Борьба на Юге. Жаркое лето и зима 1918. - Alexandr Dornburg
Так что, для всех уезжающих, пока есть такая возможность, я оформил болгарское гражданство. Даже на Джа-Батыра, ему предстоит множество границ пересекать. Остальные его калмыки были при нем "азиатскими слугами" и документов не имели. Впрочем, с них и не требовали.
Так что, 3 ноября 1918 года, торопясь пока еще Германия не вышла из войны ( а кроме Болгарии теперь уже капитулировала и Османская Турция), я попрощался с остающимися друзьями, вручил генералу Денисову доверенность на распоряжение средствами Киевского фонда на покупку вооружений, попросив потратить эти деньги в течении ближайших трех недель, и выехал со своими спутниками из Ростова опять в Киев. Оттуда я должен был проследовать в Вену, а потом и в Цюрих.
Стало нечем дышать, в ушах шумела кровь, и словно невидимая когтистая лапа сжимала мне сердце, вдобавок его будто постоянно пилили тупым ножом... Жалко было, до боли жалко! На таком оселке как война все чувства отлично затачиваются. Затосковал - и все тут! Окаменела грудь от горестей. Тошнотворное время наступает.
Я чувствовал угрызения совести, что оставляю своих земляков на произвол судьбы: сегодня я им не помощник, им придется драться самим. Вот только самокопаний с переходом в тяжелую меланхолию мне тут не хватало для полного счастья. Эта сказка должна иметь счастливый конец, а здесь на долгие годы воцарится лишь горе и страдание. Исправить уже ничего было нельзя. Я же не золотая рыбка из сказки господина Пушкина. Мы накануне грандиозного шухера, как говорил Попандопуло в известном фильме. Оно нам нужно?
Кризис разразится уже этой зимой. Германия через месяц или два потерпит поражение и капитулирует. И тогда удар в спину большевистских хозяев, англичан и французов, которые мечтают сделать из территории России огромный полигон для проведения чудовищных социальных экспериментов с непредсказуемых концом, никто не выдержит. Если караван идет против бури - он просто исчезает без следа. Все погибнет в военном урагане невиданной силы! Я был бессилен.
Дон будет почти полностью очищен от коренного населения, более полумиллиона казаков и членов их семей будут вынуждены спасаться за границей. И, в отличии от американских индейцев, нам не выделят даже жалких резерваций! Отныне я мог только смотреть со стороны, как ужас заходит на новый виток. Впрочем, завоевав территорию, коммунисты так никогда не смогут завоевать сердца людей. Ибо какова самая неприступная цитадель? Та, что воздвигнута в человеческом сердце! Так начинался новый этап моей жизни...
Глава 17
Эшелон быстро разогнал скорость. Колеса постукивали довольно весело, развевая грусть. "Прощай, отчий край, Ты нас вспоминай, Прощай, милый взгляд, Прости – прощай, прости – прощай!" Опять я отправлялся в жуткую неизвестность... Ничего, кто смотрит только на землю - тот никогда не увидит звезд! Есть руки. Есть голова. Жизнь не кончается. Надо работать. До кровавых мозолей. Слишком долго я склонял голову, слишком долго. Надо идти дальше.
Моя штаб-квартира за рубежом будет служить светлым маяком для всех горячо любящих Дон и тем ядром, к которому должны примыкать все обиженные и угнетаемые большевистским произволом и насилием. Единожды начав, мы не остановимся, как пущенная из лука стрела. Надо смастерить такую подкову, чтобы и конь давно пропал, и копыто рассыпалось в прах, а она оставалась целой, неизношенной. Я сам - злой ветер! Ветер мятежа! А коммунисты – всего лишь жалкие узурпаторы, без стыда и совести, стремящиеся стащить чужую монету, прямо как псевдо калеки в праздничный день.
Рано или поздно, наш жестокий враг понесет заслуженную кару. Великие дела не совершаются сразу. Тысячи путанных мыслей мелькали у меня в голове. Я был смел и ловок как леопард, чертовски удачлив, так как за всю мою беспокойную здешнюю жизнь проведенную в боях и походах не получил ни одной раны, потому что отличался изумительной ловкостью, сокрушая всех врагов могучей рукой, все помыслы отдавая предстоящей борьбе. Нельзя сдаваться! Позади оставался голод, тиф, сражения гражданской войны. Хотя я думал, что убрался вовремя, но события догоняли меня.
Так, в тот же день когда я уезжал из Ростова, Украинцы во главе с гетманом Скоропадским, думая, что мировая война Германией уже проиграна, нагло объявили Деникину и Краснову, что совсем не прочь теперь переметнутся к "Союзникам", чтобы урвать с России еще что-нибудь сверх отведенного им большевиками по Брестскому миру. К примеру, Крым.
К счастью, военные силы у Украинцев были сугубо декоративные, их элитные части размещенные в Киеве не превышали 3 или 4 тысяч человек. Иными словами, войск, способных защищать свою столицу, у них практически не имелось. То есть гетман Скоропадский без помощи немцев не может контролировать власть даже в Киеве, а не то, чтобы удариться в завоевания. Если бы не большевики и немцы, я бы захватил всю Украину с одной лишь только казачьей Молодой Армией. Но звоночек, согласитесь, прозвучал серьезный. Надо лететь без остановок, а то опять застряну. Завтра отсюда даже мышь не выскользнет.
Киев мы миновали вечером 6 ноября и я опять мог из окна вагона полюбоваться оживленными улицами большого города, заполненными вечно веселой и жизнерадостной толпой. Предвечерняя голубоватая пелена , как бы окутывала город, на улицах которого жемчужными серебрящимися нитями вспыхивали гирлянды фонарей. Еще через два дня я катил уже по территории Австро-Венгрии, хотя это была еще знакомая мне Украина, Тернополь и прочие города. Но тут не было ни одного человека, желающего говорить по-русски. Впрочем, украинским все тоже владели на уровне африканских студентов Университета Патриса Лумумбы: вместо "незаможных" (беднейших) крестьян можно было легко услышать "незамужних." Приходилось часто пользоваться своим переводчиком с немецкого П.П. Мещеряковым. Новости, рассказанные им, были невеселы.
Австро-Венгрия стремительно разлагается. Происходят волнения, бунты,
