Назад в СССР: демон бокса - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
Вот только грёбаный «Вышний» ни разу не обмолвился о желании убраться с Земли. Не обещал, что сломанный агрегат за восемьсот миллионов долларов необходим именно транспортному средству, а не для превращения людей в дождевых червей. «Вторжение опасного чужеродного в наш мир! Пресеки! Любой ценой!!», — вопил ангел, снаряжая меня на Кавказ. Что же я делаю? Прямо противоположное. Теперь не шабес-демон у ангелов, а прислужник инопланетного захватчика, коллаборационист живого и умершего человечества.
В одном чужой прав, нужно использовать время, чтоб накачать силы — физические и финансовые. В любом случае пригодятся, чтобы подгадить чужому. И вообще, что страдать-то? У меня шестьдесят два года впереди. Вырасту, обрету самостоятельность, и — погнали! Здоровье уникальное, память исключительная. Не Божья Благодать, конечно, но масса радостей ждёт меня не дождётся. Куплю себе персональный самолёт, лет через тридцать. Да хоть яхту…
К полутора годам, старательно используя каждую минуту, когда меня не видят, я уже довольно хорошо развил опорно-двигательный аппарат. Бегал, прыгал, бросал мелкие предметы. Тщательно растягивался, это во младенчестве ничего не стоит укусить себя за пятку, стремился сохранить гибкость насколько возможно. Как только появлялись родители или бабушка с дедушкой, старательно катал деревянный грузовичок, изображая ртом рокот двигателя «бр-бр-бр» и вызывая умиление. Ещё бы, идеально послушный ребёнок, не плаксивый, ничего не сгрыз и не сломал, не болеет…
Они во мне души не чаяли, я — нет. Не платил взаимностью. Просто терпел, когда моё тельце берут на руки, вертят, осыпают сентиментальными буськами. Хоть режьте, но мои настоящие отец и мать скончались две тысячи лет назад — до моей первой смерти во время проклятой Иудейской войны. Здесь я просто на задании, пусть это задание длится целую жизнь, шестьдесят с лишним лет. Очень надеюсь, что когда моя персональная история сравняется со всеобщей, восстановится и коннект с тридцать третьей канцелярией, я смогу сбежать — не столько от этого тела, сколько от чужака. Окружающие меня взрослые к двадцать четвёртому году уже все будут мертвы, а так как двадцать четвёртый, на самом деле, где-то в реальности уже наступил, меня окружают жизнерадостные покойники.
Потом навалилась зима. Вторая. На улице практически не мог упражняться, потому что мама кутала меня до полной потери подвижности, натягивая несколько штанов, валенки с калошами, шапку, варежки, платок укрывал физиономию выше носа — до самых глаз, ворот почти до удушения затягивала широким красным шарфом. Чувствуя себя водолазом на глубине, едва переставлял ноги. Мать пихала меня в кучу столь же замотанных детишек, сама что-то оживлённо обсуждала с соседками.
Зимой с шестьдесят второго на шестьдесят третий мой деспот снова объявился и разрушил все мои иллюзии о грядущей самостоятельности. На вопрос — для чего понадобится хрень за восемьсот миллионов, уклончиво отрезал: лишняя для тебя информация. А по поводу отлёта, похоже, даже рассердился, если ему вообще свойственны эмоции. И провёл короткую демонстрацию могущества.
Невидимые руки сдавили горло. Мир померк. Нет, если душить по-настоящему, я выдержу больше, демоническая стойкость при мне. Но инопланетный гад затронул какую-то основу. Может, поставил под вопрос сам перенос в шестьдесят первый год?
— Если выйдешь из-под контроля — уничтожу.
— И кто тебе сделает запчасть? — слова давались с диким трудом, будто на глотке лежал карданный вал от грузовика.
— Другие туристы в горах Кавказа. Шестнадцать минут прошло по вашему времени. Вижу следующую группу. Отправлю в прошлое ещё несколько.
А их тела ссыплются в ущелье…
Сукин сын (или сукина дочь) не знает, что нужно две души в одном теле. Не самое распространённое в туристическом мире явление.
Шестнадцать минут? Значит, ныряет ко мне почти непрерывно, выбирая важные моменты моего времени. Важные — на его усмотрение. У меня-то ничего заслуживающего внимания не произошло, родители растят сына как овощ, мама и бабушка читают мне книжки вслух про репку и колобка, пока отец и дед потягивают коньячок под красную рыбку да перекидываются в преферанс, взяв в компанию двух братьев мамы.
По весне, когда приближалось двухлетие, у меня состоялся первый «бой» в новом теле. Ежедневно я отрабатывал роль ребёнка в песочнице во дворе, мама следила из окна. Ну, периодически поглядывала, уверенная в примерном поведении отпрыска. В песочнице был самым мелким по возрасту, в основном там копошились трёх- и четырёхлетние. Периодически ссорились, даже дрались, но всё было в пределах разумного, пока в доме по бульвару Луначарского не поселился милиционер. Он был толстый, низкий и красномордый, ездил на мотоцикле с коляской. Погоны носил старшинские. Его сын, непутёвый Костик, папой чрезвычайно гордился, особенно тем, что тот позволял иногда залезать в коляску и катал вокруг двора.
— Я могу деать что захочу! — заявлял он детям, не выговаривая «л». — Побью! Отберу игрушки! Вы будете паакать. А мне ничего не будет, у меня папа мииционер, он вас всех заарестует.
В качестве демонстрации превосходства сопляк отобрал мой деревянный грузовичок, поставив перед дилеммой: что-то предпринимать или пустить события на самотёк. Понятно, что убогая угловатая игрушка, воплощение совкового безразличия к детской жизни, ни малейшей ценности не представляла. Но я должен буду отчитаться перед мамой за утрату вверенного мне семейного имущества, она тотчас учинит дознание в песочнице, установит виновника и помчится к участковому возвращать грузовичок, создав Костику мотивацию мстить мне, соответственно — давать отпор, после чего неприятная история повторится. Моя мама, высокая и довольно эффектная блондинка интеллигентного вида, моментально превращалась в смесь атакующего коршуна и сельской курицы, если подозревала нечто неладное в отношении единственного отпрыска.
В общем, я отступил в сторону, не претендуя больше на грузовичок. Там, улучив момент, набрал горсть высушенного на весеннем солнце песка. А когда Костик намылился уходить, зажав добычу локтем, быстрым движением кисти швырнул песок в его нахальные глазки. Бьюсь об заклад, никто из детей или мамаш в районе песочницы ничего не заметил.
Пацан заревел и выпустил игрушку — обе руки понадобились для протирания глаз. Не снижая тональности рёва, бегом кинулся домой. Через пять минут над песочницей объявилась рассерженная физиономия старшины, извергавшая единственный вопрос: кто это сделал?
— Ваш сын сам виноват! — смело заявила трёхлетняя чернявая девочка, дочь директора ближайшего гастронома, потому плохо выговаривавшая «р»,
