Юрий Софиев - Вечный юноша
Забавен мой лечащий врач Евг. Дмитр. Бычкова. Когда просил подписать курортную карту в Кисловодск: «А вдруг Вы там “распишитесь” (загнусь), вот тогда мне здесь влетит».
Теперь, пожимая плечами: «Посмотрим, понаблюдаем, все равно операцию делать Вам поздно…»
Несомненная последовательница «социалистического реализма».
9.
Всё по-прежнему: ветер весенний с полей,И подснежник сквозь слой прошлогодней листвы,Или ветер солёный у южных морей,Или запах высокой июньской травы.Всё по-прежнему: поздний осенний закат,Или в небе тугие плывут облака,Или мир отражений уносит река,Или чья-то пронзительной грусти строка…Всё по-прежнему: в небе летят журавли,И идёт человек, и возносит мечту,Ту, что бережно мы чрез века пронесли —Верность (человечность), дружбу, любовь, доброту, (чистоту)…Всё по-прежнему: звёздного неба восторг,И такой же горячий взволнованный спор,О беде и о счастье людской разговор.А таёжная ночь над рекой у огня…Всё по-прежнему!Только не будет меня!
5/VIII 64 г.
10. 6/VIII
Встретил у Ник. Ник. Н.В.Баранова. После часовой болтовни этого человека чувствуешь себя так, как будто весь вывалялся в говне. Этот человек никогда не слушает собеседника, он все заранее знает, что любой человек скажет, и потому он не дает говорить никому, непрерывно извергает поток пошлостей, с потрясающим апломбом и все и вся мажет даже не черной краской, а именно говном.
Он все знает, он все понимает, он все видит, все предвидит, всегда информирован какими-то необыкновенными личностями, собственные его деяния всегда гениальны, и его диссертация, которую он пишет уже 10 лет — все ему говорят, что это не кандидатская, а, конечно, докторская, но, к сожалению ни один ученый совет, по своей (…) не в состоянии ее принять. И всякий раз думается: кто он?
Хлестаков или провокатор?
11. 19/VIII
Вечером были Ник. Ник. (Кнорринг — Н.Ч.), Наум Моисеевич Коржавин (Мандель) и Верочка Брагина, дочь поэта Алексея Брагина.
Для меня очень интересный вечер.
12. 23/VIII. Воскресенье.
Утром поехал в Илийск, т. к. (…) опоздал на последний автобус. Встретился с Александром Васильевичем Гуцевичем. Они меня ждали с Дубицким. Припасли бутылочку шампанского.
Встретились тепло. Глюмочка организовала еду, я привез вино, сухое и «Тайфи». Очень мило провели вчетвером вечер. Ходили купаться в затон — я первый раз за это лето. А лето-то прошло. Спал на дворе под пологом. И впервые, как отметил Александр Васильевич, температура на рассвете была +10 градусов. До этой ночи никогда ниже +14–15 градусов не опускалась.
А мне кажется, что только-только прошел апрель! Черт знает, как летит время! А летят-то уже сочтенные дни!
Гурцевич рассказывал о комплексной экспедиции 37 года в Уссурийскую тайгу — таежный энцефалит. Они поместились в леспромхозе и перед их приездом, т. к. энцефалит свирепствовал, в леспромхозе были заказаны гробы и гробы эти, добротные, были сложены как раз у помещения, отведенного для экспедиции.
Так что это было первое впечатление, мало чарующее. Шесть человек из их отряда заболело энцефалитом. Трое умерло.
13.
(Газетная вырезка с фотографией камбоджийского пленника, надпись: «Что его ждет?..» — Н.Ч.)
Страшный оскал гражданской войны. Ни одна война не бывает так бесчеловечна и беспощадна, никогда ненависть, злоба, изуверство не принимают таких страшных размеров, как в гражданской войне.
14.
Григ. Петников
«Открытые страницы»
Крым. издат., 1963 г.
Ник. Асееву
Не говори, мой друг,Ты ж знаешь сам:Здесь вырваны листы.Там не хватает строк…Ну, что ж!Они вернутся светлой ночью,А утром гаснут — как звезда —Потом, заполнив темный прочерк,Всю правдуСкажут вам в глаза.
1956 г.
Их имена
Пора наветов, страуса и бедыПрошла!.. А в глубине осталисьПропащих лет упорные следы,Которые быльем не порастают…
Где по ночам — за «воронами» вслед —Их выводила смерть из проволочного ада,И кровью залитый рассветВходил в бараков длинные громады.
Что может быть мрачнее долгих лет,Проведенных за черным частоколом?..Но ты прочтешь когда-нибудь о них —Подымет пахарь простреленного черепа осколок.
