Фантазии Баранкина. Поэма в двух книгах - Валерий Владимирович Медведев
— Зелёный театр… зелёный шум! — при этом мне показалось, что что-то когда-то вроде этого было в моей жизни.
Вот так же кто-то стоял, чего-то от меня требовал, я с кем-то ругался… Или я что-то об этом читал в какой-то книжке?.. А не всё ли равно с кем, когда и что было? Не отвлекайся, Иванов, не отвлекайся от перигея, который ты сейчас покажешь своим одноклассникам. Они хотят проникнуть в твой апогей, но пока ещё рано, рано ещё проникать им в твой апогей. Вообще-то апогей самое дальнее удаление сверхкосмонавта от Земли. Мой апогей — это когда я выполню порученное мне самое трудное задание на свете, а перигей — это самое близкое приближение к Земле сверхкосмонавта. Это примерно вообще, а в данном случае мой перигей — мое самое близкое приближение к моим земным делам и заботам. И сегодня, скажем через час, я начну, как говорится, приоткрывать завесу, я позволю заглянуть в щёлочку забора, как бы существующего вокруг меня в моей жизни, я позволю заглянуть в щёлочку этим сгорающим от любопытства. Да не сгорающим, а, точнее, тлеющим от любопытства ченеземпрам! Колесников-Вертишейкин не сводил с меня молящих глаз, стараясь при этом даже не моргать, чтобы не пропустить чего-нибудь. У него даже слёзы на глазах выступили от напряжённого внимания.
— Часа через два мы многих недосчитаемся, — сказал я задумчиво.
— В живых? — заинтересовался Вертишейкин.
Эта фраза для него сразу же запахла антологией таинственных случаев. Он поджидал моего ответа и вежливо переспросил:
— Недосчитаемся в живых?
— В еле живых, — объяснил я. — Пересчитай всех по цифровой системе! — приказал я Вертишейкину.
— Ох и интересный же ты человек, — сказал Вертишейкин, и как мне показалось, с неподдельным восторгом. — Ну до чего же ты интересный человек, Иванов! Вот есть цирк, кино, телевидение, театр, а ты один — всё, вместе взятое!
— Ты вот что, Вертишейкин, ты слов так зря не бросай, ты пойди и запиши, что я интересный человек и, так сказать, что я всё, вместе взятое, запиши и покажи это моему отцу.
— И маме? — спросил Колесников.
— Маме не надо, мама и без тебя знает, что я интересный человек и, так сказать, всё, вместе взятое!
— Хорошо, — сказал Колесников.
— Не «хорошо», — поправил я Колесникова, — а слушаюсь.
— Слушаюсь, — поправился Вертишейкин.
— И вот что ещё… Раз уж антология таинственных случаев так антология, — сказал я, а про себя я подумал, что это хорошо и правильно, что я уже сейчас записываю о себе воспоминания, но ещё лучше, если будет записывать обо мне воспоминания ещё кто-нибудь, ну, скажем, тот же Колесников-Вертишейкин. И ещё я подумал, что этот Вертишейкин со своим заурядным умом сам не разберётся, что произойдёт в парке на его глазах, поэтому я сказал:
— Ты, Вертишейкин, со своим детективным умом сразу не разберёшься и не поймёшь, что сейчас произойдёт, поэтому я тебе объясню. Всё это тоже, между прочим, запиши. Значит, так: сейчас я выйду на улицу и побегу в ЦПКиО, в парк, туда, где аттракцион, понял?
Вертишейкин кивнул головой, что он всё понял.
— До парка со мной добежать сумеет только Маслов, остальные не выдержат и отстанут. Чтобы не подумали, что Иванов сбежал, и чтобы не искали по всему парку попусту, я тебе скажу, где мы с Масловым будем.
— Это тоже записывать?
— Это тоже записывай, — сказал я. — Значит, там в парке есть всякие аттракционы: ну, «Трабант», «Миксер», «Весёлый поезд», «Чашечки», там автодром, кареты, карусель, «Музыкальный экспресс», аттракцион «Твистер», двухрядная карусель, «Ракетоплан-1», «Ракетоплан-2», «Мёртвая петля». Так вот, я, в основном, буду развлекаться на аттракционах, возле которых висят такие предупреждающие таблички: «Лицам, страдающим головокружением, сердечными и другими недомоганиями, посещать аттракцион не рекомендуется». Значит, всё будет происходить, как я тебе сказал, понимаешь? — спросил я Вертишейкина.
— Фифти-фифти, — ответил Колесников-Вертишейкин, — как говорят американцы, пятьдесят на пятьдесят. Ох и интересный же ты человек, Иванов. С одной стороны, понятный, с другой стороны, в тебе чёрт ногу сломит. Всё в тебе непонятно и загадочно.
— Ладно, — сказал я Вертишейкину, — только время поможет тебе во мне разобраться! — с этими словами я вышел во двор.
При виде меня все мои соученики напряглись, как один.
— Совсем недавно, — сказал я, — английская подводная лодка «Пайсез-3» с двумя исследователями на борту затонула. На глубине 1575 футов (примерно 473 метра) корма «Пайсеза-3» ударилась о дно — удар был не столь ошеломляющим, как ожидали, — и на несколько десятков сантиметров лодка погрузилась в ил. Подождав несколько минут, подводники обшарили лучом карманного фонаря внутренность лодки: повреждений как будто не было.
Чэпмен сообщил о результатах осмотра на базу. «Расслабьтесь, — сказал руководитель работ Хендерсон тоном столь спокойным, как будто заказывал обед. — Держите атмосферное давление. Не делайте усилий больше, чем это необходимо. Мы спустимся за вами, как только на место прибудет ещё одна «Пайсез». Совет «не напрягаться» имел глубокий смысл. Дело в том, что запас кислорода, рассчитанный на семьдесят два часа (девять из них уже прошли), можно было «растянуть»: если «пленники моря» сохраняют спокойствие и физически пассивны, кислород тратится значительно медленнее. Соображаете? Так что экономьте кислород, «не напрягайтесь»… Расслабьтесь… Кутырев, ты, например, очень напряжён. Сначала ноги расслабь, потом руки. Смотрите, как я стою. Видите, как у меня спокойно висят руки вдоль тела. Левая нога свободно отставлена в сторону, правая, хоть я на неё и опираюсь, тоже не напружинена.
Мои одноклассники зашевелились, задвигали руками и ногами, стараясь внять моему умному совету.
— Это я вам вместо «здравствуйте», — продолжал я, — а вместо «как живёте» я вам вот что скажу: объём тела самого крупного муравья измеряется кубическими миллиметрами, объём же муравьиной кучки вместе с её подземной частью — кстати, тоже удивительное творение из лабиринтов сложнейших ходов и камер — в сотни тысяч раз превосходит размеры «строителя». Если сопоставить объём всех сооружений крупной муравьиной колонии с отдельным её жителем, то получится, что относительный размер муравейника в восемьдесят с лишним раз превосходит масштабы пирамиды Хеопса. Значит, с одной стороны, мураши, мурашишки, мурашишечки, а с другой стороны, что?..
Все напряжённо молчали.
— Что же всё-таки с другой стороны? — переспросил я всех сразу.
— А с другой стороны, «я царь или
