Эйнемида III. Надежда на весну. - Антон Чигинёв
Но волкомедведь не был обычным зверем, животная ярость и жажда крови не застили ему разум. Коварством и хитростью тварь не уступала самому страшному из зверей: человеку. После нескольких бесплодных атак ликаркуд не просто понял, что достать вёрткую цель нелегко – он понял, как заставить её вступить в бой. В очередной раз промахнувшись, он бросился не на Кинану, а к силящемуся высвободить ногу Велевойсу.
Кинана успела. Пустив коня в безумный карьер, она догнала зверя, когда до Велевойса, отчаянно сжимающего бесполезную рогатину, оставались считаные локти. Удар пришёлся ликаркуду прямо в оскаленную морду. Зверь замешкался на миг, но этого хватило Кинане, чтобы соскочить с коня и, с рогатиной наперевес, встать между ним и Велевойсом. Мысль «Даяра Неистовая, что я делаю?!» ещё успела мелькнуть у царицы в голове, а затем волкомедведь помчался на неё.
Шага за четыре до Кинаны чёрная туша взметнулась в прыжке, чтобы, походя, смять кажущуюся беззащитной жертву, и девушка сорвалась с места, выбрасывая вперёд рогатину – как учил отец: уверенно, мощно, вкладывая в удар все силы, целя в сердце. Попала! Рогатина вонзилась точно в грудь зверя, и сам он, силой своего прыжка, насадил себя по самую поперечную перекладину. Рёв ярости и боли сотряс высокие кроны деревьев. Кинана подняла голову, и её глаза встретили глаза зверя над оскаленной, истекающей кровью и слюной пастью. Человеческие глаза.
С бешеным рыком, насаженный на рогатину ликаркуд рванулся вперёд, но упёртое в землю древко, прижатое всем весом девушки, выдержало – благословите все бессмертные и даэмоны прочный селакский ясень. Зверь рванулся снова, и ещё, и ещё. Рогатина трещала, страшная пасть щёлкала так близко, что на спину Кинаны оседали горячие хлопья слюны, кинжально-острые когти едва не касались её волос, но и девушка, и рогатина держались, хотя мышцы уже сводило болью, а дерево похрустывало всё жалобнее. Кто сломается первым? Вдруг ликаркуд замер, давая царице мгновение передышки, а потом его лапы мягко легли на перекладину рогатины и окровавленное древко медленно, но неумолимо поползло из покрытой чёрной шерстью груди.
Не веря собственным глазам, Кинана яростно зарычала и изо всех сил ткнула рогатину вперёд. Зверь тут же рванулся к девушке, и она еле успела уткнуть древко в землю. Ликаркуд опять потянул рогатину из груди, и опять Кинана вонзила глубже, едва успев защититься от ответного рывка. И снова, и снова. Проклятая тварь раскачивала её, как дровосеки подпиленное дерево. Кинана рвала связки, с её губ рвался надсадный рык, не уступающий рёву чудища, кожаные перчатки едва не дымились, перед глазами плыло, но она держалась с истинно герийским упрямством. Вперёд и назад, вперёд и назад, толкнуть – упереть, толкнуть – упереть. Всё уже почти кончено, но пока ещё есть силы, упереть и толкнуть, упереть и толкнуть. Неестественно считать себя мёртвой, когда ты жива, а умирает, не значит умер, так ведь, мудрая Аэльмеоннэ? Толкнуть – упереть, толкнуть – упереть, толкнуть, толкнуть, толкнуть …
Лай собак донёсся издалека, и только сейчас Кинана поняла, что слышит его уже давно. Могучие гисерские псы, гладкошёрстые, крепконогие, с тупыми морщинистыми мордами, неслись по дороге, высоко подкидывая лапы и заливаясь надсадным лаем. Первый пёс прыгнул, целя зубами в ухо. Ликаркуд небрежно отмахнулся, захлёбывающаяся кровью собака покатилась по земле, но другие уже были рядом. Они набрасывались на могучего зверя со всех сторон, тот яростно отбивался когтистыми лапами, а Кинана, ещё не веря в случившееся, лежала на рогатине, не давая ликаркуду освободиться. В воздухе висел густой тошноворный запах крови.
Всадники вылетели на дорогу следом, пена летела с боков их полузагнанных коней. При виде желанной добычи раздался торжествующий вой, и они с ещё большим рвением, погоняя лошадей кинжалами, ринулись вперёд. Всех опередил двоюродный брат вождя Леверез. Он на полном ходу занёс рогатину обеими руками, и длинное стальное остриё со всего маха вошло прямо в сердце ликаркуда.
***
Аттал тяжело дышал, переводя дух. После столь долгой и бурной речи немудрено. За без малого четверть часа, на Кинану излился целый водопад отборной казарменной брани, но гисеры отнеслись к такой непочтительности с полным пониманием, равно как и к тому, с какой нескромностью Аттал ощупал свою царицу с головы до ног. Многие из них чувствовали примерно то же, а Зеслев даже несколько раз согласно кивнул, слушая сентенции герийского стратега о том, что Кинана легкомысленная идиотка, сумасшедшая и вообще какого сатира они вдвоём попёрлись по следу чудища, если надо было дать сигнал и ждать на месте? Надо полагать, сам Зеслев, хоть и был посдержаннее, думал совершенно о том же. Впрочем, Кинана понимала, что досадуют оба умудрённых мужа не столько на подопечных, сколько на самих себя. Оставить тех, кого клялись защищать, вдвоём, в лесу, где рыщет опасное чудище, дать этому чудищу едва не сожрать своих подопечных – облажавшемуся так не позавидуешь. Разумеется, вслух Кинана этого не сказала, да и вообще на Аттала не сердилась. Лицо стратега бледностью спорило с мелом, производя особенно сильное впечатление вкупе с иссиня-чёрными волосами и бородой.
– Прости меня, Аттал, я сглупила, – сказала царица, кладя руку на плечо агемарха. – Я постараюсь быть осторожнее, обещаю.
– Постараешься… – проворчал Аттал, но не отстранился. Пар уже выкипел, и стратег всё яснее осознавал, какую оплошность совершил. Кинане было его даже жалко. – Я как представлю, что явился бы в Грейю с твоими обглоданными костями…
– Зато теперь вождь нам обязан, – не разжимая зубов, тихо промолвила Кинана.
– Нет худа без добра… – буркнул стратег. – Я оставил тебя одну. Больше этого не случится.
– Ну, в баню и в уборную-то отпустишь? – усмехнулась Кинана.
– Она ещё и шутит… – хмыкнул Аттал недовольно, но девушка почувствовала, что именно такая неказистая шутка сейчас и требовалась. – Надо будет, и в баню вместе пойдём, – стратег исподлобья взглянул на царицу, и впервые в его обществе Кинана ощутила не опасность, а нечто иное. Что-то, в чём сама себе не вполне отдавала отчёт. Этому жестокому,
