Василий Гавриленко - Последний поезд
— Ближе к делу. Когда это?
Христо распрямился, и, глядя мне прямо в глаза, отчеканил:
— Через неделю, Андрей.
8. Динамо
В келье Марины было темно.
— Андрей, ты?
— Я.
— Постой, свечу зажгу.
Чиркнула зажигалка. Лицо Марины было тревожным. Отчего-то сейчас, в сумерках, ее до мельчайших подробностей знакомое лицо показалось мне… нет, не некрасивым, а просто усталым. Круги под глазами, уголки губ опущены, волосы растрепаны. Марина выглядела беззащитной и слабой, как запуганный зверек.
«Трое ублюдков из ОСОБи изнасиловали ее…» — чугунными буквами легли на меня слова Христо. Я скрипнул зубами.
— Ты чего, Андрей?
— Ничего.
Я обнял Марину, поцеловал холодноватые губы.
— Что тебе сказал Христо? — спросила она.
— Он хочет, чтоб я стал стрелком.
— И ты?
— Согласился.
Я думал: Марина обрадуется, но в ее глазах не отразилось ничего, кроме страха. Снегирь без руки, Киркоров без глаза… Она боится за меня…
— Марина, я пройду испытание.
Девушка высвободилась из объятий.
— Андрей, я поняла, — ее голос сорвался. — Поняла, что это все — не мое.
— Что не твое?
— Возрожденцы, Москва, вообще — этот мир. Это не мой мир, Андрей! Мой мир — это ты. Я уже ничего не хочу, просто — быть с тобой, любить тебя.
Ее голос дрожал, пламя свечи колыхалось.
— Давай уйдем, Андрей. Уйдем в Джунгли.
У меня в голове все смешалось. Я не мог понять эту женщину. Она привела меня сюда, познакомила с Христо, по сути дела — сделала возрожденцем, а теперь… Быть может, еще совсем недавно такой поворот событий обрадовал бы меня, но теперь я не мог уйти из резервации. Я должен убить Лорд-мэра, и убью во что бы то ни стало.
— Что ты такое говоришь? — схватил я Марину за руку.
— Ты прав, прав, Андрей, — она тихо плакала. — Я — предательница, но ничего не могу с собой поделать.
— Ты не предательница, — я поцеловал рыжую макушку. — Я пройду испытания, Марина. Пройду, какими бы они ни были.
Неделя началась с ледяного дождя. С неба лила вода, и прямо на глазах превращалась в лед. Обледенели щербатые развалины кремлевской стены, Василия Блаженного, ГУМа, Исторического музея, сугробы сковала корка, которую трудно пробить даже подошвой «гриндера». Возрожденцы сидели по кельям, как мыши, лишь изредка выходя наружу. За весь день мы с Мариной хорошо если перекинулись парой ничего не значащих фраз. Девушка была задумчива и немного грустна, я не лез к ней с разговорами. О чем говорить, когда все решено?
Вечером к нам в келью заглянул Снегирь. Я перехватил взгляд Марины, брошенный на обрубок его правой руки.
— Что, скучаете?
Он негромко засмеялся, протягивая Марине наполненный чем-то мешок.
— Христо приказал удвоить вам пайки, — вздохнул он. — Неэкономный человек наш учитель…
Я с удовольствием отметил, как в глазах Марины загорелась веселая искорка.
— Да, и еще. Христо хочет, чтобы мы, Андрей, отправились завтра на барахолку.
— На барахолку?
— Ну да. Выходим утром. Чтоб — как штык.
Он вышел, плотно затворив за собой дверь. Колыхнувшись, потухло пламя свечи.
— И Киркоров с нами? — удивился я, с неудовольствием разглядывая стоящую поодаль неуклюжую, закутанную в плащ фигуру со значком на груди.
— С нами, — отозвался Снегирь, протягивая мне рюкзак.
Я поскользнулся на ледяной корке.
— Осторожнее, олух! — побелел Снегирь.
— Что там?
— Взрывчатка.
Я осторожно просунул руку в лямку рюкзака и набросил его на плечо.
— Ну, с богом, — сказал Снегирь. — Пошагали, Киркоров!
Мы двинулись через площадь в сторону развалин Исторического музея. Я и Снегирь шли рядом, Киркоров держался на расстоянии. Идти по ледяной корке было тяжело. Я знал, что на плече висит взрывчатка.
Свернув налево, мы недолго проследовали вдоль кремлевской стены с робко торчащими красными пеньками.
— Стоять, братва!
Снегирь замер, осмотрелся по сторонам.
— Сюда!
В обледенелом сугробе темнела дыра. Киркоров первым скользнул в нее. Где-то внизу ударились о камень подошвы ботинок.
Я собрался было прыгнуть следом, но Снегирь схватил меня за руку.
— Нельзя! С этим, — он кивнул на рюкзак.
