Неизвестно - Untitled.FR11.rtf5

Человеку, никогда не бывавшему в Рельсовске, невозможно поверить, что, не взирая на столь явные приметы грядущего исчезновения, сами рельсовцы ничего не замечали.

Увы, это так.

И дело тут не только во всеобщей удрученности по поводу исчезновения ев­реев, не только в умственной хмари, мешающей замечать иностранные буквы на вывесках и непонятные слова в разговорах.

Странно, конечно, но главную роль в равнодушном привыкании горожан к но­визне сыграл человек по имени Марк Кузьмич Калужников.

О! Он был истинный русский патриот.

Марк Кузьмич ходил в хромовых сапогах, рубашке-косоворотке, играл на гар­мони, и его знал весь Рельсовск.

К тесному знакомству с Калужниковым, опасаясь прослыть антисемитами, просвещенные горожане не стремились, но истинным патриотом признавали безоговорочно и втайне надеялись на него, как надеялись жители древнерусских городов на своих богатырей, отправленных в степь, на заставу.

Хотя и позволяли себе рельсовцы подшучивать над хромовыми сапогами Мар­ка Кузьмича, над его косовороткой, но втайне были уверены, что пока есть Ка- лужников, до тех пор ничего плохого с русскими не случится, а если и возникнет опасность, Марк Кузьмич в своей косоворотке, в своих хромовых сапогах встанет и посечет злодеев богатырским мечом.

Вот и в то утро, когда врасплох застигло рельсовцев страшное известие об ис­чезновении всех русских (об этом объявил по местному радио глава администра­ции Яков Абрамович Макаронкин), горожане двинулись со всех концов города к дому богатыря-патриота.

Они шли сюда, не таясь...

Во-первых, час мужества пробил на рельсовских часах, а во-вторых, коли ев­реев нет, значит, и антисемитов быть не может. — так рассуждали рельсовцы и безбоязненно стекались к избе народного заступника.

А здесь.

Здесь, как выстрел из-за угла, ждало их страшное известие. На стене избы рус­ского богатыря Марка Кузьмича красовалась вывеска: «Офис Полулитрового бан­ка Брокер Марк Калужников и К°».

Трудно, а может, и невозможно описать смятение, охватившее рельсовцев в то туманное утро.

Старожилы говорили, что такое наблюдалось в Рельсовске лишь во времена нашествия Батыя, когда к стенам города подступили орды свирепого хана.

Нестройные крики и вопли раздавались на площадях и плохо заасфальтиро­ванных улицах. Женщины уходили прятаться в сумрачную глубину оврагов, в домах плакали брошенные дети. Горе и скорбь воцарились в городе.

В многочисленных брокерских конторах и Комитетах охраны рельсы шли в те дни беспрерывные заседания. Брокеры и членкоры яростно обвиняли друг друга в разразившейся катастрофе.

— Ни одна сволочь не исчезла бы из города, если бы мы успели продать рельсы в ближнее зарубежье! — кричали они. — Пешком-то далеко не уйдешь!

— Нет! — еще яростнее возражали членкоры. — Это не есть правда. Если бы удалось достигнуть общественного консенсуса, рэкетиры сумели бы отловить всех дезертиров, невзирая на их национальность и средство транспорта. Никто не исчез бы из нашего города, столь знаменитого нашествием Батыя и приездом Бориса Николаевича Президента.

В промежутках между дискуссиями и дилеры, и членкоры сочиняли возму­щенные телеграммы в столицу нашей Родины — город НАТО.

Телеграммы — увы — так и не удалось отправить, поскольку выяснилось, что телеграф уже шесть месяцев назад был приватизирован, и в его залах размести­лась центральная биржа Рельсовска.

— Если бы я знал! — рвал на себе волосы бывший глава администрации, а сейчас президент Двухлитрового банка Яков Абрамович Макаронкин. — Если бы я знал такое, разве стали бы мы приватизировать телеграф? У нас еще больница не приватизирована! Ведь и в школе можно было биржу разместить. Что там, в школе, делает Пятилитровый банк господина Громыхалова?

— А что в детском саду делает ваш двухлитровый банк, господин Макарон- кин? — кричал в ответ уполномоченный Пятилитрового Банка господина Гро- мыхалова. — Вы хотите сказать, для Центральной биржи не хватило бы места в детском саду?!

Да.

Такого взлета патриотизма не помнили площади древнего Рельсовска со слав­ной поры двенадцатого года, когда собирали здесь ополчение для армии фельд­маршала Кутузова.

Яростные споры не стихали на площадях дотемна.

— Рельсовск есть русский город! — торжественно объявили на своем заседа­нии членкоры.

