Эдуард Хруцкий - Комендантский час (сборник)

Перед Муравьевым сидел типичный немецкий офицер. Вернее, типично немецкой была нижняя половина. Вместо кителя с витыми серебряными погонами на белую рубашку была надета летная кожаная куртка.

– Что, – засмеялся незнакомец, – обмундирование мое не нравится? – Он достал из кармана бриджей портсигар, закурил сигарету. – Давайте знакомиться. О вас я кое-что знаю. Вы Муравьев из Московского управления НКВД. А моя фамилия Зимин.

– Откуда вы знаете мою фамилию?

– В отряде сказали. Предупредили, с кем полечу в Москву. Ну, как она?

– А вы давно там не были?

– С тридцать девятого.

– Да все такая же. Конечно, война свой отпечаток накладывает.

– Тяжело было в сорок первом? А мы переживали очень.

– Ничего. Выстояли. Обстановка в городе нормальная. Театры работают.

– Да ну?! Все?

– Нет, часть эвакуировалась, но я слышал, что и они скоро вернутся.

– Приеду, – мечтательно сказал Зимин, – высплюсь – и в Большой. Большой люблю. А как Третьяковка?

– Эвакуировали.

– Жаль. – Зимин длинно зевнул. – Ты уж извини меня, спать что-то хочется зверски. За столько лет первый раз дома.

И вдруг Игорь понял, где был этот человек, если даже самолет, везущий его в Москву, становится для него домом. Он глядел, как Зимин пытается устроиться поудобнее, и чувствовал к нему необычайное уважение.

Открылась дверь пилотской кабины, и выглянул штурман:

– Ну, как вы тут? Порядок? Через двадцать минут должны дойти.

Не успел он закрыть дверь, как вся кабина наполнилась грохотом, это заработал над головой крупнокалиберный пулемет. Со звоном посыпались на пол большие гильзы. Машину затрясло.

«Напоролись», – подумал Игорь и вспомнил разговор со стрелком. Страха не было – лишь неприятное ощущение собственного бессилия, видимо, оттого, что он не участвовал в бою и не мог этого сделать.

Внезапно прямо над его головой что-то рвануло, и Игорь увидел, как Зимин, согнувшись пополам, упал на пол кабины. Пулемет замолк, салон наполнило дымом. Чей-то голос крикнул:

– Держись! Садимся!

Потом он испытал чувство стремительного падения, раздался треск, и Игорь потерял сознание.

Очнулся он от боли. Первое, что увидел, – это лицо пилота, склонившегося над ним.

– Где сумка? – спросил Муравьев.

– На тебе. Очнулся, слава богу. Встать можешь?

Игорь, опершись руками о росистую траву, поднялся. Ничего не болело, только немного шумело в голове. Он огляделся. Метрах в двадцати горел самолет. Штурман перевязывал Зимина, лицо которого побелело от боли. Рядом на траве стоял пулемет.

– Что делать будем? – спросил Муравьев пилота.

– Когда мессеры напали, штурман с Москвой связался. До линии фронта километров пятнадцать. Нам дали место, где можно ждать до темноты поисковую группу. Давай возьмем ребят и двинем потихоньку.

– Надо бы носилки соорудить.

– Нет времени. Понесем на себе, по очереди: двое несут, один отдыхает.

Внезапно вдалеке послышался лай собак.

– Быстрее! – крикнул штурман. – Чего вы там копаетесь!

– Отставить! – хрипло скомандовал Зимин. – Я старший по званию, поэтому мне приказывать. Всем отойти, Муравьев, ко мне!

Игорь подошел к лежавшему, опустился на колени.

– Слушай меня. С нами вы не уйдете от погони. Мы останемся…

– Нет, – Игорь покачал головой, – мы вас не бросим.

– Бросите. Еще как бросите. Потому что дело не в нас. Дело вот в этом пакете. – Зимин, сморщившись от боли, вытащил из внутреннего кармана куртки сверток. – Ты доставишь его вместо меня. Помни – от этого зависит не одна моя или твоя жизнь. От этого зависит жизнь сотен, тысяч людей, так что действуй… – Он устало откинулся на траву, помолчал. – И еще. Как только перейдешь к нашим, свяжись с комиссаром госбезопасности Новожиловым. Запомнил? Повтори.

– Новожилов.

– Расскажешь ему все, отдашь пакет и скажешь, что Март ждет Пианиста каждую нечетную пятницу. Повтори… А теперь положите нас со стрелком к пулемету, мы им покажем цирк на конной тяге… Постой. Пистолет один оставь… к которому у тебя патронов больше…

Игорь отстегнул кобуру с «ТТ», вынул из сумки пять запасных обойм.

Собаки были уже где-то совсем рядом. Их заливистый лай звонко несся над утренним лесом.

– Уходите! – крикнул Зимин. – Слышите? Уходите!

