Неизвестно - Улащик
Один из разделов книги о Беломорканале был озаглавлен «Туфта», в нем говорилось, что, к сожалению, на стройке имелось и мошенничество. Так, инженер Галенчик, начальник одного из участков стройки, не добрал 20 см скального грунта, что выяснилось уже после того, как стройка была объявлена законченной. За это начальник, получавший до того кучу благодарностей и освобожденный досрочно, должен был вновь попасть под суд, который и влепил недавнему герою новых три года. По прибытии в Мариинск он и был назначен начальником строительства в Суслове.
Чуть ли не сразу после окончания стройки Беломорканала начали строить канал Москва-Волга. Печать и радио, описывая положение там, взяли нотой еще выше. Это был почти рай. Действительно, бывшие там рассказывали потом, что, на стройке недалеко около столицы условия были хорошие, т.е. гораздо лучше, чем в других лагерях. Но вообще после окончания постройки Волга-Москва канала расписывать о радости пребывания в лагерях перестали, переделка-перековка арестантов перестала быть важнейшим моментом, а затем этот момент и вообще исчез. Подходил 1937г. и размазывать сентименты перестали.
Вполне естественно, что все лагерные начальники хотели, чтобы и о них написали, как они перевоспитывают (у нас везде и все время кого кто-то воспитывает) злодеев, превращая их в почти ангелов, а чтобы усилия начальников не погибли втуне, было постановлено учредить должность историографа. На этот пост был назначен небольшой украинский писатель. Он показывал свою, очень неряшливо изданную книгу. Какие инструкции были даны ему начальством, не знаю, но, конечно, в первую очередь он должен был отметить личную деятельность начальника отделения, товарища Чухиля.
Чтобы хоть в какой-то мере походить на идеальный лагерь, весной 1934 г. было решено провожать бригады, выходящие на работу, с музыкой. Из музыкальных инструментов имелись мандолины и гитары (больше, кажется, ничего). Получалось все это таким образом. Рано утром, в мае, когда еще весьма свежо, за ворота выходили бригада за бригадой. Это испитой, исхудавший народ, одетый в рвань. В самых воротах огромная лужа, на сухом месте стоит начальство. Все они выбритые, в новеньком обмундировании, упитанные даже, не мерзнут, так как почти все в гимнастерках. Оркестр в составе 3-4 человек замерзшими руками играет бодрые марши, дирижирует женщина в ватной юбке, в грязном бушлате. Женщина давно спилась и стала шалманом. Если бы был художником, то лучшей сцены для показа лагеря 1934 г. не придумать.
Из всего, что делалось (или хотя бы казалось, что делалось) на стройке Беломорканала, выход рабочих под музыку начальнику Сусловского отделения организовать было всего проще. Другое дело, что голодных и угнетенных работяг этот процесс никак не веселил, а скорее раздражал. Что касается других, более существенных деталей жизни з/к, то, возможно, начальник ничего не мог сделать и при желании. Прежде всего, это касалось питания. То, что в Мариинске казалось вполне естественным: испечь картошки, набрать моркови или капусты, получить обрата, на деле оказалось или полностью невозможным или возможным в самой малой мере. Через несколько дней после приезда в Суслово я пришел в Стройчасть и, вымыв великолепную морковь, начал ее есть. «Где Вы взяли морковь?» - спросил меня счетовод. «Вытащил из земли вон за тем бараком» - ответил я. Счетовод почти онемел. «Это ведь строго, очень строго запрещено и Вы можете иметь крупную неприятность, если Вас захватят с этой морковью!» Вот тебе и на! На морковном поле оставалось столько моркови, что ею можно было накормить десятки, если не сотни людей, но взять, оказывается, нельзя. Вот тебе и кормежка в совхозе. «А как с картошкой?» - спросил я счетовода. Ну, это-то уж совсем запрещено. Если так допустить, то в каждом бараке будет своя дополнительная столовая. Я таки таскал морковь и потом, но остерегаясь попасть на глаза начальству.
Основу питания составлял хлеб. Его выдавали минимум 500 г на человека, а служащим, труд которых не нормирован, давали по 600 г. У тех, чей труд нормировался, размер пайки зависел от процента выработки. При выработке в 125% выдавали 1200 г. Чем ниже был процент, тем меньше пайка. Для человека средней упитанности съесть 1200 г. хлеба в сутки трудно, тем более трудно, если он получает и еще что-то, однако в лагерных условиях это совсем иначе. Работая целый зимний день на воздухе, плохо одетые люди, получая совсем мизерный приварок (щи часто из промерзлой капусты, немного каши), съедали 1200 г (тем более, если пайка была меньше) едва ли не сразу (тут мне припомнилось, что у владелицы трепального заведения в Орле (Н.Лесков) трепачи съедали в день по 8 фунтов хлеба, имея к тому немалую добавку в виде горячей пищи). Лучше всех питались ИТР, для которых была отдельная кухня. По сравнению с тем, что давали «придуркам», там было и больше, и лучше изготовлено, но ИТР было едва ли больше 15 человек.
Очевидно, вообще рацион на з/к был небогат, но кроме того, значительную часть (надо полагать) раскрадывали как начальники, так и те из з/к, кто работал на кухне или был близок к ним, а то и просто за деньги.
Так же скверно как кормили, одевали лагерников. Зимой полагались бушлаты и ватные штаны, бригады получали и то, и другое, но что собой представляла эта одежда?! Бушлаты, вытертые до предела, годились может быть при нулевой температуре, а тут бывало и по 30, и по 40, при том же, на ветре. Особенно трудно доставалось кровельщикам. Крылись все постройки дранью из осины. Осиновый кряж распиливался на куски длиной около полуметра. Его разрушали на куски и опускали часа на два в кипяток, а затем примитивным станком, на котором работало два человека, отстругивали тонкие планки. Это и была дрань. Прибивать дрань к опалубке полагалось гвоздями, но этого товара в лагере почти никогда не было, и прибивали «вермишелью» - проволокой, которую разрубали на кусочки длиной по см в 10. Полагалось, чтобы один конец такого гвоздя был тупой, а другой острый, т.е. чтобы его отрубали косо. Те, кто рубил "вермишель", не очень заботились сделать концы острыми, да если и делали, то загнать гвоздь в промерзшее дерево молотком, который держали промерзшей рукой, было трудно. Промерзая до костей на ветре, всячески ругаясь, кровельщики прибивали дрань так, чтобы она только не свалилась тут же. Это была хотя и не самая трудная, но самая неудобная работа. Плотники, сидевшие на срубах, промерзали не так, еще лучше было положение работавших внутри здания, где, по крайней мере, не продувал ветер.
Рукопись обрывается. Машинопись правленая. Автограф.
Семейный архив. Публикация А.Н.Улащика.
