Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 2
Стихотворения
Нью-Йорк
Я не часто выбираюсь
В этот город многоликий.
Им невольно увлекаюсь:
Шум, движенье, звуки, блики.
Океаном отраженный,
Раскаленный от жары,
Беспокойный, напряженный,
Разделенный на миры.
В камне, стеклах и металле,
В мелкой солнечной пыли,
То он резко вертикален,
То распластан вдоль земли.
Там подземки лязг и скрежет,
Там машин безумный рой.
Он и строг, и безмятежен,
И обвешан мишурой.
Безразличный, но радушный,
Заключить всегда готов
Дерзких или простодушных
Он в объятия мостов.
Он огромный, яркий, разный,
Он и мелок, и велик,
И кругом звучит соблазном
Каждый сущий в нем язык.
Он закрутит и завертит:
Парки, дворики, дома,
Уморит почти до смерти
И почти сведет с ума.
И заставит нас влюбиться
В неповторный профиль свой,
Взмоет в небо хищной птицей –
И парит над головой.
Июль 2012
Дыни херсонские, вишни нежнейшие –
Темные, терпкие, солнцем прогретые.
С детства знакомые улицы здешние,
В ясное, росное утро одетые.
Воздух сладчайший и ветер, такой
Свежий, бодрящий, упругий, морской
Веет, меня за собой увлекая,
Хоть посредине материка я.
Это мой Киев, мой ласковый Киев,
Это в закате иду вдоль реки я,
Там, где при всех, не смущаясь нимало,
Счастье так юно меня обнимало.
Радость моя, я не помню усталость,
Много прошло или мало осталось –
Это не важно, а важно другое:
Жить и дышать, обретя дорогое.
Город магический, город нетленный,
Вот я – твой подданный, беглый и пленный.
Город мой, сердца и солнца слиянье,
Нет расставания – есть расстоянье.
* * *
Терпким летом, под полной луной,
Так легко говорить откровенно,
Но непросто связаться со мной
В переполненной гулом вселенной.
Шум и грохот, любой голосок
Различим в этом гаме едва ли.
Но вернемся туда на часок,
Где мы раньше нередко бывали.
Черный чай на веранде в ночи,
Вдоль забора гуляет собака.
Там в замке забывались ключи,
Мылись ноги водой из-под бака.
Это место уже в небесах
Кормит ангелов Белым наливом,
Мой отец ранним утром, в трусах,
Снова в сад свой выходит счастливым.
Солнце гладит его по спине,
Он свистит, отвечая синицам,
И привет посылается мне –
Если лунною ночью не спится.
И услышан уже позывной,
Он получен и принят мгновенно,
Хоть непросто связаться со мной
В переполненной гулом вселенной.
Раиса Сильвер – родилась в Москве. Окончила инженерно-экономический институт. В США с 1975 года. Много лет руководила еврейским центром для пожилых людей. Шесть лет была автором и ведущей программы «Неоткрытая Америка» на радиостанции WMNB (Нью-Йорк). С 1982 года ее рассказы, очерки и интервью регулярно публикуют русскоязычные газеты и журналы США. Очерк «Ох, уж эти старики!» был опубликован в американском журнале («Мetrosource», Нью-Джерси, 1990). Раиса Сильвер – автор четырех книг – сборников рассказов: «Правдивые истории с вымышленными именами» (Нью-Йорк – Иерусалим, 1987); «Опоздавшая любовь» (Москва, «Прометей», 1992); «Один билет до Нью-Йорка» («Мir Collection», Нью-Йорк, 1997); «Одинокий ребенок далеко от дома» («Мir Collection», Нью-Йорк, 2000). Она была соавтором сценариев четырех многосерийных телефильмов на телестудии WMNB (Нью-Йорк). Издательство «Wiley and Sons» (Нью-Йорк, 1996) включило рассказ «Памяти матери» в учебник русского языка для студентов американских вузов.
День матери
Он проснулся среди ночи со странным ощущением. Сел, достал из-под подушки часы, поднес к глазам светящийся циферблат. Три с минутами. На работу в восемь, спать бы еще, а он вскочил ни с того ни с сего.
– Что с тобой, тебе нехорошо? – сонным голосом спросила жена. Она чутко спала и всегда, если ей казалось, что с ним что-то не так (не так чихнул, кашлянул, прошел), встревоженно спрашивала: «Шурик, тебе нехорошо?»
Их близкие приятели (жена считала их друзьями, а он нет, какие же это друзья, если они от тебя, а ты от них скрываешь, какую получаешь зарплату) так ее и называли – Идочка-Тебе-Нехорошо, и она не обижалась. «Ребята, да что вы, не понимаете, что ли, он же очень подвержен...» Чему подвержен, она не говорила. Подвержен и все!
– Да нет, все в порядке. Выйду покурю.
– А может, не надо, ты ведь говорил, что бросаешь.
