Время наточить ножи, Кенджи-сан! 5 - Тим Волков

— Мураками? — прорычал гость. Его брови взлетели, а губы сжались в тонкую линию, но он быстро взял себя в руки, его взгляд стал острым, как лезвие. — Где Исикава? Что за чёртова игра?

Я улыбнулся, но в моей улыбке не было тепла. Я указал на стул напротив.

— Присядь, Танабэ, — сказал я спокойно, хоть внутри всё кипело. — Выпей чего-нибудь. Матча, кофе, саке — выбирай. Давай поговорим по-честному, без посредников.

Он замер, его глаза сузились, и я видел, как он оценивает ситуацию, как хищник, попавший в ловушку. Наконец он шагнул вперёд, но вместо того чтобы сесть, склонился ко мне, его руки упёрлись в стол. Его голос стал шёпотом, шипящим, как змея.

— Пить с тобой? — прошипел он. — Я скорее выпью яд, чем сяду за один стол с тобой, Мураками.

Я не отвёл взгляда, держа его глаза. Его ненависть была почти осязаемой, но я не собирался отступать.

— Хорошо, — сказал я, откидываясь в кресле. — Тогда давай без напитков. Поговорим откровенно. Я не хочу войны, Танабэ. Твоя реклама, твои подлые намёки — это низко, но я готов договориться. Мы оба бизнесмены. Назови свои условия, и, может, мы найдём способ не рвать друг другу глотки.

Танабэ выпрямился, его губы скривились в презрительной усмешке. Он смотрел на меня сверху вниз, как на насекомое, которое собирался раздавить. А потом рассмеялся — резким, холодным смехом, от которого по спине пробежал холод.

— Договориться? — переспросил он, и его голос стал громче, наполняясь злобой. — С тобой, Мураками? Ты хоть понимаешь, кто ты для меня? Ты — сын своего отца, того, кто украл у меня всё! Его «Спрут» забрал контракт, который должен был сделать «Серебряный Журавль» легендой. Я поклялся, что уничтожу вас, и ты, его щенок, не остановишь меня. Твой «Белый Тигр», твои блины с икрой, твой жалкий фьюжн — это ничто! Я раздавлю тебя, как таракана, и буду смеяться, глядя, как твой бизнес горит!

Я почувствовал, как кровь приливает к лицу, но заставил себя молчать. Его ненависть была глубже, чем я думал, но я не ожидал того, что последовало дальше. Танабэ наклонился ближе, его глаза горели безумием, и его голос стал тише, но от этого ещё страшнее.

— Знаешь, Мураками, — сказал он, почти шепча, — я мечтаю о дне, когда в твоём «Белом Тигре» отравится кто-то по-настоящему важный. Может, сам Его Величество Император Японии. О, как бы я хотел увидеть заголовки: «Император отравлен в „Белом Тигре“!» Это был бы конец твоей империи, конец «Спрута». И я бы сам насыпал яд в его еду, лишь бы увидеть, как ты падаешь.

Я замер, мои пальцы сжали подлокотники кресла. Это было не просто злоба. Его слова были преступными, безумными. Намекать на отравление императора? Даже в шутку это было за гранью. Я смотрел на него, пытаясь понять, блефует он или действительно потерял рассудок.

— Не слишком ли круто, Танабэ? — спросил я, мой голос был спокойным, но внутри всё кипело. — Ты понимаешь, что говоришь? Это не просто угрозы. Это… измена.

Он улыбнулся, но в его улыбке не было ничего человеческого — только ненависть, чистая, как яд фугу.

— Измена? — переспросил он, его голос дрожал от ярости. — Для меня измена — это твой «Спрут», твой отец, ты, стоящий на моём пути. Я сделаю всё, чтобы твой ресторан стал синонимом смерти. И если для этого нужно отравить самого императора, я не остановлюсь. Ты кончен, Мураками. Кончен.

Он выпрямился, его глаза сверкали триумфом, будто он уже видел мой крах.

Я смотрел на Танабэ, его глаза горели ненавистью, а слова о яде и императоре всё ещё висели в воздухе кафе «Тишина Сэнсо-дзи», как ядовитый дым. Его монолог был не просто угрозой — он перешёл черту, и я знал, что это мой шанс. Его безумие стало его слабостью. Я откинулся в кресле, заставляя себя дышать ровно, хотя внутри всё пылало. Колокольчик над дверью кафе молчал, и в тишине, нарушаемой лишь тихим гудением кофемашины, я решил забить последний гвоздь в его гроб.

— Знаешь, Танабэ, — начал я, мой голос был спокойным, почти ленивым, как будто мы обсуждали погоду. — Реклама — удивительная штука. Она может вознести тебя к небесам или втоптать в грязь. Когда-то всё было проще: напечатал листовку, повесил вывеску, и жди, пока люди заметят. Но сейчас? Информация летит быстрее, чем ты успеваешь моргнуть. Один пост в соцсетях, одно видео — и весь Токио знает. Маленький человечек говорит что-то в кафе, а через минуту его слышит миллион человек. Сила, правда?

Танабэ нахмурился, его пальцы сжали край стола. Он не понимал, к чему я клоню, но я видел, как его надменность начинает трещать по швам.

— Что ты несешь… — пробормотал он, его голос был тише, с ноткой подозрения.

Я улыбнулся, но в моей улыбке не было тепла — только холодная уверенность. Я наклонился чуть ближе, держа его взгляд.

— Сейчас всё так быстро, Танабэ, — продолжил я, словно объясняя ребёнку. — Один маленький человечек, вроде тебя, говорит что-то… ну, скажем, о яде и императоре. И весь Токио слушает. А знаешь, что делает это ещё интереснее? Технологии. Недавно я заключил контракт на рекламу. Взял в аренду LED-экран, огромный, размером, наверное, с футбольное поле. Прямо в центре Токио, на перекрёстке Сибуя.Эта штуковина мне понадобилась, кстати, именно из-за тебя. Пришло менять меню, вот и крутил я рекламу. Я могу транслировать туда что угодно, лишь бы это не нарушало законы Японии. Например… нашу беседу.

Танабэ замер, его лицо побледнело, глаза расширились. Он понял. Я видел, как осознание вползает в него, как яд, который он так любил упоминать.

— Что… — выдавил он, его голос дрогнул, и впервые за всё время я услышал в нём страх.

Я медленно достал телефон из кармана, не отводя от него взгляда. Экран уже светился уведомлениями. Я открыл видео, присланное Волком, который всё это время был наготове. На экране — толпа на перекрёстке Сибуя, люди,