Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 1
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
A.S. Pushkin
The Poet
Until the poet by Apollo
To sacred sacrifice is called,
In this world’s cares, so vain and hollow,
Нe is faint-heartedly enthralled.
His holy lyre’s hushed; songs – unwritten,
Cold sleep his soul tastes bitterly,
And ‘midst this world’s unhappy children,
Unhappiest, perhaps, is he.
But once, divine, the word, the prize
So slightly nuzzles his keen ears,
The poet’s soul stirs up and rears,
Like an awakened eagle, cries.
He grieves at this world’s pastimes idle,
He flees the rumor of the crowd.
Before the feet of all men’s idol
He does not bend his head so proud.
But stern, but wild, away he roves,
And full of sounds and aches he raves
By coasts where desolate crash the waves,
By spreading, rustling, oak-leaf groves…
A.S. Pushkin
Our hermit fathers and our nuns blessed and blameless,
To let their hearts fly up into the heavens nameless,
To keep their spirits strong in storms of wind and war
Composed a multitude of sacred hymns and lore.
But there’s not one of them which gives me so much comfort
As one prayer our priest repeats and utters
Upon the melancholy days of Lenten Fast.
Unbidden, more than other prayers does it pass
My lips, bracing my fallen soul with strength mysterious:
«Lord of my days! Keep me from sloth that hides in bleakness,
From pride, greed, arrogance, and serpents therein hid,
Let not my tongue in idle gossip slip,
But Lord, show me my own faults and transgressions,
And may my brother never hear my condemnations,
May I for grace, patience, and love forever strive,
And wisdom’s innocence within my heart revive».
С.А. Есенин
Отговорила роща золотая
Березовым, веселым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.
Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник –
Пройдет, зайдет и вновь покинет дом.
О всех ушедших грезит конопляник
С широким месяцем над голубым прудом.
Стою один среди равнины голой,
А журавлей относит ветром в даль,
Я полон дум о юности веселой,
Но ничего в прошедшем мне не жаль.
Не жаль мне лет, растраченных напрасно,
Не жаль души сиреневую цветь.
В саду горит костер рябины красной,
Но никого не может он согреть.
Не обгорят рябиновые кисти,
От желтизны не пропадет трава,
Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю грустные слова.
И если время, ветром разметая,
Сгребет их все в один ненужный ком…
Скажите так... что роща золотая
Отговорила милым языком.
Из Гете (в переводе М.Ю. Лермонтова)
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
S.A. Esenin
The golden grove of birches now is silent
No more in merry birch-words will it sing.
The melancholy cranes above it flying
Do not by now bemourn a single thing.
What’s there to mourn? In this world we’re all wanderers
Who come and go, leave home, and then are gone
The fields of hemp dream on of those departed,
The moon shines full upon the pale blue pond.
I stand alone in bare, bleak fields, denuded,
The wind carries the cranes into the west.
I’m full of thoughts of merry youth deluded
Yet nothing in my past do I regret.
I don’t regret the years I wasted idly.
I’ve no regret for wilted lilacs’ pain.
The rowans in the garden redden fiery
Yet no one’s here to be warmed by their flame.
Those rowan-berry bunches will not burn me,
From yellowing, that grass won’t be disturbed,
And gently, as a tree lets leaves fall, yearning,
So I do shed my melancholy words.
Yet if the winds of Time once more come flying
And sweep my words up in a useless heap…
Say that that golden birch grove, now so silent,
Spoke with tender words before its sleep.
From Goethe (translation of Lermontov’s translation)
Mountain summits airy
Sleep in night’s soft peace;
Calmly sleeps the valley,
Filled with soft new mist,
No dust the path silvers,
No leaves wave their tress…
Just you wait a little,
Soon you too will rest.
М.Ю. Лермонтов
Когда волнуется желтеющая нива
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка;
Когда росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;
Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он, –
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, –
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога...
Percy Bysshe Shelley
One word is too often profaned
For me to profane it.