Когда они отбежали примерно на километр, за спиной басовито заработал ШКАС. Ему ответили глухие автоматные очереди. Игорь остановился, схватился за кобуру.

– Вперед! – крикнул, задыхаясь, пилот. – Тебе такое доверили! Вперед!

Когда они тяжело бежали прямо по ручью, шум боя за их спиной постепенно стих…

Часа через четыре, измученные, они сделали привал. Штурман достал карту и компас, что-то отмерил на карте циркулем, посмотрел на солнце, потом на часы.

– Все, командир, вышли. Мы на месте, – сказал он. – Теперь надо ждать.

Они лежали молча и ждали темноты. А летний день, как назло, тянулся долго. Казалось, что время остановилось и ночь больше никогда не придет сюда. Наконец, когда солнце приблизилось к вершинам дальних елей, совсем рядом затрещали сучья.

Игорь вынул пистолет, передернул затвор. Краем глаза он увидел, что летчики тоже достали оружие.

В нескольких шагах от них послышалась немецкая речь. Сучья затрещали громче, и на тропинку вышли человек семь гитлеровцев. Они шли спокойно, смеясь и громко переговариваясь.

Игорь весь напрягся. Палец словно прикипел к спусковому крючку. Стволом пистолета он провожал каждого проходившего мимо него солдата. И долго держал в прорези прицела спину последнего гитлеровца, до тех пор пока тот не скрылся в кустах.

Когда спало напряжение, он почувствовал невероятную усталость и страшное безразличие ко всему, что было вокруг. Лежал, лицом уткнувшись в колючий мох, и вдыхал запах нагретой солнцем, но все еще сыроватой земли. И ему не хотелось ни двигаться, ни поднимать голову, словно он спал и видел хороший сон, который немедленно исчезнет, как только он пошевелится.

– Ты как, – услышал он шепот пилота, – чего замолчал?

– Не могу, – сквозь зубы не проговорил, простонал Игорь.

– Ничего, терпи, придет наше время по счету получать.

Когда Игорь поднял наконец лицо, он увидел, что наступила темнота. Сколько же он лежал уткнувшись лицом в землю, сколько находился в этом состоянии полузабытья?

Первым хруст веток услышал штурман. Он толкнул рукой пилота. Прислушались: со стороны линии фронта кто-то шел. Они вновь приготовили оружие. Треск все приближался. Наконец где-то совсем рядом крикнула кукушка.

…Потом они вместе с группой разведчиков переходили линию фронта. Спроси Муравьева на другой день, как все это было, он не рассказал бы. Не смог бы вспомнить все в деталях. Лишь какие-то отрывки, как вспышки, зафиксировались в его мозгу: лесная чащоба, потом стремительный рывок через нейтральную полосу, грохот автоматов, мертвенный свет ракет в ночном небе…

Помнил только, как сидел уже в землянке особого отдела дивизии. Начальник отдела, маленький худощавый майор, допросив их по всей форме, ушел на пункт связи ВЧ докладывать в Москву. Его не было часа полтора. Они сидели в разных углах землянки, напротив каждого из них – по сержанту.

Наконец майор пришел. Он долго смотрел на Игоря, словно жалея, что его придется отпустить, и сказал:

– Вас приказано накормить и немедленно доставить на аэродром, за вами послан самолет. Просьбы какие-нибудь имеются?

– Дай, наконец, поесть и выпить, – сказал пилот. – А то мы второй день маковой росинки во рту не держали. Разучились жевать, наверное.

– Все приготовлено. Приведете себя в порядок и ужинайте.

Игорь брился перед маленьким зеркалом, поставив лампу рядом с ним. Свет падал на мокрые от воды волосы, они отливали серебром.

«Словно седые», – подумал он и, положив бритву, пошел умыться еще раз.

Когда, уже умытый, свежий, в начищенных сапогах и выглаженной гимнастерке, он сел за стол, штурман поглядел на него и присвистнул:

– Здорово тебя скрутило, Муравьев, полголовы поседело за один день.

Он ничего не сказал Игорю. Совершенно ничего. Муравьев так и не узнал, сколько папирос выкурил его начальник за эти два дня и о чем говорил он со знакомым врачом. Не узнал он и то, что теперь в ящике стола Ивана Александровича, там, где раньше лежали только патроны, заняла место совсем неприметная скляночка. Неприметная, но ох как теперь нужная Данилову. Без нее тот слово дал шагу не делать. Да и как без нее обойтись, если частенько щемило слева. А положишь таблетку под язык, и все проходит.

Нет, ничего не сказал начальник отделения своему оперуполномоченному. Только руку пожал крепче и дольше обычного да как бы между делом бросил:

– Молодцом, старина. Сработано как надо.

И Муравьев знал, что больше начальник ничего не скажет, да этого и не требовалось. Зачем пустые слова? Нужно работать. А работы действительно хватало.