XVII. Аббат - Александр Вячеславович Башибузук
— Вы, о чем?
Догадавшись, о чем он ведет речь, я чертыхнулся и пообещал отдать порнуху.
Попытался у него выведать, что же было в бумагах, но старик опять начал впадать в маразм.
Но тут вернулся Саншо и заявил, что нихрена не нашел.
Пришлось тащить старикана в сад, где после двух часов поисков бумаги все-таки нашли.
Дальше я собирался лично провести инвентаризацию, но приперся повар с ужином и категорически потребовал оценить его мастерство.
Оценил и остался очень доволен, простецкий луковый супчик с крутонами и фаршированный каплун оказались выше всех похвал. Хорошо готовят многие, но наш повар имел настоящий талант — его стряпня попахивала гениальностью.
Брат Гийом все это время со своим бедолагой помощником стоял у стола, почтительно полупоклонившись с белоснежной салфеткой через руку.
Я похвалил повара и заодно сделал попытку решить одну кадровую проблему.
Дело в том, что штатное расписание монастыря помимо должностей аббата и эконома, подразумевает множество других: приора, ризничего, библиотекаря, елемозинария* и прочих госпиталиев* и инфермариев*. Все они важны и даже просто необходимы для нормального функционирования аббатства, потому что аббат лишь осуществляет общее руководство. А правильные кадры прямой залог успеха.
Экономом я назначил Саншо, а брат Гийом показался мне отличным кандидатом на должность келаря, то есть человека, который заведует всеми запасами монастыря. Очень важной должности, обладателю которой по Уставу Бенедикта Нурсийского, обязательному для всех монастырей, даже разрешалось пропускать ради радения по должности главную мессу и многие другие службы.
Бенедикт Нурсийский — реформатор западноевропейского монашества, автор строго устава ставшего обязательным для всех религиозных монастырских орденов.
Елемозинарий (eleemosynarius — от греческого «милость», «милостыня») отвечал за прием бедняков и простых паломников, которые стучались в двери обители, прося о крове и пропитании
Госпиталий (hospitalarius — от латинского hospes, «гость», «чужеземец») отвечал за прием почетных — знатных, богатых и прибывших верхом — гостей.
Инфермарий (infirmarius — от латинского infirmus, «больной», «немощный») отвечал за помощь заболевшим братьям, а также калекам и старикам.
— Я доволен… — тихо и спокойно заявил я. — Рад, что питание братии находится в надежных руках. В дальнейшем вам придется демонстрировать свои великолепные умения не только нам, но и первым людям государства. А сейчас я хотел бы предложить вам место келаря нашего аббатства, но не уверен, сможете ли вы совмещать без ущерба делу.
— Смогу, ваше преподобие, — уверенно громыхнул великан. — Я уже совмещаю, а за кухней присмотрят мои помощники, они уже поднаторели в поварском искусстве. Но в необходимых случаях я буду сам надевать поварской колпак.
Он угрожающе покосился на своего помощника Гастона, тот сильно вздрогнул и машинально потер бланш под глазом.
Я удовлетворенно кивнул.
— В таком случае — решено. К исходу завтрашнего дня подадите мне подробный список всех наличествующих запасов и заявку на ежемесячное пополнение будет таковое понадобится. А также недельное меню по питанию. Есть какие-либо пожелания или просьбы?
— Ваше преподобие… — на жутковатой морде повара проявилось странное выражение. — Помилуйте, но есть просьба, есть…
— Излагайте.
— Давайте заведем козочек… — совершенно неожиданно для меня попросил громила. — Я умолял прежнего аббата, но он отказал.
— Козочек?
— Ага! Они такие прекрасные, красивенькие, пушистенькие, я сам возьму на себя уход за ними… — нежно, с придыханием просюсюкал брат Гийом. — А молоко, а шерсть!!! Это же прекрасно… — громила даже пустил слюну от умиления. — Это вам не грязные бараны, свиньи и коровы, козы божьи создания!
Я слегка охренел от неожиданности, но пообещал со временем выделить средства на закупку рогатой скотины.
«Вот уже подкузьмил мне чертов кардинал… — после того как повар убрался тоскливо подумал я. — Кадры, просто сказка. Бывший аббат — содомит, его эконом — любитель порнографии, а повар, похоже, козоеб. Что дальше? Некрофилов каких-нить мне еще не хватало…»
Саншо занялся изучением документации, а я спустился побеседовать с Бонифацием, но прежде мне провел экскурсию местный смотритель монастырских подвалов: безобидный и симпатичный старичок брат Люка, который, как мне уже успели доложить, в общих безобразиях не участвовал и смиренно влачил свою монастырскую долю.
Собственно, обширные подвальные помещения не были темницей в прямом смысле слова, но некоторая их часть использовалась именно для пенитенциарных целей еще с момента основания аббатства. И, как скоро выяснилось, не только для отсидок.
Несмотря на жару, внизу было очень зябко и сыро, к тому же, в подвалах все пропахло жутью, страданием и смертью: низкие сводчатые потолки, склизкая каменная кладка, полутьма, штабеля человеческих черепов и костей, ржавые цепи и решетки — меня даже начал бить нервный озноб.
— Здесь мы храним вино, ваше преподобие… — сгорбленный старичок бодро шлепал сандалиями по склизкому полу, неся фонарь в левой руке. — Здесь тоже, а там — камеры для провинившихся…
— А здесь что? — я заметил в полумраке окованную железом дверь в одном из коридоров.
— А там… — брат Люка пожал плечами. — Там камера дознания и комнаты смирения. Но эти помещения уже лет сто не используют.
Меня разобрало любопытство. Камера дознания понятно, а что за комнаты смирения?
— Открыть можете?
— Конечно, я там иногда убираюсь, — брат Люка снял с пояса связку ключей. — Вот только мне тяжеловато самому дверь открывать, разбухла от сырости…
Заскрежетал замок, Сопровождавший меня Мигель с подручным навалились и дверь с противным скрипом открылась.
Комната дознания оказалось банальной пытошной, с довольно разнообразным инструментарием: дыба, пытошные столы, испанские сапоги и прочая жуткая хрень. Причем все выглядело готовым к использованию.
— Ухаживаю по мере сил… — скромно потупился брат Люка. — А вдруг понадобится. Да и руки соскучились по делу. Насколько мне известно, в нашем аббатстве хотели устроить трибунал инквизиции, вот и соорудили камеру, но, увы, она не пригодилась.
Смотритель печально покивал, явно сожалея, что пытошная не нашла своего применения.
Я на него подозрительно покосился.
— А кем вы были в миру?
Старичок тоскливо вздохнул.
— Палачом, ваше преподобие в славном городе Лилле. Но я давно отошел от дел и нашел покой в смирении.
Я не стал комментировать его прежнюю профессию, но обязал старика и впредь ухаживать за камерой пыток. Действительно, я вдруг пригодится. Пытошная очень полезная штука, хотя бы просто для наглядного действия.
А вот дальше… дальше он мне показал эти самые камеры смирения, которые оказались…
Черт… даже не знаю, как назвать узкие выемки-пеналы в стенах, с кольцами для рук, ног и шеи, явно предназначенные для замуровывания живых людей. Догадаться было нетрудно, к тому же на их предназначение
