Неизвестно - Улащик
Очевидно, наиболее удачным примером нелепости лагерного хозяйства в Суслове служит история о мельнице-электростанции.
Из Мариинска в Суслово я ехал с грузным мужчиной, назначенным мельником в Сусловскую мельницу, которую оканчивали строители. Бывший буденновец Головко был очень доволен своим назначением: Будем булки есть вдоволь», - говорил он. Расщедрившись, приглашал на пир и меня: «Приходи, я и тебе дам булку». Однако, когда мы приехали, то мельница (водяная на р.Юре) еще далеко не была закончена, даже стены не были выведены полностью. Стройку продолжали вести зимой, когда рабочих не гоняли в поле, Дело шло к завершению, как вдруг случилась беда. 31 марта 1934 г. нас подняли криком: «Аврал. Вставай все. На мельницу». Несмотря на весеннее время, мороз оказался в 30 градусов. Все помчались на мельницу. Оказалось, что речушка, истоки которой находились на юге, в предгорьях Алтая, казавшаяся такой смиренницей, показала свой нрав. Она пробила ход под будущим водосливом и грозила смыть его совсем. Пробиваясь через узкое промытое отверстие, речушка гудела. В литературе, вернее в газетных статьях того времени, много писали о геройстве лагерников при постройке того или иного объекта. В особенности, оказывается, отличались «отчаянные тридцатипятники» (уголовники), которые в случаях, подобных нашему, кидались в ледяную воду, заделывая прорыв. Среди собравшегося па берегу народа пошел разговор на эту тему, но в ироническом смысле: «Ну, ты, Багдасов, герой. Чего стоишь? Скидай бушлат и сигай в воду!». Все понимали, что место это не героическое и что охотников кидаться в воду, хотя бы ее было и до колена, здесь нет. Летом 1934 г., когда здание было готово и нужны были лишь какие-то доделки, чтобы пустить мельницу в ход, пришли сильнейшие дожди, и речушка опять напроказила. Проектировщики Стройчасти засели составлять проект доделок, нормировщики подсчитывали, во что это обойдется (сколько трудодней), затем на мельнице опять стало ковыряться несколько человек. При моем отъезде в начале февраля 1935 г. мельница была примерно в том же виде, как и летом 1934 г.
Приехав в то же Суслово в 1951 г., я увидел здание мельницы и спросил - что это такое? Мне ответили, что это электростанция (гидростанция), что ее строят давно, но никак не могут закончить. Я был, пожалуй, единственный человек, который знал начальную историю этого предприятия. Каждое лето сообщалось, что идут последние работы и электростанция вот-вот даст ток, но тут повторилась история 1934 г. (может быть, она повторялась десяток раз): нужно было что-то доделать плотникам, чтобы все было готово окончательно, но плотников на несколько дней отправили в поле на уборку. В это время опять зарядили дожди, река опять что- то промыла или прорвала и опять все оказалось на уровне 1934 г. Когда я уезжал из Суслова в марте 1955 г., электростанция была в том же положении. Очевидно, если посчитать во что она обошлась, то окажется, что за такие средства можно было построить крупную электростанцию (мельницу), которая давно бы работала. Ответственность за это если кто и понес, то, конечно, з/к, которому можно было давать сколько угодно сроков за срыв, а то и за вредительство. Начальники, понятно, были не причем.
При отсутствии заборов и загородок считалось, однако, что, з/к не должны отходить от зоны дальше, чем метров за 200-300. Тем не менее, мы изредка ходили на реку, несколько раз даже купались летом, а один раз произошло совсем необычайное событие. Было сказано как-то в августе 1934 г., что для улучшения питания нужно организовать сбор грибов, но только в нерабочее время, т.е. с самого раннего утра и притом, чтобы все возвратились обратно к назначенному часу. Назавтра рано утром высыпал едва ли весь лагерь. Вернулись в назначенное время, завалив кухню грибами. Там похвалили и сказали, что подобные походы предвидятся и в будущем. Однако, это вряд ли было согласовано с третьим отделом или самим начальником отделения. Скоро пошли разговоры, что кому-то за такую инициативу здорово нагорело и что подобное не повторится. В самом деле. Заключенные официально отправляются в лес (заросли), откуда так просто выйти на железную дорогу, а там, гладишь, и дальше. Впрочем, едва ли возможность побега в том случае тревожила начальников, так как в то время побег был явлением обыденным.
