последним, сам подыскал и сторговал для нее за два рубля в месяц светелку в избушке у старой бобылки-солдатки, которая за те же деньги взялась и варить ей пищу и белье стирать.
— Ну, дай вам Бог всего хорошего!.. Смотрите же, пишите, ежели что, сейчас пишите! — наказывал он ей на прощанье.
* * *Селение Пропойск оправдывало свое название, хотя таковое было дано ему вовсе не за пристрастие современных его обывателей к кабаку, а еще исстари, по той причине, что Здесь, на погосте, как гласило местное предание, когда-то встарь, отцы сватам невест пропивали, — оттого-де и место Пропойским стало зваться. Селение бедное, в глуши, в стороне от почтовых и больших проезжих дорог, заброшенное среди лесистой и болотистой местности, — оно недаром, как и весь этот участок Бабьегонского уезда, слыло под именем «медвежьего угла» или «Бабьегонской Сибири». Туда и станопой-то редко заглядывал, разве только если мертвое тело объявится, или когда начальство понудит недоимки выколачивать.
Задалось было земство целью «оживить» этот угол и поднять производительность «Пропойского края». В прежние годы, еще с незапамятных времен, почти все жители этого участка занимались смолокурением: гнали смолу просто в ямах, первобытным способом: лесу было много, а присмотру за ним никакого, — мужик где хотел, там и рыл свою яму, копал сосновые пни, рубил даже стоячий лес, много истреблял его без толку, и все никак истребить не мог, но заработок, во всяком случае, имел верный. Это последнее обстоятельство и навело земских «деятелей» на мысль, что надо все дело взять в свои руки, «урегулировать».
Было это как раз в период всероссийских увлечений «культурно-артельным началом», и потому земцы усиленно стали вводить смолокурные артели «на современно-европейских принципах этого дела», по Шульце Деличу. Правда, крестьян с большим трудом приходилось уламывать на устройство таких «рациональных» шульце-деличевских артелей, но что ж им оставалось делать, если иначе их промысел подвергался большим стеснениям от непомерного обложения маленьких хозяйских заводов со стороны земства.
Сейчас же «деятели и сеятели» завели в пропойских дебрях на широкую ногу завод, который назвали «образцовым земским заводом для разработки древесных продуктов» и который, по их предположению, долженствовал служить «рассадником рациональных усовершенствований в крестьянском смолокурении на научном основании» и вырабатывать не только смолу и скипидар, но и парафин, и машинные легкие и тяжелые масла, и колесные мази, и древесный спирт, и пустить в ход в народе производство уксусных солей, — и все это, конечно, с благою целью «улучшить материальное благосостояние крестьян и возвысить их умственный и нравственный уровень». Ради всего этого «оживления» и «поднятия», сейчас же отчислили в «безвозвратные расходы» здоровый куш земских денег — на содержание и разъезды «по артельным делам» члену управы Ратафьеву, как заведующему «артельным отделом» по части «изобретения и принятия мер к улучшению и развитию местных промыслов на артельном начале»; поназначали жалованье и выписным техникам, и особым участковым «артельным наблюдателям», на должности которых понапихали разных студентов-технологов, некончалых студентов-медиков, жидков и семинаристов, из поднадзорных и «подозрительных» (об этом уже особо Алоизий Маркович постарался), а остальная сумма разошлась по карманам «милого Пьеро» Семиокова и Ермолая Касьянова Передернина, не упустивших приятного случая взять на себя подрядец на постройку завода «хозяйственным способом».
