Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 5
Видимо, это было одной из причин, почему именно психологи сделали совсем недавно выдающуюся работу, выполненную силами 270 (!) специалистов из разных организаций – воспроизвели 100 исследований, результаты которых были опубликованы в трех наиболее престижных журналах за несколько последних лет [27]. Такого рода массового репродуцирования результатов в истории науки вообще не было (например, «пищевые противоречия» [18], о чем говорилось выше, установлены после анализа литературы, а не как следствие повторных экспериментов). Авторы в каждом конкретном случае заново организовали выборку, задали те же самые вопросы, оценили вероятность ошибки и т.д. – во всем руководствуясь методикой оригинального исследования и постоянно консультируясь с его исполнителями. Итоги абсолютно плачевны – надежное подтверждение справедливости оригинальных выводов было достигнуто лишь в 39% случаев, а то и меньше, в зависимости от использованных критериев сравнения (что, между прочим, близко к теоретической оценке – более 50% – Д. Иоаннидиса доли «ложных открытий»). Понятно, что установление такого высокого уровня невоспроизводимости результатов выходит за рамки психологии и имеет очень большое значение для того, чтобы исследователи любого профиля повернулись лицом к проблеме неустойчивости своих выводов, тем самым сделав шаг в сторону приближения к культуре-2.
Психология по своему статусу находится «в центре событий» – как на схеме, так и в жизни: она непосредственно живет в искусстве и она же напрямую внедряется в те науки, где еще недавно она и не предполагалась. Особенно революционна была ее роль в экономике (которая на схеме все же существенно правее, хотя по вертикальной оси незначительно выше).
Классическая политэкономия (в первую очередь в лице А. Смита) непосредственно учитывала психологию людей и их моральные установки, но уже Маркс полностью освободил теорию от этих «излишеств». Неоклассическая экономика 19-го и 20-го веков, от Вальраса до Самуэльсона, исходила фактически из физических моделей рационального поведения, где каждый агент преследует свои индивидуальные утилитарные цели и никаким образом не отклоняется от рационально определенного выбора. Первые отступления от жесткой рациональной модели, сделанные Г. Саймоном (Нобелевская премия, 1978) в 1950 – 60-х годах, были связаны с гипотезой «ограниченной рациональности» (bounded racionality), в которой предполагалось, что каждый индивидуум имеет в своем распоряжении лишь часть (обычно очень маленькую) всей информации, необходимой для принятия решения. Но в рамках этих ограничений он действует так же рационально, как и в ранних теориях. И только в 1970 – 80-х годах, в экспериментах психологов А. Тверского и Д. Канемана (Нобелевская премия, 2002), было продемонстрировано, что само поведение экономических агентов сплошь и рядом не рационально, что впоследствии оформилось в «теорию перспективы» (prospect theory, [9]) и заложило основы того, что сейчас называется «поведенческой экономикой» (behavioral economics), в которой уже вполне осознанно используются термины типа «ожидаемая иррациональность» [18]. Такое мощное внедрение неформальной психологии в абсолютно заформализованную область экономической науки должно привести к какому-то ее изменению – либо в сторону еще большей формализации, учитывающей эту самую иррациональность (тогда экономика переместится поближе к культуре-2), либо в сторону «экспериментальной описательности» (тогда экономика «провалится» в культуру-3). Мне лично кажется более честным второй путь – но жизнь покажет.
Такое ощущение, что новая экономика должна базироваться на фундаментальном понимании того факта, что любые решения принимаются в рамках очень широких интервалов практической приемлемости и достоверности. Эти две вещи очень часто не совпадают: приемлемым может быть решение, основанное на чистой лжи (например, сообщение врача безнадежному больному о том, что все в порядке), и неприемлемым – решение, принятое при полной осведомленности (например, для Америки неприемлемо дать Израилю полностью уничтожить Хамас, хотя дипломаты прекрасно понимают, что только его уничтожение способно ликвидировать конфликт). Плата за отступление от правдивости может быть очень высокой (как в технике), но может быть и нулевой (как в пропаганде). В этом смысле экономика – это техника и пропаганда «в одном флаконе». Соответственно, роль науки как поставщика правды должна быть рассмотрена под иным углом, нежели это делается сейчас.