One feeling too often disdained
For thee to disdain it.
One hope is too like despair
For prudence to smother
And pity from thee is more dear
Than praise from another.
I cannot give what men call «love»
But wilt thou accept not
The worship the heart lifts above –
And the heavens reject it not?
The desire of the moth for the star,
Of the night for the morrow,
My devotion to something afar
From this sphere of our sorrow.
M.Y. Lermontov
When fields of golden wheat are waving as they ripen,
When fresh the forest glades do rustle in the breeze,
And in the garden when the purple plum is hiding
Beneath the soft sweet shade of branches glowing green,
And when with fragrance dew-drenched everything does quiver,
Some blushing sunset or some blazing golden dawn
Or gentle lilies of the valley, shyly silver,
Waving their heads at me like friends, from bushes, nod.
And when the chilly brook pours, playing through its chasm,
And lulls my thoughts into a blurry maze of dreams,
And bubbles soft to me its mild, mysterious saga
About the peaceful place from which it streams,
Then all the worry in my soul becomes becalmed,
And on my brow the wrinkles smooth and pass
And on this Earth I can find happiness at last,
And in the heavens I see God…
Перси Биш Шелли (перевод на русский)
Изношено слово одно–
Не молвлю его всуе.
Отброшено чувство одно–
А тебя же волнует.
Робеет надежда одна,
Так схожа с отчаяньем:
Дороже улыбка твоя
Толпы обожания.
Слово «любовь» я не дарю.
Не примешь ли ты мольбу?
Несет ее сердце без румян
Понимающим небесам:
Как стремленье к звезде мотылька
И ночи к рассвету,
Моя преданность издалека,
Грусть, подобна обету.
А.А.Ахматова
Реквием (отрывок)
Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что красивой тряхнув головой,
Сказала: «Сюда прихожу, как домой».
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они поминают меня
В канун моего погребального дня.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем: не ставить его
Ни около моря, где я родилась
(Последняя с морем разорвана связь),
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
A.A.Akhmatova
Requiem (fragment)
Once more the memorial hour draws near.
I see you, I hear you, I feel you in here.
The one who could barely be dragged from the floor,
The one whom her homeland will see nevermore,
The one who once told me, with shuddering grace,
«As if coming home, so I come to this place».
I wish I could name each and all in that throng,
But they’ve taken list, and it’s totally gone,
For them I have woven a billowing shroud
Of woes overheard, barely spoken out loud.
I always recall them, wherever I am.
I’ll never forget them, though newer griefs cram,
And if they force shut my tormented mouth weak
Through which hundred millions in agony shriek,
Still let them remember me, just the same way,
Right to the eve of my burial day.
And if in this country there ever should be
A monument somehow erected to me
I give my consent to this rite – to the hilt –
But with one condition: let it not be built
By the side of the sea in the place I was born
(My last ties to the sea have been sundered and torn)
Nor in the Tsar’s park, by a hallowed stump’s lea
Where a shade inconsolable still chases me,
But here, where I stood waiting three hundred hours,
Where no gates were unlocked by those pitiless powers.
For even in death’s blissful sleep do I fear
The «Black Mary» jail-vans no longer to hear,
No more to remember the dull gates thud shut,
The old women’s howl, like a wild beast that’s caught.
And from my bronzed eyelids unblinking let flow,
Like tears for the fallen, the soft melting snow,
Far off in the distance, let prison doves cry,
And, still, on the river let ships pass me by.
Стихотворения
У Могилы Анны Андреевны Ахматовой в Комарово
Простите, Анна Андреевна,
Муза любви, совесть России,
С трепетом, на коленях, голову клоню, прошу:
Простите, что к вам по знойным тропинкам иду
С пустыми, как лозунг, руками,
Без желтых роз иль хризантем,
Ржавых лилий, бегоний, сделанных в Китае,
Без красных пластмассовых сердечек…
Смотрю на бутылки пива, тары «монacтырского кваса»,