Он ничего не ответил, ощупью взял с тумбочки начатую пачку сигарет и вышел из комнаты.
Да что с ним такое творится? Весь день вчера было как-то не по себе. Да нет, он, в общем, парень крепкий. В бассейне плавает, зимой на лыжах бегает, каждое утро гантелями машет. Ну а то, что с детства был подвержен... А, черт, не хватало еще за женой повторять эту идиотскую фразу. Ничему он не подвержен. Нормальный человек, и все у него в порядке и дома, и на работе. Вон как сейчас людей увольняют! Солидные компании трещат по швам, у них фирма, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, крепко стоит. Его ценят. Не за красивые глаза, конечно. С его головой, да с его изобретениями... Как только его взяли, их тут же пустили в дело.
Конечно, и он намучился, прежде чем работу нашел. Чем только не занимался! В ресторане посуду мыл, на бензоколонке работал, цветы развозил. Мама, помнится, тогда шутила:
– Ты, сынок, уникум, второго такого нет – от тебя с утра бензином пахнет, а вечером розами.
Слабая улыбка, которая всегда появлялась на его лице, когда он вспоминал о том далеком времени, внезапно исчезла, лицо приобрело страдальческое выражение, он неожиданно закашлялся от табачного дыма, будто это была первая в его жизни затяжка.
Мама... Боже, какой же он болван! Вчера была годовщина со дня ее смерти, а он даже не вспомнил! Чем угодно занимался, о всякой чепухе думал, только не о матери. Ему вспомнилось вдруг, как однажды в мае в День Матери он приехал к ней, привез цветы, конфеты.
А перед этим недели три у нее не был: сначала в командировку летал, потом два выходных подряд гулял на свадьбе у знакомых. Она тогда положила его пышный букет на стол, посмотрела на сусальную открыточку с длинным, соответствующим случаю поздравлением на английском языке, где они с женой приписали по-русски свои имена, и взволнованно, каким-то не своим голосом сказала:
– Спасибо, дорогие! Давайте вместе чайку попьем. А открыток ты, Шурик, лучше мне не дари. Бездушные они какие-то, хотя, наверное, в них много красивого написано. Ты ведь знаешь, сынок, я только по-русски читать умею. И вообще – для меня их День Матери не праздник.
Никак я не привыкну праздники менять. Хоть и надо, наверное. Для меня праздник – это когда ты обо мне подумаешь, приедешь, ну хоть ненадолго, похлебаешь со мной моего постного супчика, наговоримся с тобой всласть, вот тогда у меня День Матери, самый мой лучший праздник!
Пять лет прошло с тех пор, как она умерла. А потом пройдет шесть, десять. А когда-нибудь и его не станет... У него вдруг тупо заныло в груди и остро, беспричинно, как когда-то в далеком детстве, захотелось плакать от острой жалости к самому себе. Будут стоять заросшие травой два одинаковых прямоугольных памятника, его и матери, с соответствующими надписями. А жена его переживет. Она на десять лет моложе. Да и вообще такие, как она, живут долго. Она не эгоистка, нет, но близко к сердцу ничего не принимает.
Такая уж уродилась. Преданная, послушная, как хорошая секретарша у требовательного начальника, очень хорошо поддалась воспитанию. Детей, жен и секретарш надо уметь воспитывать.
Он опять подумал о двух одиноких памятниках. А потом уже об одном, о своем. Да, конечно, с хорошей надписью. Ему вспомнились траурные объявления в русских газетах. Судя по ним, все покойники без исключения были мировые ребята, чуткие, преданные, все как один с большой душой. А кто ж тогда друзей предавал, законы нарушал, женам изменял?
Нет, это не они, это живые, те, до кого еще очередь не дошла!
Он невесело усмехнулся и потянулся за новой сигаретой. Может быть, есть смысл умереть, чтобы узнать, наконец, какой ты был замечательный, преданный и так далее?
Да нет, лучше уж жить, пока живется. «Живи, пока живется» говорила его мать, когда кто-нибудь при ней начинал жаловаться на жизнь. Интересно, что здесь, в Америке, люди жалуются куда чаще, чем там, в России. А вот мама никогда не жаловалась. Даже когда ей было совсем невмоготу.
Он, помнится, пришел к ней как-то, когда у нее был приступ печени. Она лежала.
– Так болит, чуть зубами не заскрипела, да протез плохо подогнали, снять пришлось, – со слезами в голосе сказала она и тут же, пересиливая боль, постаралась улыбнуться.
– Вон там на полочке желтый конверт. В нем старые семейные фотографии. Сейчас тебе не до них. Но может статься, мальчишки поумнеют, да и тебе самому захочется посмотреть, откуда вы пошли. (Как она почувствовала, неизвестно, только ему тогда действительно было ни до чего. Он собирался переходить на новую работу, такие деньги сулили, такие перспективы, у него голова кругом шла. А в результате врожденная осторожность пересилила, остался на старом месте.)
