Нагибатор Сухоруков - Василий Кленин
Я уже много раз обжигался с внедрением новых идей у четлан. А каждому лично лекцию не прочтешь. Но тут я решил не сдаваться и протолкнуть идею денег чуть ли не силой. Собрал у себя хозяйственный пул: торговцев, бригадиров, близких мне мастеров; и принялся объяснять им принцип универсального эквивалента всем товарам. Размахивал мешочком «конусов» и мешочком какао, рисовал выгоды. А потом потребовал, чтобы они доносили идеи окружающим.
Потом, в качестве пробы, мы внедрили медные деньги в игорном доме. Выигрыш там теперь платили исключительно медяшками, объясняя, что за каждую в Доме Какашут дадут две двадцатки зерен. В целом, прижилось, но 95 % выигрыша в ближайшие дни игроки выменивали на какао. Пока деньги не задерживались в руках четлан, не становились мерилом для обмена. Единственный плюс — у денег быстро появилось название — «клювики». И впрямь, похоже!
Потихоньку я и другие «создатели рынка труда» начали расплачиваться «клювиками» с работниками. Деньги брали без проблем, все-таки ювелирное изделие из меди. Ценное само по себе. Но их тоже стремились быстрее «натурализовать». Потому что 40 зерен какао в головах четлан выглядели намного ценнее медного конуса, который даже к налобной повязке не пришьешь. Или к переднику.
Я начинал кусать губы. Реальность, ты опять? Что ты вечно лезешь в мои мечты!
День Х состоялся меньше чем за неделю до праздника. Сразу и единомоментно я вбросил в оборот не меньше тысячи «клювиков». С кем-то рассчитался за нужные товары, выплатил жалованье Золотому воинству, а еще вручил «дары» разным людям. Всем, разумеется, объясняли о главном достоинстве медяшек. И, конечно, в тот же день перед Домом Какашут выстроилась очередь. Но я был готов к ней. Дитя Голода имел строгую инструкцию: обналичивать не более одного «клювика» в день от одного человека.
Начались возмущения, крики, но мои банкиры стояли на своем непреклонно, а совсем рядом находилась казарма золотых — сильно не повыступаешь. И туго, со скрипом, но начался обмен! Кто-то кому-то за что-то отдал свои «клювики», кто-то пошел в игорный дом. А потом, методом тыка, выяснилось, что на «клювики» можно сходить и в баню, и в таверну. И бесценную стек-тлу продают за «клювики»! К утру Дня Змея стало ясно, что медяшки вполне себе удобны. Стихийные законы рынка туго, со скрипом, но работали даже здесь, на богохранимых задворках мира.
Я решил, что в праздничный день лично пройду по рынку и накуплю всякого тыщи на три «клювиков». Утрясем «курс валюты», сформируем цены. И приличная денежная масса в Излучном начнет ходить. Да чего греха таить… не только в Излучном! У меня были наполеоновские планы.
Раздать тысячи в одно рыло тяжеловато, помощники нужны. И накануне праздника я вызвал Ннаку, тем более, что на нём лежит обязанность по закупкам всех важных стратегических товаров. И разговор у нас, мягко говоря, не задался. Нет, он всё понял. Про деньги, как всё будет работать. Но мой горец понял всё немного глубже, чем мне хотелось.
— Почему ты забираешь у меня какашут и «клювики»? — прямо спросил Мясо.
— Потому что это важное дело, и мне нужно, чтобы специальный человек занимался только этим, не отвлекаясь на другие дела, — начал я на ходу выкручиваться, прикрывая частичной правдой правду истинную.
Тишина. Ннака стоял передо мной, сидящим за столом, и буравил взглядом.
— Володыко, — тяжело начал он. — Ты не можешь простить мне Мангазею?
— Что? Нет! Конечно, там твои воины подвели. Но я понимаю, что все люди разные. И каждый хорош на своем месте. Глупо винить кецаля в том, что он плохо плавает. Ты мудрый казначей, просто не надо было рваться на войну, — я сыпал словами, не останавливаясь, и внутренне бесился от того, что оправдываюсь перед наглецом, которого самого впору обвинять.
Но Ннака, казалось, услышал только первое «нет», а всё прочее пропустил мимо ушей.
— Тогда почему-тко?! — оцколи кинулся прямо к столу, нависая надо мной. — Чего ты також со мной?
Казначей был дико взволнован, это легко понять по горскому говору, который начал прорывать в его четланской речи.
— Как? — я откинулся на спинку стула, не понимая, что происходит.
— Почему-тко приниживаешь? Позоруешь перед всеми!
— Да ты чего?! Напился?
— Я бывча с тобой в самое тяжко время! — Ннака уже не мог остановиться, его несло. — Я да Хвост. Никочь более! Мы-тко возвысили тебея! Мы-тко твоея опора! И что я получил? Торгаш? Всегда торгаш!
— Ты — важнейший человек в державе! — возмутился я. — Тебе что, не по нраву быть казначеем?
— Торгаш! — обвиняюще крикнул горец. — Простоть главный торгаш… Я-тко понимаю, когда твоей Рукой стал Кочи — уважатный вождь. А потомочь второй Рукой стал Ицкагани. Вражина! А стал твоей Рукой. Не Хвост, не я. Но я-тко стерпел. Кочи помер, и снова почетное титло досталось кому-то, но не глупому Мясу! Торгашу Мясу, который нешто боле не пригоден! А топерь! Топерь третьей Рукой стал простой золотой! Вообще никто! Он-тко почета поболе достоин, нетож како я!
Вот это да… Я смотрел на бушующего Ннаку и удивлялся, как по-разному люди смотрят на мир. Для меня-то все должности были функциями, и я подыскивал на них подходящих исполнителей. А для моего казначея это было признанием заслуг, почетом. И, получается, я его этого почета лишаю. Раз за разом. Невольно вспомнилось, как мне на мозги капали, чтобы я назначил Мясо Рукой в Крыло. Ведь он сам это и организовал! Гляди, как почета хочется парню!
— Мало тебе, значит? — я резко встал из-за стола, кровь прилила к моему лицу. — Значит, двадцатника простого я возвысил — это плохо. А вспомни-ка, кем ты был? Пленник, безрод — и как я тебя возвысил!
— К работе приставил, — буркнул Ннака. — Всё на тебя тружусь, ни почета, ни уважения…
— На меня?!
И тут у меня окончательно снесло башню. Я кинулся к полкам, дрожащей от гнева рукой начал рыться в папках, нашел нужные листы и яростно хлопнул ими о стол.
— На меня?! — и я начал читать. — «Четвертая луна, день девятый. Шесть змеев-спиралек из стек-тла указаны, как битые. В переплавку ни одного осколка не доставили. Четвертая луна, день шестнадцатый. Три двадцатки тюков с агавовой пряжей из Крыла передали ткачам. В казну вернули ткани на треть этой пряжи. Четвертая луна, день двадцатый…
Я читал и читал раскрытые прегрешения своего казначея, багровея лицом. Ннака стоял столбом, мелко дрожа всем телом.
