Стейс Крамер - Мы с истекшим сроком годности
Из моей головы напрочь вылетело то, что сегодня мой день рождения. День моего совершеннолетия! От неожиданности я закрываю обеими руками свое сонное лицо и начинаю громко смеяться. Это же надо, забыть про свой день рождения!
Весь день наполнен теплом и множеством поздравлений в мой адрес. Помню, как до аварии я размышляла о том, как проведу день своего восемнадцатилетия. Я вовсю размечталась о том, что уже буду учиться в Йеле и за короткий период осени успею обзавестись друзьями и веселыми знакомыми, с которыми я организую грандиозный праздник с множеством еды и дорогого алкоголя.
А в реальности я с кучей надутых, разноцветных шариков, привязанных к моему инвалидному креслу, путешествую по центру от одного врача к другому и в перерывах искренне благодарю старичков и детишек, которые, еле передвигаясь на своих креслах, движутся навстречу мне, чтобы поздравить и осыпать душевными пожеланиями. И я совершенно откровенно признаюсь, что чувствую себя счастливой, купаясь в доброжелательности, чистосердечности этих открытых, прекрасных людей, которые относятся ко мне с теплотой, идущей из самого сердца.
Вечером мы собираемся в холле, в одном из наших излюбленных мест.
– С днем рождения, моя дорогая, – говорит Карли, вручая мне кулон с нежной жемчужиной в серебряных оковах.
– О, Боже. Карли… это прекрасно, – робея говорю я.
– Этот кулон я хотела подарить своему самому родному человеку.
– Тогда… он не должен принадлежать мне.
– Нет, Джина, он теперь твой по праву.
У меня кольнуло в сердце и защипало в глазах из-за слез.
– Спасибо, – шепчу я, обнимая Карли.
– Джина, у нас в Огайо, есть один ритуал, который каждый должен совершить в день своего восемнадцатилетия, – говорит Андреа.
– Так, мне уже страшно.
– Не бойся, больно не будет… будет мокро. Брис!
Я не успеваю сообразить, как около меня оказывается Брис с бутылкой шампанского в руках. Хорошенько взболтнув бутылку он открывает ее, и на меня изливается фонтан душистой пены. Я с ног до головы оказываюсь в шипящем, прохладном шампанском. Я смеюсь. Шампанское в глазах, в носу, в ушах.
– Но на этом еще не все, – смеется Андреа, – теперь ты должна сделать восемнадцать глотков прямо из бутылки.
Я уже не в силах отказываться, тем более что после того, как в моих руках оказалась бутылка, все хором начали повторять: «Давай, давай, давай!»
После первого глотка я чувствую, как постепенно начинает затуманиваться мое сознание, после пятого я начинаю видеть закрытыми глазами звездное небо, после десятого я перестаю различать голоса, они сливаются в единую, однородную массу, после восемнадцатого – мне кажется, что я стою на доске для серфинга, разрезая соленые волны океана.
Моя трезвость покинула меня, обещая не скоро вернуться.
Вот так проходит день моего восемнадцатилетия: под звон бокалов, тихую музыку, что льется из древнего проигрывателя, и наш беспрерывный смех.
Эдриан уверенно катит мое кресло к воротам. Он вытащил меня из столовой, едва я доела свой соевый блинчик.
– Куда мы идем? – спрашиваю я, пытаясь угадать ответ.
– Ничего не скажу, это сюрприз.
За пределами ворот нас ожидает черный фольксваген Эдриана. Через мгновение я оказываюсь на переднем сиденье машины, а кресло помещается в багажник.
Мы едем вдоль побережья, вопящее радио сводит меня с ума. Буквально через каждую секунду я мучаю Эдриана очередным вопросом: куда мы едем? Но Эдриан непреклонен, он лишь дарит мне довольную улыбку и качает головой.
– Знаешь, я не терплю две вещи в этой жизни. Первая: китайская лапша в Миннеаполисе на Гордон-стрит. Она там отвратительная. Кажется, что ешь вареную резину, а вторая: находиться в ожидании чего-либо.
– Осталось совсем чуть-чуть, потерпи немного.
Терпение все-таки сложная штука. Оно неизбежно иссякает, как запасы воды в Намибии.
Чуть южнее Рехобот-бич, притаился маленький городок Льюис. Он нас встречает неприметной табличкой со словами «Добро пожаловать в Льюис» и ужасными ямищами на дорогах. Я продолжаю теряться в догадках, с какой целью мы сюда приехали. Быть может Эдриан решил устроить пикник в честь минувшего дня моего рождения или же сводить в ресторан в этом затерянном в зарослях папоротника городишке.
Вскоре мы останавливаемся у ворот небольшого коттеджа с обшивкой цвета крем-брюле. Меня сразу посещает тревожное чувство, а вопросов появляется еще больше.
