Момо - Михаэль Андреас Гельмут Энде
Момо все еще стояла, забившись в угол, держа у сердца цветок, и отрицательно качала головой, не в силах произнести ни слова.
Серый господин съежился.
— Это хорошо, — бормотал он, — хорошо — что все — теперь — прошло…
И он исчез.
Момо растерянно смотрела перед собой — туда, где только что лежал последний Серый господин. Но там появилась Кассиопея, на панцире которой стояли слова:
«ТЫ ОТКРОЕШЬ ДВЕРЬ».
Момо подошла к двери, прикоснулась к ней последним лепестком цветка и отворила ее настежь.
С исчезновением последних воров времени исчез и холод из зала.
С широко раскрытыми глазами вступила Момо в огромные камеры хранения. Будто остекленевшие, стояли на полках бесчисленные Цветы Времени — один красивее другого и ни одного похожего, — сотни тысяч Цветов Времени, миллионы часов жизни. Становилось все теплее, теплее, теплее — наконец стало тепло, как в оранжерее.
И когда в руках Момо опал с цветка последний лепесток, вокруг поднялась своего рода буря. Целый сонм Цветов Времени закружился вокруг Момо — и мимо нее, вылетая в дверь. Это была теплая весенняя буря, буря освобожденного времени!
Как во сне, оглянулась Момо вокруг и вдруг увидела возле себя на полу Кассиопею. На панцире черепахи стояла сияющая надпись: «ЛЕТИ ДОМОЙ, МАЛЕНЬКАЯ МОМО, ЛЕТИ ДОМОЙ!»
Это были последние слова, которые Момо прочла на панцире. Цветочная буря стала такой неописуемо мощной, что подняла Момо на воздух и понесла ее вдаль, будто Момо сама была цветком, понесла все дальше и дальше, вон из мрачных коридоров и переходов — наружу, наверх, в чистый воздух над землей и над большим городом. Момо летела над крышами и башнями посреди огромного облака цветов, которое все увеличивалось. Все это было похоже на веселый танец, в котором Момо парила то выше, то ниже, то вращаясь вокруг самой себя.
Потом цветочное облако тихо и нежно опустилось, и все цветы упали на застывшую землю, как хлопья снега. И как снег, они нежно растаяли и стали опять невидимыми, чтобы вернуться в сердца людей, где им и надлежало быть.
В то же самое мгновение возникло исчезнувшее время и все снова пришло в движение. Тронулись с места автомобили, засвистели регулировщики уличного движения, голуби замахали крыльями, и маленький песик возле фонарного столба опустил наземь заднюю ногу и побежал дальше. Никто из людей так и не заметил, что целый час мир стоял на месте. Для них это было — как взмах ресниц.
И все-таки что-то изменилось. Потому что у всех вдруг стало бесконечно много времени. Каждый, конечно, обрадовался этому, но никто не знал, что это было его собственное время, удивительным образом к нему вернувшееся.
Очнувшись, Момо увидела себя на той самой улице, где она видела застывшего Беппо — он все еще стоял там! Стоял к ней спиной, опираясь на метлу, задумчиво глядя перед собой. Он вдруг почувствовал, что ему больше некуда спешить, и никак не мог себе объяснить, почему он так бодр и полон надежд.
«Может быть, прошли те самые сто тысяч часов и я выкупил Момо?!» — подумал он.
В этот момент кто-то дернул его за пиджак, он обернулся — перед ним стояла маленькая Момо!
Нет таких слов, которые могли бы описать радость этой встречи. Они попеременно смеялись и плакали, наперебой рассказывая друг другу о своих приключениях, при этом, конечно, говорили и разную чепуху, как это обычно бывает с опьяневшими от счастья. Они без конца обнимались и обнимались, а проходившие мимо останавливались и тоже радовались, и смеялись, и плакали вместе с ними, ведь времени теперь всем хватало.
Наконец Беппо водрузил на плечо свою метлу — о работе он сегодня больше не думал. Рука в руке, прошли они через весь город домой — к старому амфитеатру. У них было что рассказать друг другу.
А в большом городе творилось необычайное, чего давно уже никто не наблюдал: дети играли прямо на улице, и водители машин останавливались и улыбались им. Некоторые даже выходили, весело разговаривая, внимательно расспрашивая друг друга о здоровье. А у тех, кому пора было на работу, еще оставалось время на то, чтобы полить на подоконнике цветы или покормить птичку. И у врачей оказалось достаточно времени, чтобы внимательно выслушать больного.
И рабочие трудились спокойно, с любовью к делу, им не надо было больше спешить сломя голову. У каждого было столько времени, сколько ему нужно, — ведь времени стало с избытком.
Но мало кто знал, кому он всем этим обязан и что, собственно, произошло в тот самый миг, который казался не длиннее взмаха ресниц. Да большинство людей всему этому и не поверило бы. Знали это и верили этому только друзья Момо.
Когда Момо и Беппо вернулись в старый амфитеатр, все друзья уже ждали их: Джиги-Гид, Паоло, Массимо, Франко, девочка Мария с маленькой сестренкой Деде, Клаудио и все другие дети, и трактирщик Нино с толстой женой Лилианой и ребенком, и Никола-каменщик, и все люди, которые приходили сюда раньше, чтобы Момо их выслушала.
А потом был праздник, и веселились они так беззаботно, как это умеют только друзья Момо, — пока не загорелись на небе звезды.
После всех объятий, рукопожатий, смеха и криков все уселись наконец на поросших травой каменных ступенях. Стало совсем тихо.
Момо вышла на середину травяного круга и остановилась. Она думала о голосах звезд и о Цветах Времени.
И ясным голосом запела…
А в Доме-Нигде сидел на стуле возле изящного столика Мастер Хора, разбуженный вернувшимся временем, и смотрел, улыбаясь, сквозь Всевидящие Очки на Момо и ее друзей. Он был еще очень бледен, словно только что очнулся от тяжелой болезни. Но его глаза сияли.
Он почувствовал, как что-то коснулось его ноги. Мастер Хора снял очки и нагнулся. Перед ним сидела черепаха.
— Кассиопея, — нежно сказал он и пощекотал ей шею, — вы хорошо это сделали! Ты должна мне все рассказать, потому что на этот раз я ничего не видел.
«ПОЗЖЕ!» — зажглось на панцире. И черепаха чихнула.
— Не простудилась ли ты? — озабоченно спросил Мастер Хора.
«И ЕЩЕ КАК!» — ответила Кассиопея.
— Это Серые господа простудили тебя, — сказал Мастер Хора. — Представляю, как ты устала! Тебе надо хорошенько отдохнуть. Залезай-ка в свой панцирь.
«СПАСИБО!» — ответила черепаха.
Она, хромая, отошла в сторонку, чтобы найти себе тихий и темный уголок. Там она втянула под панцирь голову и
