Фантазии Баранкина. Поэма в двух книгах - Валерий Владимирович Медведев
— Тогда вот тебе роль. Выучи.
Я взял из рук Кутырева текст киносценария. Какого киносценария?! Между нами говоря, это была чистая фальшивка, не похожая ни на мою прошлую жизнь, ни на будущую. Но меня во всём этом заинтересовало вот что: во-первых, отсняв сам себя, я могу потом отснять с помощью Кутырева и сцену с отцом, которую я грозился ему заснять на плёнку; во-вторых, мне было интересно, как говорится, сравнить две мои жизни, одну — мою истинную жизнь, которой я жил, и вторую — жизнь, которая представлялась моим соотечественникам. А текст?.. Что ж текст… Текст со временем можно переделать, я имею в виду дикторский текст. Об этом я и поведал всё ещё ошалело глядевшему на меня Кутыреву.
— Текст, конечно, нужно будет изменить, — сказал я.
— Как изменить? — забеспокоился Кутырев.
— Нет, не сейчас, — успокоил я его, — а со временем… Пойми же, из всего, что ты накорябал, только два слова имеют ко мне, и то очень отдалённое, отношение!
— Какие два слова? — обиделся Кутырев. — Почему только два? Здесь к тебе имеют отношение все слова! Я не корябал, а написал их в минуту вдохновения… И ведёшь ты себя так вот нахально, и поёшь фальшиво. И с уроков пения сбегаешь…
— А почему я вообще-то не занимаюсь пением, вы об этом не задумывались? И если пробовал петь на уроках пения и пел фальшиво, то почему? Вы об этом не подумали? — спросил я Кутырева.
— Ну потому, что тебе в детстве, наверное, медведь на ухо наступил, — предположил Кутырев.
— Мне медведь? На ухо? — переспросил я грозно. И пошёл на характер. — Мне медведь?! Это я однажды шёл по тайге и наступил медведю на ухо!
— Это на тебя похоже, — смирился Кутырев.
— Но вообще — это же не снайперский выстрел из этого, как его, из… киноружья, что ли? Разве ты, Кутырев, сам не видишь?
— Мы, к сожалению, о тебе ничего не знаем, — стал оправдываться Кутырев. — Где ты учился, как ты учился?.. Но не всегда же ты был таким гигантским нахалюгой и хвастливым всезнайкой, каким ты выглядишь сейчас. Сейчас, правда, у нас создана комиссия по расследованию твоего, я не хочу сказать тёмного… я хочу сказать твоего неясного прошлого.
— Ах, значит, уже и комиссию создали?! — восхитился я громко, но в это время раздался звонок.
Кутырев поднялся и сказал:
— Пошли на урок, а завтра отснимем. — И он устало поплёлся к двери, столкнувшись на пороге с Ниной Кисиной.
— Иванов, где Иванов? Ты здесь, Иванов? Ах, ты здесь, Иванов! Тебя срочно вызывают к директору школы! Срочно! — выпалила Кисина.
Воспоминание четырнадцатое
Сеанс гипноза
…Когда я вышел на разведку в столовую, мама сидела перед зеркалом и что-то делала со своим лицом. Тогда я вошёл в папину комнату. Он сидел в кресле и читал книгу. Я подошёл к нему и заглянул через плечо, чтобы посмотреть, что он читает. Это была какая-то медицинская книга. Про какой-то скачущий тип темперамента у нервного подростка. Я присел и прочитал на обложке: «Нервные болезни». Так, значит, отец действительно решил докопаться до какой-то болезни в моём организме. Это у меня-то! Ну ладно! Я на пресс-конференции тогда им всё припомню. Всё расскажу всем.
— Я надеюсь, ты по своему расписанию сегодня побудешь дома? — спросил меня отец. — С минуты на минуту к нам должны прийти дядя Петя и… остальные, — добавил отец каким-то неуверенным голосом.
— Сегодня вечер школьной самодеятельности, — сказал я, — необходимо моё присутствие.
— Это что-то новое, — сказал отец. — Юрий Иванов на вечере самодеятельности.
Что-то новое в этом было, и с отцом действительно нельзя не согласиться. Ни на какой вечер самодеятельности никакого свободного времени я, конечно, не имел, но на афишу, висевшую в школе и призывно извещавшую о генеральной репетиции, я обратил внимание, главное — на три слова: «Слепой космический полёт, клоунада». «Это ещё что за «слепой», и что это ещё за «полёт», да ещё «космический», и что это ещё за «клоунада»?» — размышлял я, недовольно хмуря и без того своё хмурое лицо.
«Посмотрим, посмотрим, — подумал я тогда у афиши, — над чем и над кем это и, главное, кто это вздумал посмеяться?! Там клоунады. Здесь консилиум, а по расписанию у меня ещё столько нагрузок. Время! Где взять ещё бы сутки? Да какие там сутки, как прибавить к этим суткам ещё бы часов двенадцать-тринадцать? Да какие уж там двенадцать-тринадцать, хоть бы часов пять-шесть», — думал я, возлагая бесстрашно свой дневник на стол перед глазами отца.
«Выход только один, — продолжал я думать, — надо спать в то время, когда не спишь, и не спать, когда спишь. Не может быть, чтобы природа не запатентовала такое изобретение у животных, или у птиц, или у насекомых. Человек должен это обнаружить, разгадать и взять себе на вооружение…»
Между прочим, отец всё ещё не прикасался к дневнику. Я пододвинул его к отцу поближе. Отец вздрогнул, весь как-то съёжился и даже, по-моему, отодвинулся от дневника вместе со стулом, на котором сидел. Отец по отношению к дневнику вёл себя, в общем-то, правильно. Дело в том, что меня вызывали к директору школы в этот исторический для меня и для всех день два раза: перед уроком и второй раз прямо с первого урока, когда выяснилось, что тот аттракцион, который я устроил классу в Парке культуры и отдыха, не прошёл для них даром и для меня тоже. Почти весь класс не явился на уроки. О том и было записано в моём дневнике рукой директора:
«Заманил весь класс и укатал всех на аттракционах до такого состояния, что почти никто не явился на занятия!»
Хорошенькое «почти никто»! Я же пришёл в школу как ни в чём не бывало…
Я постоял немного возле отца и вернулся к себе в комнату, чтобы прорепетировать свою роль в кинофильме, который собирался снимать Борис Кутырев: «Звонок на перемену, или Что было бы, если бы Юрия Иванова назначили старостой класса». Я надел на плечи специальное приспособление, с помощью которого можно читать книги, расхаживая по комнате на руках. Надев наплечный пюпитр, я закрепил на нём роль. Расхаживая