Ты не найдешь на стенах надписей и дат:И стен тех нет, и писем написать не дали,В глухую ночь поэтов и солдатЗахороненья, с полем поравнялись.
А может, в этот самый день,Цвела пшеница, дождь прощался в долях,Когда в краю терпенья провожала теньИх смертным снегом с елей осыпала.
…И бедный Лям стучится к нам в окно,И утренняя дудочка его играет,Пробита пулей — все равноВ руках у детства песня, оживает.
Услышите когда-нибудь в боруНа дереве высоком, нежный голос:То скрипка Ляма на ветруЗвучит на ветке беззащитно-голой.
Или в один из тусклых, вечеровУ зоны наметет и острый обозначит холмик.Она идет — бессонная — искать тот ров:Одни снега…Но буря поднимает волны.
Потом пойдут ручьи: весна покажет все!Хотя историки гримировали время,Но правда ведь у нас одна, —Она снимает лжи навязанное бремя…
Август 1956 г.
Григ. Петников один из сотоварищей Велемира Хлебникова — «второй председатель земного шара». Живет он все время в Крыму. Его сборник, между прочим, с прекрасным карандашным портретом, сделанным Юрием Павловичем Анненковым, привез Петр Мих.
Интересные стихи.
В pendent к «Их имена» сегодня по телео смотрел II серию «Тишины».
Книгу я прочел (в «Новом мире»), вероятно, год-два назад.
Фильм прекрасный.
Будь оно проклято, это страшное время.
И как прекрасно наряду с человеческой тупостью, подлостью, трусостью и низостью (сцена заседания партбюро и голосования) сияет человеческое благородство и чистота, и мужество — Морозов, Сергей и его друзья. И хочется верить, что и в то подлое время были и такие живые люди.
И я невольно перевожу взгляд на моих сослуживцев, многие из них пережили это время в «сознательном возрасте» и я мысленно сажаю их за этот стол этого заседания партбюро.
Где же мера человека? Кто из них, как Морозов, решительно и смело поднял бы руку на «кто против?» Во всяком случае не Галузо, может быть, Слудский? А (…)? А Боев???
Но очень возможно, пожалуй, Мариковский?
В общем, как это страшно. Где же мера человека? А я сам? Возможно. На людях. С внутренним душевным отчаяньем. Когда думаешь об этих вещах — мутная, тоскливая боль — «обида за человека».
А сколько душ, может быть, и не очень слабых исковеркало и оподлило это время «культа». И такие глубокие корни его опутали почву и живы еще и в наши дни.
П.М. в Ялте встретил случайно Н.И.Столярову. Бутовский жил на даче М.Н. Изоргиной (художница). Ее дача рядом сдачей-музеем Максимилиана Волошина, на которой живет по сие время жена поэта. В орбиты этих домов и попадают люди искусства — приезжие из Москвы и Ленинграда, и потому Петр всегда и привозит оттуда литературные сплетни и новости. Бутовский узнал, что появилась Н.И. — секретарша Эренбурга — и, зная от меня о ней, пошел знакомиться. Оказывается, Наташа, приехав в 35 году, вскоре попала в лагерь Долинку в Казахстане и отсидела в период культа 19 лет жизни! Приехала почти девочкой, а вышла на грани старости! Ни за что ни про что!
Пропащих лет упорные следы,Которые быльем не порастают!
А разве виновные, большие и малые, прислужники культа — получили должное возмездие?
Разве лагерные палачи не сидят себе спокойненько на пенсиях? Да еще на полковничьих пенсиях?
И. Бродский. Пилигримы
Мимо ристалищ и магазинов,Мимо широких кладбищ,Мимо храмов и баров,Мимо больших базаров.Горя и мира мимо.Мимо Мекки и Рима,Синим солнцем палимы,Идут по земле пилигримы.Увечны они, горбаты,Нищи, полуодеты,Глаза их полны заката,Сердца их полны рассвета.За ними поют пустыниИ вспыхивают зарницы.И звезды горят над ними,И хрипло кричат им птицы.Что мир остается прежним,Да, мир остается прежним,Ослепительно снежным,И сомнительно нежным.Мир останется лживым,Мир останется прежним,Может быть, постижимым,Но все-таки безбрежным.И, значит, не будет толкаОт веры в себя и в Бога.…И, значит, остались толькоИллюзия и дорога.И быть на земле закатам,И быть на земле рассветам,Удобрить ее солдатам,Одобрить ее поэтам.
Это стихи московского поэта И. Бродского. Бутовский привез их от Наташи. В Москве он пользуется большой популярностью, хотя его нигде не печатают, по рассказам Н., цензура такие вещи, конечно, не пропускает.
