Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской - Озаровская Ольга Эрастовна

— Вот эта та сама меня и обокрала!

Ну, и ево в тюрьму. А завтра сам государь судить будет.

Собрались все судьи и государь. Первова офицера спрашивают. Ну, как он перед государем, офицер все рассказал. Государь спрашивает:

— Како ваше мнение? За то, што шрифт подменил, девушку загубил, што ему за это?

— Расстрел!

Старуха стала рассказывать.

— Этой што? За то, што письмо украла?

— Старуха не стоит пули — пеньково ожерелье.

Купца не судят.

— Дохтору?

— Дохтора наградить. Диплом: знаменитой дохтор, из мертвых сделаїт живых.

Ваня-мужик рассказыват:

— Я на ней женитьса хотел, домой вел, пошшупал за титички, а она мне: «поди, выкупайса, грязной», я побежал, а она кричит: «кидай одежу», я скинул, а она, воровка проклятая, все забрала, убежала…

— Ну, мужика наградить за потерю: ловить рыбу беспошлинно, из іхнево семейства в солдаты не брать.

А купца привести через два часа к государю, лично судить будет.

Она надела женской кустюм. Ваня приходит; вместо государя — ево невеста.

— Теперь ты видишь, чьих рук это дело?

Ваня пал на колени.

— Ваня, скажи, почему ты меня убил?

— По письму.

— Я так и думала.

Ну, тут она заявила, што править государством больше не желает: она не мушшина.

На этом сказка наша кончаласа.

Все как по уговору, рассказывали об одном: о верной любви. Такой уж тон задала Махонька своей сказкой. Боялась только Московка за мезенца. Вдруг разрушит все настроение смехотворным рассказом. Попросила она его наедине выбрать из своего запаса что-нибудь подходящее.

Перед тем как начать мезенец встал, посмотрел на Московку искоса и снял шапку. На голову у него из густых волос, как гриб, торчала огромная шишка. Все изумились, а мезенец помолчал и начал:

— Я вам не сказку расскажу, а раньша про себя. Я жил в Питере у купца в кучерах. Меня конь копытом ударил в голову. Вот и осталась шишка. Это уж навеки. Пошшупай, как хошь. Ну, раз возврашшался домой, в Угзеньге тоже долго парохода дожидались. Я снял шапку. Одна женшина и спрашиват: «Это пошто у тя така шишка?». Што жа, нать, думаю, соврать. Ну, вот и наврал. Вот послушайте мое вранье. Московка уж будет довольна.

9. Шишка

Я жил в кучерах у управляюшшево именьем. У нево дочка была. Родители стали замечать, што у нас с дочкой разговоры. Она мне подарила часы и себе такие-жа купила. И шли эти часы — минуточка в минуточку и секундочка в секундочку. Как скажет мне: «В такой-то час, в такую-то минуту приходи», я уж у ей в комнаты. Родители стали замечать и мне отказали. И поступил я в графпанельшики в Кронштат. Тоесь попросту пошол шляться по Кронштату. Она мне все же записочки посылала и денег посылала на пропитанье. Она сделалась больна и прислала мне записочку:

«В такой-то час мама поедет за свешшеником для вероисповеданья. Ты смотри и той же минуточкой ко мне».

Я стал смотрять, действительно: в такой-то час мамаша из калитки — брык на извошшика, а я — брык на лесницу (жил в кучерах, дак мне лесницы были все хорошо извесны) и к ней в комнату. Она лежит уже под светыма. Поговорили с ей немного и слышу, мать вернулась. «Милочка, говорю, мамаша со свешенником идут. Я-то куды?» А у ей тут сундук стоял. «А сюды», говорит. Насилу с места сползла, сундук отворила, я в сундук, она меня заперла и ключ вынела. Мать приходит со свешенником, а она, слышу, говорит:

— Позовите околодошного и дворника.

Послали. Вот, думаю, беда, чево она делать хочет?

Околодошной и дворник пришли. Она говорит:

— Мама! Это бабушкин сундук?

— Бабушкин, милочка, бабушкин.

— Бабушка мне его отказала?

— Тебе, милочка, тебе.

— Так вот я помру… Штоб этот сундук со мной в могилу шол…

Вот, думаю, шутит! Шутя, шутя, а она таки померла. Ейной гроб на великолепну балдахину, а меня на ломового извошшика. Везут меня, слышу, люди разговаривают:

— Как великолепна балдахина!

— А пошто сундук-от везут?

