Эдуард Хруцкий - Комендантский час (сборник)
Над потолком вспыхнула автомобильная фара.
– Для тебя, столичного гостя, иллюминация. Вы-то, наверное, в Москве думаете, что мы, как кроты, в щелях сидим. А у нас, видишь, электричество.
Игорь огляделся. Землянка была довольно просторной: две койки, стол посередине, сейф в углу, на стене портреты Ленина, Сталина и Дзержинского, под ними висели автоматы.
Игорь присел к столу, расстегнул полевую сумку, достал фотокарточки и бланки протокола.
– Та-ак, – протянул Пономарев, – я смотрю, дело серьезное. Значит, по всей форме допрашивать будут.
Он сел напротив. И только теперь Муравьев смог как следует разглядеть его. Скуластое лицо с крепким носом, белобрысая челка, спадающая на брови.
– Я являюсь оперативным уполномоченным одного из отделений Московского уголовного розыска, – сказал Игорь и достал из кармана удостоверение.
Пономарев взял его, внимательно поглядел и протянул обратно.
– Слушаю вас.
Голос его стал строгим, официальным.
– Товарищ Пономарев, Борис Алексеевич, я обязан допросить вас в качестве свидетеля и предъявить вам для опознания следующие фотографии.
Муравьев разложил на столе три фотокарточки, на одной из которых под номером два был изображен тот, кто проходил по делу под фамилией Шантрель.
Пономарев аккуратно, один за другим, брал снимки и очень внимательно рассматривал их, близко поднося к свету.
«Неужели не узнает, – подумал с тревогой Игорь. – Ну узнай его, узнай, пожалуйста».
– Пиши. – Пономарев положил карточки на стол. Глаза его смотрели так же спокойно, в лице ничего не дрогнуло.
«Мимо», – похолодел внутренне Муравьев. И пока он заполнял официальные данные, на душе у него было скверно. Пономарев же ровным, бесстрастным голосом диктовал:
– На фотографии под номером два мной опознан…
Он посмотрел на Игоря, чуть заметно усмехнулся краешком рта:
– Ну что ты на меня уставился? Пиши. Итак, мной опознан особо опасный преступник Генрих Карлович Гоппе, 1899 года рождения, уроженец Харьковской области, из немецких колонистов. Социальное положение – сын крупного землевладельца. В 1925 году вступил в открытую борьбу с советской властью. Находился в банде Смурого, после ее ликвидации из нескольких ушедших бандитов организовал группу, которая совершала вооруженные налеты на ювелирные мастерские в Харькове, Одессе, Киеве. Дважды судим. Последний раз, в 1940 году, приговорен заочно к смертной казни. Из-под стражи бежал. Так… Что еще?.. Да, фамилию немецкую Гоппе изменил в 1930 году. Стал Гоппа Геннадий Кузьмич. Впрочем, фамилий у него было много. В наркомате его дело есть, там и поглядите. Все, что ли?Пономарев улыбнулся и стал прежним веселым и радушным хозяином:
– Ну, давай подпишу.
– Прочти. – Муравьев пододвинул бумагу.
– Ладно, верю. Слушай, да на тебе лица нет.
– Месяц твоего Гоппе ловим. Он у тебя сбежал, а мы ловим.
– Так давай меняться. Ты здесь оставайся, а я в Москву Генриха Карловича ловить поеду.
– Нет уж, каждому свое.
– Это точно. Но я тебе, Игорь, не завидую. Нет, не завидую, – повторил Пономарев. – Я эту сволочь Гоппе распрекрасно знаю. Я еще опером совсем молодым был в Киеве, брали его на Подоле, ушел он тогда, а плечо мне продырявил. Ты учти, он стреляет как бог.
– Что-то я в тире богов не встречал.
– Ну ладно, как снайпер. В общем, с ним надо чуть что – и… – Пономарев щелкнул пальцами. – Понял? Ну, ложись поспи. У тебя целый день в запасе. Отоспись малость.
Муравьев заснул сразу, едва коснувшись головой подушки.
…Проснулся он с ощущением необычайной легкости. Так бывало раньше, в первые дни летних каникул, когда экзамены позади, лето кажется длинным и каждое утро обещает что-то приятное и новое.
– Ну, наконец, а я-то думал, что ты экзамен на пожарного сдаешь, – раздался веселый голос Пономарева.
– Это как же? – Игорь сладко потянулся и сел, свесив с кровати босые ноги. В низкую дверь пробивался узкий луч солнца и приятно пригревал влажные от тепла пальцы.
– Это у нас так раньше говорили. Я родом-то из Липецка. Там до революции пожарная часть была. Так пожарники весь день спали. А потом по городу шатались опухшие. У нас смеялись: проспишь день на одном боку, значит, экзамен на пожарного сдал.
– Я-то, видно, не готов в липецкую команду.
– Ничего, война кончится, отоспимся. Ну, обувайся, пошли мыться.
– У тебя горячей воды нет?
– Есть. А зачем тебе?