— Нет! — решительно опровергли их брокеры. — Рельсовск не есть не рус­ский город!

— Брокер есть набитый дурак! Рельсовск всегда будет русским городом.

— Это членкор не есть умный меншен! — отвечали дилеры. — А Рельсовск не есть иностранный штадт.

После чего дискуссия неотвратимо перерастала в драку.

Дрались в тот день повсюду.

Дрались на городских стритах, дрались в оврагах и даже на крышах офисов тоже дрались.

— Есть!

— Не есть! — гремело в облетевших садах и брокерских конторах, на приго­родных перронах и в Комитетах Охраны Рельсы.

Особенно отличился в те дни Петр Николаевич Исправников, недавно назна­ченный директором НИИ Человека и Трупа.

Не опасаясь уже прослыть антисемитом, он носился по Рельсовску и, не раз­бирая, работал кулаками, едва только замечал недостаток патриотизма.

— Ах ты, сука! — говорил он и с разворота лупил прямо по зубам.

Особенно сильно в тот день досталось от него известному своими антисемит­скими настроениями Вите-райкомовцу, а также поэту Евгению Иудкину, который трудолюбиво, как бурундук, стремился запечатлеть в стихах Второе исчезновение, поскольку за поэму о Первом исчезновении он получил Большую литературную премию «Пэн-дилер».

Забегая вперед, скажем, что цикл стихов Евгения Иудкина о Втором исчезно­вении, который он завершал, залечивая полученные увечья, был отмечен литера­турной премией «Золотая рельса».

Побили, между прочим, и надежу — богатыря Марка Кузьмича.

Но это случилось еще утром, когда громили «Полулитровый банк Брокер Марк Калужников и К°».

ПЯТОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Прерываю повествование, предвидя ваши удивленные возгласы по поводу див­ного устроения города Рельсовска и его жителей.

Дивно? Конечно же, дивно.

Но — увы-увы! — я не могу дать вам необходимых разъяснений, поскольку хотя и запрашивал свои масонские инстанции, однако разрешения на публикацию секретных сведений пока не получил.

Намекну только, что многие события здешней истории происходили и проис­ходят в рамках программы подготовки передислокации в другую Галактику. А техника межзвездных перелетов не допускает различия между членами экипажей по национальному, половому и даже возрастному признаку. В межзвездных пере­летах, как и в алкоголизме, нет ни эллина, ни иудея — одни только земляне .

Как говорил Н.Ф. Федоров, «перед лицом космической силы умолкают все ин­тересы, личные, сословные, народные, один только интерес не забывается, инте­рес, общий всем людям, т.е. всем смертным».

Но всё-всё.

Умолкаю, чтобы не нарушать режим секретности и не подвергать вас опас­ности, которое несет в себе несанкционированное вышестоящими инстанциями знание, о котором и говорится, что многие знания умножают великие печали.

Вы можете пытать меня, пригласив директора Института Человека и Трупа Пе­тра Николаевича Исправникова или полевого командира Витю-райкомовца.

Но что вы выведаете, я и сам не знаю.

Признаюсь, что я тоже, как и вы, пока еще не до конца посвящен в Замысел, то есть сам Замысел известен мне, но детали — нет.

Но, главное, я не могу разглашать ни под какими пытками, какими силами ор­ганизовывались эти исчезновения и какая преследовалась цель .

Скажу только, что силы эти могучие, а цель — светлая.

Тем не менее приступая к изложению обстоятельств и существа Третьего ис­чезновения, должен предостеречь вас от скороспелых суждений и осуждений.

Прошу, прошу вас поверить мне на слово, что ни о какой альтернативной по­ловой ориентации речи тут не идет.

Уверяю, что в основной массе рельсовцы почитали институты семьи и брака. Женщин здесь любили, дарили им цветы на восьмое марта, а если и били, то не всех и не каждый день...

Другое дело, что, как утверждает мой друг, философ Федор Михайлович Лю­бимов, еще в давние, застойные времена рельсовцы, уже предчувствуя предстоя­щие метаморфозы и предуготовляясь к ним, независимо от пола, возраста и наци­ональности, перестали воспринимать любовь и достаток в отрыве от социума.

Глубокую мысль эту простыми и ясными словами разъяснял рельсовский мыс­литель Федор Михайлович Любимов, когда я купил ему бутылку водки.

— Рельсовец неприхотлив... — рассказал он. — Наш человек довольствуется самым малым, если этого малого у него все-таки чуть-чуть больше, чем у соседа по оврагу... Это свойство и объединяет нас. Здесь истина. Тут бутылка зарыта.

— Какая бутылка? — спросил я.