Пока что идет лишь очень скромное признание роли поведенческой экономики в традиционных учебниках – например, в [20] (2014 год!) ей посвящено пять последних страниц из примерно 500. Ни о каком изменении привычных формальных схем рационального поведения нет и речи; она подается как некий кивок в сторону теоретически некрасивых, но, к сожалению, упорно наблюдающихся фактов. Мои беседы с двумя американскими профессорами экономики говорят о том же – они рассматривают подобные исследования как некое маргинальное занятие, отвлекающее от поиска «твердых законов экономической жизни». Тот факт, что экономическая экспертиза сплошь и рядом проваливается и в качестве предсказателя событий, и в качестве объяснителя мотивов человеческого поведения, на эту логику не влияет. Это надежный «вторичный» признак принадлежности данной области знаний к культуре-3, ибо в настоящей культуре-2 пересмотр теории после экспериментального опровержения следует незамедлительно.
Я лишь чуть-чуть задел вопрос о взаимосвязи психологии с категорией рационального; я опускаю вопрос о ее связи с категорией эмоционального (см. об этом в части 2). Каждый человек имеет десятки ассоциаций – от «психологического романа» до психоанализа, от психологии пропаганды до психологии толпы, от страстных текстов Ницше до интуитивизма Бергсона, и т.д. Во всем этом практически нет ничего ни «измеримого», ни «рационального» – но есть много «психологии». Так что само это слово, как и рассмотренное ранее неприятное слово «фашизм», остается одним из наиболее многозначных – но более позитивных – порождений человеческого разума, ярким пятном на пестром поле третьей культуры.
Спорт занимает очень своеобразное место на графике: в нем высокий уровень измерения результатов, причем в сильных шкалах – ранговой (как в велогонках), интервальной (баллы гимнастам или фигуристам) или относительной (метры, секунды и килограммы в легкой и тяжелой атлетике, плавании и др.). Но сам по себе спорт лишен какой-либо рациональности в смысле «построения непротиворечивой картины мира», которая имеется в виду на графике (за теми редкими исключениями, когда занятия спортом поставляют какую-то ценную информацию для медицины, биологии и пр.). Эмоции же спорт вызывает грандиозные, по крайней мере судя по телерейтингу Олимпиад, самому большому в мире.
В таком же духе можно рассмотреть любые другие зоны третьей культуры. Везде будут присутствовать огромные проблемы с измерением, с точностью определений, с большим затруднением относительно поиска истины.
Нет смысла продолжать разбирать отдельные виды деятельности: в лучшем случае, будет как с медициной, а в худшем – как с политикой, о которой А. Недель однажды достаточно емко заметил: «Политика имеет ту неоспоримую особенность, что всякий политический дискурс или даже разговор о политике превращается в ложь» [22]. Важнее обсудить вопрос, почему такая гигантская область человеческой деятельности, которая названа здесь культурой-3, не просто существует, но чрезвычайно часто мимикрирует под культуры-1 и 2 (последнее куда опаснее первого). Предлагается следующая гипотеза.
1. Весь мир, окружающий человека, и сам человек глубоко эволюционны. Биологическая эволюция, скорость которой куда ниже, чем скорость человеческой жизни, здесь имеется в виду в последнюю очередь (не говоря уже об эволюции космоса). Эволюция подразумевает развитие с плохо определенной целью, с еще хуже определенным направлениям, с огромным элементом случайности при выборе направлений пути в каждый существенный момент. Наиболее детальное изложение эволюционного развития общества, главным образом экономики, насколько мне известно, дано в книге Е. Бейнхокера [23]. У эволюционного развития столь сложного механизма, как общество (а также, возможно, не менее сложного механизма человеческого мышления), есть одна фундаментальная особенность: оно чрезвычайно оппортунистично и поэтому в высшей степени непредсказуемо – как локально, так и глобально. Как невозможно предсказать, какие именно обстоятельства из гигантского числа потенциально осуществимых сложатся в некий будущий момент времени в определенном месте, – так нельзя предсказать, какие действия будут предприняты теми или иными участниками событий в это время и в этом месте.
2. Парадоксальным образом обилие информации почти не помогает решить проблему предсказания. Например, современные финансовые рынки, где объем доступной информации зашкаливает все мыслимые пределы, не в состоянии решить ни локальную проблему обогащения своих клиентов (мизерный процент финансовых фондов устойчиво работает лучше рынка), ни глобальную проблему, такую как периодические кризисы. Нелепо обвинять в этом самих игроков или их государственных регуляторов – просто системы очень сложны и не подлежат полному контролю ни при каких условиях; всегда будет стадный эффект, эффект подражания, эффект домино и прочие вещи, которые не дадут «жить нормально" при любом объеме информации [12]. Но обилие информации создает иллюзию контроля, и это чрезвычайно важно осознать, ибо иллюзии – это как раз то, к чему люди постоянно склонны (см. о когнитивных отклонениях в части 2).