Эдриан перемещает меня в кресло, и мы начинаем стремительно приближаться к дому. У ворот нас встречает обворожительная пожилая дама с белыми волосами, в которых заметен розовый ободок под цвет помады на ее губах.
Тревога внутри меня все разрастается и разрастается, словно злокачественное образование.
– О, ну наконец-то, а то я уж вас заждалась в одиночестве, – говорит женщина поразительно нежным тоном.
– Здравствуй, мама.
МАМА?! Тут у меня перехватило дыхание, во рту мгновенно пересохло, а в глазах поселился страх.
Какого. Черта.
– Джина, познакомься, это моя мама, Элеонор.
Женщина широко улыбается и тянет мне свою руку, а я, дрожа, тяну ей в ответ свою.
– З-здравствуйте. – Мне с трудом удается улыбнуться. – Приятно познакомиться.
– Взаимно. Давайте быстрее к столу, а то мой фирменный персиковый пай ждет не дождется оказаться в ваших желудках.
Элеонор вновь улыбается и заходит в дом. Я резко хватаю Эдриана за руку.
– Эдриан, ты знаешь, как это называется? – с недовольным шипением говорю я.
– Долгожданное знакомство с родителями? – все с той же довольной улыбкой отвечает мне он.
– Нет. Это подстава! Ты мог мне хотя бы намекнуть о цели поездки? Я выгляжу ужасно, и я даже не знаю, что говорить. – Я чувствую, как на моем лбу выступают бусины холодного пота.
Эдриан наклоняется ко мне, берет за руку и мягким взглядом смотрит в мои взволнованные глаза.
– Послушай меня, ты выглядишь потрясающе, и поверь мне, тебе совсем не нужно стараться, чтобы понравиться, у тебя этот дар в крови. Я очень хочу познакомить тебя с моей мамой. Для меня это важно. Все будет хорошо, обещаю.
Его губы прильнули к моей горячей щеке. Я доверчиво гляжу на него, и, кажется, мне становится немного спокойнее, но страх и растерянность до сих пор сковывают мое нутро.
Я всегда придерживалась того мнения, что знакомство с родителями – это очень серьезный шаг в отношениях между мужчиной и женщиной. Если ты приводишь в отчий дом человека, держишь его за руку и с безумным волнением ждешь мнения о своем выборе от людей, что подарили тебе жизнь, то, значит, нет никаких сомнений в искренности и серьезности твоих чувств к этому человеку. Значит, ты готов уступить место родителей в своем сердце для своего возлюбленного. Так что сказать, что я взволнована, это ничего не сказать.
Мы сидим за столом, друг напротив друга. Элеонор о чем-то спрашивает, смеется, что-то рассказывает. Я чувствую, как за этим добрым взглядом скрывается целый анализаторный механизм, что анализирует каждое мое действие, мою улыбку, мой разговор, мою внешность и даже мой стиль одежды. Меня словно разбирают по кусочкам. Мне кажется, что сейчас все мои достоинства где-то затерялись среди огромной, вязкой кучи недостатков.
Я стараюсь держаться уверенно и не замечать нервное дрожание нижнего века.
– Ох, Эдриан был славным мальчишкой, но при этом он успел изрядно потрепать мне нервы. Помню, как однажды он решил открыть ветеринарную лечебницу. Ему тогда было десять лет. Представляешь, Джина, он притащил к нам домой кучу паршивых кошек и собак и лечил их, наплевав на мою ужасную аллергию на шерсть, – смеется Элеонор.
Я смеюсь, и тут же ловлю себя на мысли: а вдруг я смеюсь слишком громко и ей покажется, что я так сильно стараюсь ей понравиться, что переигрываю. Потом откусываю кусочек пая и вновь думаю о том: а вдруг я как-то неправильно его ем. Если есть слишком медленно, то она подумает, что мне не очень нравится, как она готовит, а если я буду наоборот все быстро уплетать, то Элеонор опять может подумать, что я чересчур хочу ей понравиться, показывая как сильно мне нравится ее пирог.
А-А-А-А!
Я больше не выдержу.
И вот наступил момент, когда от невинных шуток и историй из детства Эдриана разговор постепенно перетекает в мою сторону. Чего я так сильно боялась.
– Джина, возможно, я как-то не так выражусь, но… ты ведь совсем недавно в… – она мельком взглянула на мое кресло и вновь подняла глаза на меня, – в таком положении, и я бы хотела узнать… – Я понимаю, как трудно при всей ее тактичности и лаконичности задать именно тот вопрос, что вертится на языке, а именно: «Ты сможешь развиваться дальше, несмотря на свою инвалидность? Не пала ли ты духом? Сможешь ли ты стать достойной кандидатурой для моего сына?» Я понимаю, как ей неловко задевать мои чувства, поэтому я все беру в свои руки.
