Поцелуй негодяя - Пётр Самотарж
– Конечно. Тебе и твоим собратьям-бабникам никогда ее не увидеть. Для вас огромный мир ограничен размерами женских гениталий, и вы еще удивляетесь желанию других выйти на простор.
– На простор чего? – упорствовал в проявлениях цинизма надрывный холостяк.
– Пространства и времени, дорогой мой, пространства и времени, – снисходительно похлопала его по плечу будущая жена прыщавого мужа.
– Думаешь, твой курьер тебя туда выведет?
– Нет, конечно. Достаточно просто не жмуриться и не отворачиваться от света.
Воронцов неприлично долго молчал, глядя собеседнице прямо в широко распахнувшиеся черные зрачки, потом медленно и тихо произнес:
– Лена, ты хорошо себя чувствуешь?
– Даже отлично, – бодро воскликнула та.
– Отстань от нее, – устало бросила Вера. – Ты, как и всякий самец, не можешь вынести зрелища твоей самки, уходящей к другому самцу.
– Да был бы самец, я бы слова не сказал.
– Не тебе судить, не тебе решать, и не стоит беспокоиться.
Но Воронцов все равно не мог молча вынести зрелища торжественной гибели империи чувств и продолжал выдавать нудным голосом одну банальность за другой, словно человечество до него не существовало и не узнало много интересного в деле сближения разболтанных душ.
– О чем ты сейчас думаешь? – перебила вдруг его поток сознания Лена, существовавшая рядом, но отдельно.
– Я? Причем здесь я? Речь о тебе.
– Да нет, вовсе даже о тебе. Всю жизнь доказываешь неизвестно кому аксиомы, но воображаешь себя носителем высшей истины. Прекрати болтать и соверши какой-нибудь поступок. О тебе ведь в конце концов все забудут.
– Обо мне уже сейчас почти никто не помнит, но меня это не бередит.
– Хорохоришься.
– Нет, опять объясняю прописные истины.
– Твоя дремучесть вовсе не является общечеловеческим достоянием, не следует думать о себе так хорошо.
Воронцов окончательно потерял тонкую и запутанную нить своей мысли, которую так и не успел размотать до конца перед бывшей партнершей по сексу и соседкой. Он просто замолчал, с растерянным лицом стоял на одном месте и время от времени неуверенно моргал, словно боялся именно в момент мигания навсегда потерять из поля зрения женщину, ставшую привычной. Он ни на минуту и в мыслях не держал планов женитьбы на ней, не искал и иных путей сближения. Одной страстной ночи ему вполне хватило. Могло бы получиться по-другому, но только в том случае, если бы Лена не поселилась у него в квартире. Женское белье в ванной его не раздражало, только делало жизнь более скучной и предсказуемой. Он не знал, кто из его женщин носит тот или иной сушащийся после стирки предмет, и не пытался выяснить. Воронцов привык довольствоваться топографической близостью одновременно двух женщин, не доводящихся ему родственницами, как данным свыше образцом как бы семейной жизни, со всеми ее мало возбуждающими бытовыми подробностями.
Женщины Воронцова в квартире никогда не задерживались долее одной или двух ночей. Последнее случалось всего пару раз и кончилось плохо, поскольку он с перепугу буквально силой выпроводил на улицу несчастных, решивших было исподволь перевоспитать завзятого холостяка в семьянина. Теперь из дома уходила женщина, прожившая в нем несколько недель, и хозяин утратил дар речи.
За Леной зашел использованный ей избранник, и обитатели квартиры всех возрастов и полов смотрели на него во все глаза, как на невиданное чудо. Курьер немного смущался и неловко пытался оглянуться, чтобы встретить лицом к лицу чужие взгляды, но пугался собственной решимости и вновь опускал глазки долу.
– Вам помочь, молодой человек? – спросила Вера с участием, выглядевшим иронией, и немного улыбнулась. Хотела ободрить, но на деле совершенно смешала бедолагу, волочившего по полу полосатую мешочническую сумку, битком набитую вещами когда-то совсем голой Лены.
– Нет, спасибо, – торопливо и слишком высоким голоском отозвался тот, стараясь как можно скорее покинуть насмешливую квартиру.
Воронцов молча провожал взглядом уходящих и не ответил на прощальное махание ручкой, изящно и непринужденно, с некоторым вызовом исполненное Леной. Он молчал еще несколько часов после ее ухода, потом сказал «ладно» и занялся своими будничными делами.
26
Мишка редко задумывался над обстоятельствами своей сложной и непредсказуемой жизни. Можно сказать, вовсе не задумывался. В своих поступках он руководительствовался исключительно порывами, если не сказать позывами. То есть, сам он считал – порывами, но некоторые из очевидцев его жизненных кульбитов, включая жену и некую расплывчатую в сознании окружающих сильфиду, послужившую тараном семейных устоев, искренне полагали причиной Мишкиных извивов на жизненном пути именно случайные, но многообразные позывы. Сильфида, с которой он связался мимоходом и в общем случайно, так и относилась к нему – как к случайности. Хотя – приятной. Он не отличался богатством и свойствами Казановы, наоборот, порой напоминал своей молчаливой и величественной отрешенностью Квазимодо, ложащегося рядом с Эсмеральдой на груду скелетов под виселицей Монфокон, дабы никогда уже не встать. Некоторые женщины пугались его в такие минуты, но жена и сильфида – никогда. Обе не видели в нем смертной тоски, но только вечную неизбывную страсть, которой Мишка не мог никого привлечь, поскольку проявлял ее так, как ученые гориллы разговаривают с человеком на языке жестов – безразлично и глядя в основном в сторону, словно желая поскорее закончить непонятное занятие.
– Ты на медведя в берлоге похож, – говорила ему счастливая после ночи жена.
– Ты прямо слон в саванне, – не сговариваясь с полноправной соперницей вторила ей сильфида. – Хочется от тебя убежать, но страшно упустить тебя из виду. Я ведь не слониха, все-таки.
– Хватит ерунду молоть, – обиженно отвечал обеим Мишка и отворачивался к стене, глядел на обои и думал о своей природе еще долго после того, как начинало доноситься из-за спины тихое и удовлетворенное женское дыхание.
Старший из его сыновей гордился своей взрослостью и солидно готовился к поступлению в школу, старательно вызубривая буквы алфавита и снисходительно осаживая младшего, когда тот по наивности пытался соблазнить его игрой.
– Не видишь, я занят, – говорил он, вдохновленный родительским примером.
– Ну пойде-е-ем, – тянул его за рукав младший, а потом, отчаявшись, уходил к себе в угол молча играть в машинки, маленький и несерьезный в суровом взрослом мире.
Мишка смотрел на них, вспоминал себя и восхищался мудрости создателя, сумевшего сделать жизнь замкнутым кругом неутолимых радостей. Лишенный потомков, он жил в квартире Воронцова подобно своему младшему отпрыску: молча сидел в углу и думал о превратностях судьбы, ставящей человека лицом к лицу с самим собой.
– Никогда не мог понять, – обратился к нему однажды Воронцов в отсутствие женщин, – как люди женятся?
– Очень просто, – недоуменно ответил Мишка и даже чуть отстранился от спрашивающего простака. – Ты же не
