Сны над Танаисом - Сергей Анатольевич Смирнов
Я с осторожностью и с большим трудом затащил его во двор, прикрыл ворота и, не зовя никого, сам бросился за водой и полотенцем. Когда я вернулся, Эвмар дышал уже ровно и глубоко, хотя по-прежнему с хрипом. Я вытер кровь с его лица, с губ - полоску густой пены, вытер алую лужицу на камнях. Руки дрожали.
Пока я лихорадочно убирал кровь, словно боясь, что Эвмар увидит ее, взгляд Эвмара начал проясняться, пропала белесая поволока, он с трудом шевельнул губами.
Наконец он тяжело поднялся на ноги. Опираясь на мое плечо, он вернулся в мой дом и, постояв немного в молчании, сел в кресло.
- Как ломит... - пробормотал он.
Обхватив руками голову, он повел плечами и, морщась, выгнулся.
Кровь продолжала тонко сочиться со лба, растекаясь по бровям и переносице. Эвмар невольно размазал ее пальцами, взглянул на них. Я протянул ему чистое полотенце. Он посмотрел мне в глаза и увидел в них все, что только что миг за мигом происходило во дворе.
- Падучая... - криво улыбнувшись, сказал он. - Третий раз в жизни... Не ждал... Кровь сейчас остановится... Едва череп не расколол. Вот бы старик удивился...
Следя за своими руками, он аккуратно сложил полотенце и, с новой улыбкой отметив, что ясность движений вернулась к нему, промокнул лоб чистым краем.
- Что будем теперь делать? - вдруг спросил он меня.
Я, присев напротив него, пожал плечами.
- Было время, когда я любил Невию, - тихо проговорил он. - Что скрывать...
- Я знаю, - поспешил ответить я. - О боги, не мучай себя! Ничто не очернит нашу дружбу! Разве в силах этот старый ворон...
Эвмар с усилием сделал глубокий вздох:
- Уплывай скорее... И возвращайся с Невией... когда мы сведем все счеты... - проговорил он, и мы вновь встретились взглядами; я прочел в его глазах боль и усталость.
Он рывком поднялся из кресла, словно еще раз проверял свое тело.
- Мне нужно вернуться к Фарзесу, - сказал он. - За меня не волнуйся. Больше не повторится... Завтра мы увидимся вновь.
На душе у меня не стало легче: удар, нанесенный жрецом, хотя и вскользь, но достиг цели - что-то надломилось в Эвмаре, и я чувствовал, что светлой легкости в наших отношениях уже не будет.
В мрачном молчании, со смутными пустыми мыслями дождался я ночи.
В ту ночь я оказался слишком тяжел для Морфея. Он едва поднял меня... Я долго ворочался, сердце билось часто, не в силах уняться. На короткое время я забылся и пережил тягостное видение...
Я стою на коленях посреди Западного моста, передо мной распластанное тело Эвмара, и я держу его голову. Он дышит хрипло, с надрывом: его шея пробита сарматской стрелой. Я вижу глаза Эвмара. Они смотрят на меня с мольбой.
- Я не вижу его, - шепчет он мне. - Отойди.
Я подаюсь в сторону, но вновь встречаю взгляд Эвмара и понимаю, что загораживаю ему того, кто стрелял. Я передвигаюсь еще на шаг, но с каждым моим новым движением мост и Город как бы поворачиваются вместе со мной по кругу, центр которого лежащий передо мной Эвмар. Я вновь загораживаю ему башню, она остается у меня за спиной, куда бы я ни отошел.
Я очнулся под утро едва ли не в горячечной дрожи. Только одно могло теперь успокоить меня - ответный удар. Я проклинал жреца, я готовил ему обвинение. Я шептал слова проклятия, и они, капля за каплей, отливались в разящий меч.
Даже сама мысль посоветоваться с Эвмаром была мне сейчас противна. Я должен был выйти один на один. Мне казалось, что моими устами будут вещать небеса.
Я с трудом дождался солнца. Мысли жгли голову, воспаленную от предрассветного бдения.
Я вышел на улицу. День надвигался жаркий - лик солнца уже был замутнен, в воздухе с рассвета копилось тяжелое оцепенение, и на всем вокруг лежал оттенок сухой, желтоватой извести. Все усугубляло мое волнение.
Врата на улице Золотой Сети не задержали меня, стражники и слуги не суетились в недоумении. Меня ожидали - или же невольно, словно знамение, или же по расчету старого жреца. Верным оказалось второе.
- Я ждал тебя, - сказал он после приветствия. - Но не так скоро.
Я изумился внезапно снизошедшему на меня спокойствию, твердости своего голоса и ясности слова.
- Когда поджигают сухой тростник, - ответил я жрецу, - нелепо ожидать, что он станет разгораться медленно, как сырой чурбан.
- Сильное начало, - усмехнулся жрец и пригласил меня в дом.
В комнате стоял густой оливковый дух, и я шестым чувством уловил то скрытое напряжение в предметах, которое всегда выдает долгое ночное бдение хозяина.
- Я пришел, чтобы не тяготиться долгом и отплатить знанием за знание, - сказал я жрецу, - Теперь я сообщу, отец фиаса, что знаю о тебе.
- Приступай, - кивнул жрец и, чуть погодя, с едва заметной иронией добавил: - Если это успокоит твою душу...
- Можно было бы тоже начать со слухов, направленных против тебя, отец фиаса, - продолжил я, - Но... - тут я хотел было сказать "мы", однако, поколебавшись, решил, что будет вернее все брать на себя без боязни показаться хвастуном, - но я отказался от этого, как и ты, отец фиаса, хотя и по иной причине.
- Я плохо представляю тебя, сын Кассия, в роли распространителя гнусных слухов, - уже безо всякой иронии, с подчеркнутым вниманием глядя мне в глаза, ответил жрец. - Эта работа - не для чистого душой избранника богов.
- Нет, - покачал я головой, - причина иная. О ней я скажу в свой черед.
Я стал говорить, изумляясь собственной речи: крепость голоса была необычайной, а вещал я вовсе не то, что вызрело в душе под утро и что я лихорадочно повторял шепотом по дороге к дому "отца" фиаса, дабы потом не сбиться. Из зерна подготовленной обвинительной речи пробивался росток нового знания, которым всего несколько мгновений назад я вовсе не владел.
- Ныне, отец фиаса, - начал я, - мне хорошо известно, чего ты боишься, а чего - нет. Менее всего ты боишься убивать. Именно по этой причине я сам не страшусь бросить тебе вызов, ибо ценность чужой жизни определяется для тебя не человеческим отношением, а одним лишь корыстным интересом. Вылижи я