– Побриться хочу. Как-никак столица.
– Сейчас принесу.
Быстро побрившись, Игорь вышел из землянки умыться и наконец-то рассмотрел лагерь. Прямо между деревьями виднелись накаты землянок, несколько шалашей приткнулись у кромки леса. Мимо него ходили какие-то люди в штатском, но с оружием; прислонясь спиной к телеге, глядела на Игоря высокая девушка в гимнастерке. Невдалеке горели костры.
– Мы пищу днем готовим, – пояснил Пономарев, – ночью нельзя. Немцы летают, обнаружить могут.
– А днем по дыму?
– А где он, дым-то?
Действительно, костры почти не дымили.
– Мы березовые дрова специально сушим. Они быстро горят, жарко и без дыма.
Игорь вытерся жестким вафельным полотенцем и еще раз огляделся.
– Потом посмотришь, пошли обедать.
– Как – обедать?
– Очень просто. Завтрак ты, дорогой мой, проспал.
После обеда Пономарев показывал ему лагерь. Они заходили в землянки, посмотрели оружейную мастерскую, склад трофейного оружия, госпиталь.
Игорь знакомился с самыми разными людьми: рядовыми партизанами, командирами и даже с комиссаром бригады. Его очень удивило, что в лагере много девушек, причем большинство из них были москвички, окончившие специальные школы.
Когда начало смеркаться, Пономарев сказал:
– Пора собираться. Пойдем заправимся на дорогу.
В землянке собралось несколько человек, как понял Игорь, все работники Харьковского управления НКВД. Один из них быстро разлил по кружкам что-то пахучее из круглой бутылки.
– Ром, трофейный. Ну, давай, ребята. За нас всех, оперативников.
Игорь глотнул, и у него перехватило дыхание. Ром был необыкновенно крепким.
– Ты не удивляйся, – сказал ему Пономарев. – Это мы только по поводу твоего отъезда. А так у нас очень строго с этим делом.
Потом, когда пили чай, он наклонился к Игорю и смущенно прошептал:
– Ты мне отлей своего одеколона немного. Понимаешь, девушка одна просила…
– Да я тебе весь отдам, и мыло, и лезвия, если хочешь. У меня в Москве еще есть. – Игорь обрадовался, что хоть чем-то может отблагодарить доброго человека за заботу.
– Вот спасибо тебе. А я даже попросить боялся. Я тебе тоже от всех нас подарок приготовил.
Пономарев подошел к кровати и вытащил из-под подушки две блестящие кожаные кобуры.
– На, владей. «Парабеллум» и «вальтер». Патронов к ним сейчас насыплю.
В дверь землянки кто-то заглянул.
– У вас человек из Москвы? Командир приказал срочно к самолету.
Игорь попрощался с Пономаревым у самолета. Вылет почему-то задерживали. Пилоты нервничали. Муравьев сел на поваленное дерево, закурил, пряча огонь папиросы в кулаке. Он курил и слушал ночь. Она была наполнена звуками, и звуки эти то замолкали, то вновь приближались к нему: казалось, что кто-то невидимый играет на странных музыкальных инструментах. Вот в темноте возник протяжный тоскливый крик, возник и оборвался внезапно, словно лопнула струна, а на смену ему спешили другие неведомые звуки и, отгоняя друг друга, смолкали вдалеке.
Ночь была пряной и росистой. И Муравьеву вдруг показалось, что никакой войны вовсе и нет, и захотелось ему, чтобы не кончалось очарование этой прекрасной, теплой ночи.
– Закурить есть? – Рядом сел воздушный стрелок.
Игорь протянул пачку на голос:
– Чего ждем?
– Человека одного. Приказ из Москвы пришел обязательно забрать. Вот и ждем. А ночь-то идет.
– Ну и пусть идет.
– Смешной ты человек. Авиация – расчет точный. Мы можем только в темноте летать. Со светом мессеры появляются, встретишь их и… привет родителям.
Они посидели молча, думая каждый о своем. Потом стрелок сказал, тяжело вздохнув:
– А тут приказ: ждите! Командир говорит, давайте еще на сутки задержимся, а из Москвы передают: доставить этого человека немедленно.
Стрелок ушел, а Игорь продолжал сидеть и ждать.
Часа через два раздались чьи-то голоса, и сразу же взревел мотор самолета. Муравьев подошел к машине и, уже уверенно поднявшись по трапу, сел на скамейку у борта.
– Все? – пытаясь перекричать шум двигателя, крикнул высунувшийся из пилотского отсека штурман.
– Все! – ответил стрелок.
Машина, подпрыгивая, побежала по полю, металлические скамейки нещадно загремели. Внезапно тряска прекратилась: самолет начал набирать высоту.
Над кабиной опять зажглась тусклая лампочка. В свете ее Игорь неожиданно увидел немецкую офицерскую фуражку, тускло отливающую серебром. Она лежала в проходе рядом с начищенными сапогами, дальше шли мышино-голубоватые щегольские бриджи.