Можно ли было бежать в то время из лагеря? Можно, даже вполне можно. И даже не только можно, а и бежали тогда очень многие. Чаще всего бежали весной, когда подсыхала земля, и далее летом и осенью, в общем, в такое время, когда побег был всего удобнее, но не исключались и в любое время года. В 1934 г. в мае- июне мне пришлось несколько ночек дежурить в конторе у телефона, принимать разные сообщения и вписывать их в соответственную книгу. С первого же раза после полуночи начинались звонки с командировок: бежал такой-то (имя, отчество и фамилия, возраст, национальность, номер дела). За ночь таких сообщений поступало 3-4. Очевидно, с одного только отделения за лето бежали десятки, если не сотни. Все беглецы направлялись на железную дорогу, там-то их и ожидали оперативники, одетые в гражданское. Беглые (бежали почти исключительно уголовники) были издалека видны по своему наряду и каким-то специфическим лицам (были, конечно, и такие, которые походили на что угодно, только не на беглых арестантов, но их было мало) и оперативники сразу узнавали, что это за народ. Поэтому беглые, забравшись в вагон, прятались под скамейками, а более искушенные ложились на крышах, прятались под вагонами, в общем, проявляли изобретательность, но все эти штучки оперативникам были тоже известны, и часть беглых возвращалась обратно, но часть исчезала без следа. Один из бежавших уголовников, которым Отделение гордилось, так как он ходил на работу и выказывал намерения настолько благородные, что о них можно было написать в "Правду", прислал своему другу письмо из Барнаула или Бийска, в котором сообщал, как хорошо он живет: на ворованные деньги ходит в рестораны, имеет девочек и пр. О письме стало известно начальнику, тому самому, который гордился, что вот и у него перевоспитываются правонарушители. Начальник приказал написать беглецу письмо, обещая полное прощение за побег, но ответ получился в лагерном стиле, примерно такой, как писали запорожцы султану. Среди прочих несколько раз бежал бывший в Суслове член ЦК немецкого комсомола. Его ловили и привозили обратно, не меняя, однако, режима. Его приятель не бегал ни разу, беглец же говорил, что будет бежать вновь и вновь. Важным недочетом беглеца-немца было то, что он почти не умел говорить по-русски; его поэтому сразу отличали в вагонах и кто-то тут же сообщал о подозрительном пассажире оперативникам.
Состав з/к в Суслове был очень разнообразен во всех отношениях, т.е. социальном, национальном и по статьям, т.е. по приписываемым преступлениям; кроме того, в лагере совместно были мужчины и женщины, при громадном перевесе мужчин. Если припомнить, кто там был, то получаются русские (большинство), масса украинцев, значительно меньше белорусов, были татары, евреи, поляки, немцы, была большая группа белорусов из Западной Белоруссии, были грузины и армяне и т.д. В социальном отношении, кажется, всего больше было крестьян, относительно немного рабочих и ремесленников и очень большая прослойка интеллигентов. Не знаю, куда отнести прочих, т.е. воров и бандитов. Во всяком случае "шалмана" в лагере было очень много. Один раз, когда был в конторе, начальник Отделения кричал в телефон начальнику строительства: «Инженер Галенчик. В Отделение прибывает двести вуркаганов и триста харьковских блядей. Приготовить помещение!». Для такого случая в лагере имелись громадные двойные брезентовые палатки. Промежуток между между внутренней и внешней частью составляя около полуметра. Этот промежуток забивали соломой, ставили внутри чугунные печки, валили солому на пол, на которой спали, и жилье было готово. Хорошо, что имелось достаточно соломы. Мужчины- шалманы иногда имели даже щеголеватый вид, но женщины, вернее большинство женщин, - это были страшидлы: грязные, трепаные, вечно голодные.
"Шалман" жил где-то как бы вдалеке от нас, но иногда приходилось и встречаться. Раз зимой вечером я зашел в контору. Там сидела женщина лет 30, могучего сложения; она что-то рассказывала. Я захватил только конец: как она с кем бежала из лагеря в Архангельске. «Потом переплыли Двину» - закончила она. «На чем переплыли?» - полюбопытствовал нормировщик. «На руках», - ответила женщина. Переплыть Двину у Архангельска осенью дело нешуточное. Когда она ушла, я спросил, кто это. «Мокрушница", -отвечали мне просто. Были там и бандиты мужчины, но встречи с ними если и происходили, то при обстоятельствах, когда не знал, кто это такой. Зато видел человека, который «приводил приговоры в исполнение». По его словам, это дело простое: пальнул в затылок и все. Он тоже сидел за какое-то дело, но «по специальности» не работал.
Стройчасть числилась учреждением как бы аристократическим. В ней действительно были собраны квалифицированные, технически грамотные з/к. В качестве примера можно привести следующее. Едва ли не в конце 1933 г. мне было поручено поехать в Мариинск, вывести из-под конвоя и привезти в Суслово двоих работников по строительной части. Я нашел их обоих сидящих в том же бараке, в каком сидел сам осенью, и доставил в Стройчасть. Один из них оказался главным инженером Наркомлегпрома - Иван Иванович Зайцев, другой был совсем молодой техник. Пост делопроизводителя Стройчасти до меня занимал профессор фортификации Миролюбов, а когда я в начале 1935 г. уезжал, то сдал дела хранителю патриаршего престола Самойловичу. Чертежником в Стройчасти работал пианист Ленинградского ТЮ3 Шура Григорович, его брат, виолончелист, тоже работал по строительству, как и третий - кинохудожник. Все три брата были осуждены за шпионаж и все имели по 5 лет срока. Шпионов в лагерях имелось такое количество, что о них рассказывались анекдоты, т.е. о том, как, кому и за сколько они продавались, но статья о шпионаже была скверная, т.е. официально они все же числились шпионами (отсюда разные ограничения).