Снегирь вынул из-за пазухи веревку, протянул мне. Я привязал один конец к лямке рюкзака, другой намотал на руку.
— Киркоров, готов?
— Спускай.
Рюкзак медленно поехал вниз.
— Есть, — глухо, как из могилы.
Снегирь, зачем-то перекрестившись, спрыгнул в дыру. Что за жизнь у меня пошла: вылез из одной дыры, вот уже другая! Я последовал следом за ним.
Луч света ударил в глаза.
— Цел, Андрей?
Снегирь отвел фонарь в сторону.
— Порядок.
Киркоров, в темноте похожий на вставшую на задние лапы ящерицу, протянул мне рюкзак.
Я едва не выпалил: «Вот сам его и тащи». Рюкзак снова оттянул мое плечо.
Следуя за лучом фонаря, мы преодолели каменные ступени.
— Андрей, в метро когда-нибудь бывал? — спросил, сверкнув зубами, Снегирь.
— Приходилось, — отозвался я.
«И не думал, что придется вернуться сюда».
— А вот я люблю метро.
Я невольно вздрогнул: Киркоров словно бы прочел мои мысли. А я уже решил, что он всю дорогу намерен молчать.
— Да, люблю, — повторил Киркоров. — Возможность вдруг вынырнуть из-под земли где угодно, застать врага врасплох, она окрыляет.
Ящерица! Настоящая ящерица.
— А еще лучше — затаиться и подсматривать, — сказал я. — Еще сильнее окрыляет.
Киркоров сверкнул на меня единственным глазом. Снегирь, не будучи в курсе наших с Киркоровым взаимоотношений, понял по-своему.
— Все верно, надо всегда быть начеку, — понизив голос, сказал он. — ОСОБЬ не дремлет.
Темные стены, капающая с потолка вода, темнота оказались замечательной декорацией к разговору об ОСОБи. Мы пошли молча.
Луч света уткнулся в желтоватую стену. Под ногами захлюпала вода. Этот зал казался не таким огромным, как тот, где мы были с Мариной.
— Сюда!
Вслед за Снегирем я спустился с платформы на рельсы. Они, как и раньше, как и всегда, струятся двумя желтоватыми змейками, приглашая в путь. Куда? Неважно, куда. Все предопределено, все продумано и решено за тебя. Вот потому-то игроков так завораживает железная дорога…
Шли долго, лямка рюкзака немилосердно впилась в плечо. Киркоров раздражающе сопел за спиной, шумно втягивал в рот сопли, харкал. Идет налегке, гнида! Взвалить бы ему на хребет пятьдесят кило взрывчатки…
— Перекур, Снегирь, — окликнул я, остановившись.
«Пошли вы нахер, я не намерен подрываться!»
Сняв с плеча рюкзак, я присел на рельс. Снегирь с готовностью пристроился рядом.
Киркоров кашлянул, вынул из-за пазухи портсигар. Взял сигарету, чиркнул зажигалкой. Запах дыма был горьковат и защекотал ноздри.
Киркоров протянул портсигар Снегирю, затем — мне.
«Не курю», — хотел было сказать я, но, решив, что это будет выглядеть как-то… по-бабьи, взял сигарету.
— Музейные, — вдогонку похвастался Киркоров. — Редчайший табачок. Такие сам Сталин курил.
— Ну, уж прям — Сталин, — усомнился Снегирь, выпуская дым через ноздри.
— Не веришь? Смотри!
Киркоров сунул под нос Снегирю портсигар. На серебристой крышке — выпукло — усатый во френче, в зубах — трубка; под портретом шесть букв — «СТАЛИН».
Снегирь не обратил внимания на трубку в зубах вождя и, пожав плечами, сплюнул.
— Ну, лады. Сталин так Сталин, какая хер разница? Странный ты, Киркоров.
Я поднялся, бросил окурок, — тот зашипел, как видно, угодил в лужу. Расправил спину, вскинул рюкзак на плечо.
— Пошли! Нет времени на трындеж…
Метров через триста показался новый зал. Снегирь подал знак: нужно вскарабкаться на платформу. Дальше — переплетение многочисленных лестниц и переходов, я диву давался, как он ориентируется здесь. Наконец, когда мы свернули налево, находясь перед двухпутной развилкой, я не выдержал.
— А ты, Снегирь, похоже, часто ходишь этими тропами?
— Раз в год, — отозвался Снегирь.
— Тогда я не понимаю…
— Что тут понимать? Смотри!
Он навел фонарь на стену прямо перед поворотом. Я пригляделся. Тонкая зеленая стрелка указывала направо.
— Зеленая стрелка — путь на барахолку, красная — в Сокольническую глухомань, синяя — к измайловским мародерам, желтая — на ВДНХ. Все просто.
— Все так просто, все так сложно, мы ушли в открытый космос, — пропел под нос Киркоров.
— Кончай ты со своей пидорасней, — окрысился на него Снегирь.
Киркоров сплюнул и заткнулся.