— Тако уж жаланье покойницы! Видно, здесь любимы вешши.

«Да, думаю, любимы!»

— Штоб уж никому не доставалисе!

«Да, думаю, кому достанессе?»

— Штоб уж с ей в могилу шли!

Я-то лежу и думаю: «Ужели в могилу? Кричать, или не кричать?»

Молчу: любовь не картошка, не проглотишь; как часы наши шли минуточка в минуточку и секундочка в секундочку, так и жисти наши заодно кончаюцца, — и не кричал! Вот гроб в могилу спустили и меня на гроб поставили, и землей засыпали.

Потом слышу потоп, бегут… Ведь по земли все слышно.

Могилу разрывают и голоса:

— Ну, как? Сверху ломать?

— Нет, погоди! Тут может, дороги вешши, сломашь. Нельзя-ле как по шалнерам?

— А, давай сверху!

Да топором, да прямо мне в голову!.. Я выстал и заревел… Они бежать, я — за їма! Вот и осталось на головы — шишка!

Дав немного утихнуть веселому смеху, Скоморох снова, начал.

10. Укрощение строптивой

Живало бывало старик со старухой. У їх был одинакой сын и его отдали в ученьё. Кончил это ученьё, и отец его поместил на завод в город. На заводе он работал лет до двадцати, и вдруг мать пишот, што приежжай, отец помер, нать хозейсвовать. Он приезжжат и мать объевлят, што она стара, нать ему жона и работница в хозейсво…

— Я тебе, Ванюшко, невесту приберу-то…

— Нет, маминька, это уж оставьте. Мне жить, мне и выбирать. Сам выберу!

Она было:

— Да как?! Стары люди всеhда уж так делывали. Можешь-ле выбирать? Понимает-ле мушшина обиходну роботу? Нать, штоб была и пряха, и ткея, и жнея, и в дому обиходна и к людям уцлива, и тебе повинна и мне починна. Я людей знаю, кто какого житья. Я выберу!

— Нет, маминька, я сам. Не люблю я из чужих рук смотрять!

Он был нравной. Мать и перечить боле не стала.

А он себе думат:

«Как никак, а все нать в переделку брать!»

Вот услыхал, што в одной волосте есть боhата невеста и така гордёна горделива, што нихто ю из боhатых не брал, а за бедного сама не шла…

Вот и задумал наш Иван ей усватать. Сел да поехал в ту волось. А там жил знакомой старик. Он к ему:

— Ну, пошто, Иванушко, приехал?

— Невесту сватать.

— Это, действительно, хорошо. Нать тебе хозейка. Только надумал-ле? Бедну сам не возьмешь, а боhата — та сама не пойдет, ты ведь бедной. А ежели кака пойдет, дак не радось! Как думашь?

Иванушко и росказал, на каку метит.

— Да што ты уж! Она робить ницë не хочет: ни пресь, ни ткать, ни жать, ни косить, ни корова обредить, ни трава носить. Только знат на своем поставить. Ты с ей напозоришься!

А он ему на ответ:

— И боhата будет работать, нать только к рукам прибрать.

— Как хошь! Воля твоя, только не думаю…

А его боле разжигат. Пошол прямо к невестину отцу. Те родители довольны, куда-ле доци спехнуть, а она уперлась. Старики всячески уговаривают: и парень хорошего житья, хошь и беднея нас, но чисто ходит, ты у его за барыню будешь жить. Да цего, дура, дожидаессе? Из боhатых тебя нихто не возьмет, а за бедного сама не пойдешь. Это парень красивой, ловкой, ты будешь довольна и будешь над їм голова.

Она роздумалась:

«Пошто в старых девках оставаться? Лучша пойду за этого да к рукам приберу. Роботать не заставит. Я роботницу возьму».

И согласилась.

Иван говорит:

— Нареченной батюшко и нареченна матушка, и нареченна возлюбленна невеста! Сватьбу нельзя откладывать! Через семь ден венцаньё!

Домой приехал, росказал, каку невесту берет, так все разахались, а мать прямо плачот:

— Да я слыхала: гордёна, набалована, любит, штоб шапки перед ей ломали, ницего не умет, и робить не станет, и тебя жалеть не будет, и што ты бажоной здумал!

— Нет, говорит, мама, не всякому слуху верь. И роботать будет, и меня любить будет, и тебя уважать будет, — только ты мне ни в чем не перечь и собирай все как надо по хозейсву: через сем ден свадьба.