Восемь летчиков или хозяин Байкала - Александр Зубенко
В дверь постучали, и профессор предпочёл подняться: вежливость всегда была его отличительной чертой, даже если это мог быть караульный. Так и есть – вошёл солдат, держащий в руках поднос (интересно, как он мог постучать, если руки заняты)? На подносе стоял солдатский котелок, изящная кружка и фужер красного вина; тут же была и початая бутылка с заткнутой пробкой. Поставив поднос на стол, француз молчаливо показал на мыло с бритвенным прибором и вопросительно взглянул на Василия Михайловича, как бы спрашивая: «побриться, помыться не изволите, ваше сиятельство… или как там у вас по-русски»? И дал понять, что будет иметь честь проводить его до умывальника на поляне.
Профессор рассмеялся. Можно ведь подсчитать, сколько он теоретически не брал в рот еды. По годам выходит 167 лет назад по обратной директриссе. Самая продолжительная голодовка в истории человечества! Загадка сфинкса перед таким парадоксом, всё одно, что молекула против звезды по размерам.
В котелке был горячий густой суп, похожий на жульен.
Пообедав, Василий Михайлович вышел из землянки, намереваясь ополоснуться и сходить в уборную. Стражник взял почтительно «на караул» и жестом пригласил следовать за собой. Профессор успел заметить, что теперь это был другой солдат.
Поляна была пуста, стояли лишь неубранные палатки для вновь подходивших войск, да тлели очаги костров, возле которых стояли треноги с подвешенными котлами. Вдалеке слышался смех маркитанток и густоватые басы ухаживающих за ними офицеров. Ряд срубленных из дерева шатких кабинок предполагал наличие сразу нескольких уборных – и надо же, воспользовавшись одной из них, профессор остался весьма довольным: относительно чисто и по-европейски – вот что значит французы.
Тут же к деревьям были прибиты умывальники с носиками, а под ногами лежали несколько сколоченных наспех поддонов под ноги. Цивилизация!
Профессор не успел по достоинству оценить эстетику своих врагов, как вдруг за его спиной что-то просвистело, и он услышал позади себя взрыв. Где-то заржали лошади. День, до этого бывший спокойным, в одночасье превратился в короткий огненный ураган. Уже позже он узнал, что это была очередная небольшая атака партизан – около сотни всадников с двумя пушками нахлынули лавиной на неприятеля, порубили с десяток пехотинцев, снесли выстрелами несколько палаток, и так же внезапно ускакали, рассыпавшись в невысоких холмах.
Один из этих выстрелов едва не зацепил профессора.
Солдат, шедший за ним, вдруг резко вскрикнул. Обернувшись, профессор увидел, как у того с головы снесло полчерепа, и разбившись о ближайшее дерево, разбрызгалось в разные стороны. Мозг солдата колыхался в другой части черепной коробки, как яйцо всмятку, поданное к столу. Голова стражника стала похожа на кастрюлю со сбежавшими в кипятке макаронами, сгустками мозгового вещества, спадавшими на землю. Ядро, едва не угодившее в профессора и попавшее так метко, шипело теперь у ног бедняги, врывшись в землю почти наполовину. От близкого взрыва у Василия Михайловича заложило уши, и пыль, поднятая с земли вместе с кусками грязи, почти полностью залепила глаза.
Потом всё утихло так же внезапно, как и началось. Французские уланы кинулись было догонять партизан, однако тех уже и след простыл.
Придя в себя от столь стремительной, но бесполезной атаки, Василий Михайлович осмотрел поляну. Несколько палаток горело, но большого урона атака не принесла, если не считать пары десятков убитых и покалеченных пехотинцев, попавших в полосу огня, как этот, в общем-то, предупредительный и вежливый стражник. Похоже, он ещё ни разу не успел выстрелить в этой войне, так как профессор запомнил его форму. Она была не солдатской, а… тамбурмажора. Барабанщика. Даже как-то жаль стало его. Такие люди не должны умирать. Он не относился к военным и не предназначался для убийства русских солдат. Он был оркестрантом, которые в походе играют марш «Марсельезы», чтобы поднимать дух другим солдатам.
К поляне уже спешили санитары, а в штабе, наверное, и не услышали этих нескольких взрывов и выстрелов – так всё было быстро закончено.
Что ж, печально подумал профессор, одним тамбурмажором во французской армии стало меньше. Мир его душе. Аминь.
Василий Михайлович ещё отряхивался, когда к нему подбежал его давнишний лейтенант.
- Вас не зацепило? – с неподдельной тревогой выпалил он. Было видно, что он симпатизирует пленнику в странной одежде – может потому, что был отчасти земляком, а может потому, что всё-таки что-то знал и видел: уж очень ему, очевидно, хотелось раскрыть для себя загадку появления незнакомца у него на глазах ниоткуда, там, в лесу, после внезапно пронёсшегося вихря.
- Нет, - ответил начальник экспедиции. – Меня-то не зацепило, а вот вашего тамбурмажора придётся, видимо, хоронить. Ядро снесло ему пол головы.
Офицер мельком взглянул на санитаров, уносящих тело:
- Что ж… это война.
Гренадер развёл руками.
Когда подходили к землянке, Василий Михайлович решительно спросил:
- Так вы видели, как я появился в лесу?
-А вы как думали? Видел. Из ПУСТОТЫ.
И лейтенант хитро подмигнул.
********
Переночевал профессор относительно неплохо, с комфортом. Лейтенант вчера так и не узнал от профессора, каким образом тот очутился в лесу без поклажи и документов. Он срочно был вызван в штаб, в ставку Императора, по слухам решившего здесь переночевать, позавтракать с утра, и двинуться затем к штабу Мюрата и князя Юзефа Понятовского.
Наступившее утро ознаменовалось новым наскоком казачьей сотни, но где-то далеко от землянки, за соседним холмом. Удачной ли была атака, он так и не узнал, поскольку сразу после умывания и лёгкого завтрака его вызвали в штаб. Вошедший знакомый лейтенант был с утра свеж, выбрит и как всегда приветлив, вроде как и не было вчера того лукавого взгляда, с которым он, уходя попрощался.
Войска прибывали и, переформировываясь, уходили в сторону Калужской дороги. Впервые профессор услышал скандинавскую речь и вспомнил, что шведы тоже входили в состав наполеоновской армии, а уже через полтора года будут в числе союзников против того же Наполеона. Как быстро меняется политика, не правда ли, спросил он сам себя. Под Лейпцигом в 1813-м году
