Всеволод Крестовский - Торжество Ваала
Друзья Агрономского тоже согласились. Охрименко, так Охрименко, — все равно, пускай будет и Охрименко, если вам нравится, — а остальное обработать было уже не трудно, и «излюбленные люди» уехали восвояси, заручившись в департаменте обещанием, что дело будет пущено в первый же доклад и более двух-трех недель не затянется.
И действительно, менее, чем через месяц по возвращении своем в Бабьегонск, де-Казатис разослал уже циркуляр по всем училищам уезда, что приказом по министерству народного просвещения от такого-то числа, за № таким-то, инспектор училищ такой-то переводится на соответственную должность в N-ский уезд Московской губернии, а на место его назначен, тем же приказом, коллежский асессор Охрименко, о чем и поставляются в известность все г-да учителя и учительницы земских народных школ, дабы они могли заранее приготовиться к предстоящему в непродолжительном времени инспекционному объезду г-ном Охрименкой всех училищ вверенного ему района.
По прочтении этого циркуляра, у Тамары похолодели и опустились руки. Охрименко… неужели тот самый, ее бывший учитель, который когда-то хотел было «развивать» ее и давал ей для этого «пять умных книжек» каких-то, посвящал ее в «общее дело», подговаривая, кстати, сбыть тайком, обманным образом, ее материнские брильянты в Одессу, а деньги за них употребить на то же самое «общее дело» и самой «идти в народ»… Вспомнилось ей и то, как она осадила его за это на семейном вечере в клубе, как он весь позеленел от злости, и из ее поклонника, прямо с места превратился во врага… Все это припомнилось теперь Тамаре, — и, вот быть может, с этим самым Охрименкой приходится ей снова столкнуться в жизни… Что-то выйдет из этого?.. И неужели это, в самом деле, тот?!
Охрименко… одно уже это имя заставило ее вздрогнуть, — и на сердце у нее смутно заныло как будто предчувствие чего недоброго…
XIX. НОВЫЙ ИНСПЕКТОР
Наконец он появился, этот г-н Охрименко, желанный, жданный и заранее уже заочно прославляемый Агрономским и всею земско-управскою кликой. — Вот-де инспектор, так инспектор! Дождались таки! Сами себе назначили, — сами подыскали, сами и выбрали!
* * *Тамара присутствовала в классе, вместе с отцом Макарием, который объяснял детям закон Божий, когда ко крыльцу школы подъехал экипаж Агрономского, и затем, минуту спустя, в классную комнату сановито вступил неизвестный посетитель, в сопровождении Алоизия Марковича и волостного старшины Сазона Флегонтова: все вместе сюда и приехали, объезжая школы волости. Впустив «начальство» в классную, вошел туда же за ними следом и школьный сторож Ефимыч. Осторожно затворив за собою дверь, он остановился у дверного косяка и застыл в солдатской позе навытяжку.
При входе почетных лиц, учительница сейчас же скомандовала детям «встать!», как учил ее некогда этот самый Сазон Флегонтов, — и ребятишки бойко поднялись со своих скамеек.
— Наш новый инспектор народных училищ, — представил Агрономский почетного гостя безразлично всем присутствующим, назвав при этом его чин, имя, отчество и фамилию.
Инспектор не без важности отдал общий молчаливый поклон и сейчас же медлительно повел приподнятым носом по стенам классной комнаты, оглядывая с кисловато наморщенным выражением всю её обстановку.