Затем, в видах того же оживления и поднятия нравственного и экономического уровня, вздумали «деятели и сеятели» заводить на пропойских — болотах артельное сыроварение, — надо же ведь и их «утилизировать», — для чего, первым долгом, командировали за границу, за земский счет, невесть откуда вдруг объявившихся родственников-«специалистов» — «изучать вопрос», то есть, «рационально-научные приемы сыроварения» — голландскую систему, швейцарскую систему, грюйерский способ и эментальский способ, голштинское маслоделие, шведскую систему отстаиванья, варку американских сыров в Англии и т. д., и поручили всем этим «специалистам» непременно найти и выписать в бабьегонские дебри, на земский же счет и на хорошее жалованье, швейцарскую семью, голштинскую семью, голландскую мастерицу и шведскую девицу, — послали даже в Америку «позаимствоваться чем можно» и от американцев одного молодого человека, которого «интерес дела» привлек для этого даже из Сибири. Вместе с тем завели, разумеется, при «образцовой сыроварне» и особую «экспериментальную школу», куда «привлекали» преимущественно девиц духовного звания, в качестве будущих «ученых маслобойниц и сыроварннц», между которыми не обошлось, однако, и без Фаиги Розенблюм, интеллигентной дочери бабьегонского часовых дел мастера и закладчика.
Дело сначала пошло было бойко, что и подало Агрономскому, принимавшему в устройстве артелей самое живое участие, удобный повод завести в «Пропойском крае» несколько лишних кабаков. Но кончились все эти артельно-смолокурные и сыроварные затеи тем, что крестьяне из-за копеечной выгоды лишали своих ребятишек последней крынки молока, а тут, кстати, и коровы их подохли от сибирской язвы, против которой земство много и хорошо говорило в экстренном собрании, но мер никаких не принимало, кроме поздней отправки на место земского ветеринара, «для исследования причин эпизоотии». Затем явилось и еще одно «непредвиденное» обстоятельство: несколько известных кулаков-скушциков смолокурных продуктов устроили между собою стачку и сначала значительно понизили на них цены, а затем и вовсе перестали брать их с земского завода и его «филиальных» артелей. Из чистой выручки рабочим ничего не выдавалось, да и сколько именно прибылей получалось, артельные надзиратели никогда им не объявляли, — дело велось «на доверии» и отлично расписывалось только в земских «отчетах», — и потому рабочие- смолокуры и маслобои поразбегались из артелей, ученые поповны пошли на разные «курсы», Файга Розенблюм в Желябовскую шайку, а все эти голштинские и швейцарские «семьи», мастерицы и девицы, не получая жалованья, — частью поразбрелись куда глаза глядят, проклиная «русски свин» и свою доверчивость, а частью пристроились к кое-каким купеческим саврасам «на содержание».
Неудачу всех своих «оживлений» и «поднятий» земские «деятели и сеятели» свалили в своих «отчетах» на дороговизну казенного смольняка, на трудность «нового» дела, на полную неразвитость населения, непривыкшего-де к самостоятельной, свободной деятельности, вследствие долгой своей крепостной зависимости, и наконец — на «неблагоприятные условия вообще». Заслушав все это, земское собрание в конце концов постановило — выразить достопочтенным г-м Ратафьеву и Агрономскому свою «живейшую благодарность за их благотворную деятельность по устройству артелей», а в деньгах никому отчитываться не пришлось, так как и выданы-то они были на расходы «безвозвратные». Да и кроме того, деятелям было уже не до артелей, — ну, их к праху! Какие тут артели, помилуйте, когда им предстояло немедленно заняться другим, чрезвычайно важным с гуманно-социальной точки зрения, проектом об улучшении быта семей конокрадов, ссылаемых по общественным приговорам в Сибирь.
Таким образом, в результате ото всех этих научно-артельных опытов, как нечто положительное, остались одни лишь кабаки Агрономского, дальнейшему процветанию коих крушение всех этих образцовых заводов и экспериментальных школ нимало не попрепятствовало. Крестьяне же, утратив своих прежних скупщиков и получив себе в регуляции и обложении своего извечного промысла значительное препятствие к ведению дела прежним порядком, совсем забросили его и обнищали больше прежнего. Только и утешения осталось им что кабаки их просветителя.