Для Тамары с первого же взгляда не осталось сомнения, что это именно тот самый Охрименко, который некогда преподавал физику и математику в Украинской женской гимназии. Но как он с тех пор переменился!.. В лице у него появилось теперь значительное, чиновно-солидное выражение, какого прежде и тени не было. На носу, вместо легкомысленного пенсне, сидели основательные золотые очки, — настоящие «ученые» очки, — оказывавшие, впрочем, поползновение съезжать иногда на самый кончик этого прыщеватого носа. Когда-то волосатая, грива запущенных волос приведена в приличный вид, значительно подстрижена и причесана; верхняя губа подбородок и щеки гладки и досиня выбриты, тогда как прежде зарастали себе невозбранно, во всю силу своей природной растительности, так что Тамару даже удивило, как это он решился расстаться со своею литературщицкой наружностью, какую придавали ему именно борода с усами и лохматая грива. Белье теперь у него чистое и туго накрахмаленное, вицмундир словно бы сейчас с иголочки, пуговицы с гражданскими орлами так и сияют, и — к довершению удивления Тамары — в петлице этого вицмундира алела свеженькая орденская ленточка, и весело, но вовсе уже не либерально, болтался на ней, выглядывая из-за отложного борта, Анненский крестик. Словом, на вид это был и тот же Охрименко, да не тот. Вместо прежнего кашлатого и развинченного разгильдяя, вечно бравировавшего своим радикализмом и сочувствием, если не сопричастием, к «общему делу», пред Тамарой стоял теперь форменный, чопорно подобранный и подтянутый чиновник, из числа видимо подающих большие надежды на дальнейшее преуспеяние свое в чиновно-педагогическом мире. На левой руке его, в которой держал он свою новенькую форменную фуражку с кокардой, была даже надета туго затянутая лайковая перчатка гриперлового цвета, и от самого его пахло эс-букетом. Все это ясно свидетельствовало, что в настоящее время он вполне усвоил себе известное педагогическое правило, по которому истинный педагог должен быть всегда одет «не с роскошеством, но с изяществом». Отказался ли Охрименко в душе от прежнего сочувствия «общему делу», — это другой вопрос, но очевидно, что после постигшей его неприятности, в виде ареста по «прикосновенности» к какому-то южному политическому делу, от которого, впрочем, удалось ему счастливо отделаться лишь благодаря «новым веяниям» известной «диктатуры сердца», — он стал умнее, поняв всю тщету своего пустозвонного бравирования и уразумев надлежащим образом, где раки зимуют, разом совлек с себя «ветхого адама» нигилизма и преобразился по внешности в благонамеренного чиновника. А что до «сочувствий» его, так ведь сочувствовать и «содействовать» чему бы то ни было, конечно, гораздо выгоднее и безопаснее под солидною чиновничьею оболочкой, за которую казна еще и жалованье платит и награды дает, — это-то он понял. Итак, это был Охрименко рафинированный, Охрименко в новой фазе своего развития, которую Тамара угадала в нем своим женским чутьем с первого же раза. Во всяком случае, — такая метаморфоза явилась для нее новостью совсем неожиданною.
— Учительница Бендавид, — официальным тоном представил ее Агрономский инспектору.
Охрименко, поверх очков, сползших у него в эту минуту на кончик носа, глянул исподлобья совсем безразличным взглядом, как на особу, совершенно ему неизвестную, имя которой ровно ничего не говорит ему, и послал ей издали, вместо поклона, кивок головою, точно бы и в самом деле видит сс в первый раз в жизни и не имеет о ней никакого понятия. Это притворство вышло у него довольно удачно, и Тамара, поняв его про себя именно как притворство, осталась в душе даже довольна таким оборотом дела, который, по крайней мере, избавлял их обоих от лишних фраз и напоминаний друг другу о неприятном прошлом.
Затем Агрономский таким же порядком представил Охрименке и отца Макария, как законоучителя, и вот, к величайшему удивлению Тамары, инспектор почтительно подошел к нему под благословение, после чего весьма любезно Пожал его руку.
— Извините, батюшка, я, кажется, прервал ваши занятия? — обратился он к старику. — Пожалуйста, продолжайте не стесняясь… Мне будет очень интересно послушать… Чем именно вы занимались?
— Толкованием на текст «Воззрите на птицы небесные».
— Ах, на «птицы небесные»?.. Очень поучительно. Нус? — повернулся он к первому попавшемуся на глаза мальчугану. — Что же мы знаем о птицах небесных?.. Во-первых, скажите мне, что такое птица? и почему она небесная? потому ли, что она небесного происхождения, или по другому чему, как вы думаете?
— Птица: — заморгал на него мальчик недоумевающими глазенками. — Известно что… птица — она и есть… летает.
— Да, но ведь и пух тоже летает, и одуванчик летает, и муха летает: значит, и пух, и одуванчик тоже птицы по-вашему?
Мальчик замолк и только растерянно поглядывал то на отца Макария, то на учительницу, словно бы ища у них поддержки и ответа на свой безмолвный вопрос — чего это пристали к нему с «птицей» и чего собственно хотят от него? — воробей птица, — заговорил он, наконец, — галка птица, куры, гуси, — мало-ль их там!.. Птиц много бывает… разные.
— Да, но что такое собственно есть птица?.. Организм ли это, или механизм какой? живое ли она существо, или же вещество неорганическое?.. Какие ее отличительные внешние признаки? Почему, например, мы говорим, что это есть птица, а не собака, не стол, не грифель и т. д.
От всех этих, педагогически «наводящих» вопросов мальчик напряженно пружился до поту, пыхтел, сопел, пошмаргивал носом и начинал с отчаяния подумывать про себя — уж не сказать ли лучше «позвольте, мол, выдти, живот болит».
