Генри Филдинг - Амелия
– Премного вам обязана, сударыня, за ваше участие; никто из нас не избавлен в этом мире от беды. И я, право же, не знаю, почему я должна так уж стыдиться того, где я очутилась, если нахожусь здесь в столь достойном обществе.
Теперь Бут нашел возможность вмешаться в разговор. Он уже успел перед этим шепотом сообщить Амелии, что приказ об его освобождении подписан.
– Дорогая моя, – пояснил он, – злосчастное происшествие, приведшее эту молодую даму в столь печальное место, разрешилось вполне благополучно, и она так же теперь свободна, как и я.
Амелия, считавшая, что холодность и сдержанность мисс Мэтьюз объясняются уже упоминавшейся выше причиной, предприняла еще несколько попыток заговорить с ней, но та становилась все более и более замкнутой, пока удалившийся на время управитель тюрьмы не возвратился с известьем, что заказанная мисс Мэтьюз карета дожидается у ворот, и вскоре после этого наши герои расстались. Бут и его жена уехали в карете Амелии, а бедной мисс Мэтьюз, после того как она оплатила представленный управителем счет, достигший за один день весьма внушительных размеров (сей джентльмен с необычайной расторопностью умел соразмерять счета с платежными способностями обитателей своего заведения), пришлось уехать в одиночестве.
Возможно, кое-кому из читателей покажется странным, что мисс Мэтьюз вела себя с Амелией столь холодно и сдержанно, оставаясь разве что лишь в границах, предписываемых правилами приличия, вместо того, чтобы воспользоваться представившейся ей возможностью и постараться сблизиться с женой человека, которого она так любила; но помимо того, что столь внезапное и неожиданное крушение ее планов привело мисс Мэтьюз в полное замешательство, неожиданное появление соперницы вызвало у нее приступ крайнего неудовольствия; далее, в самой природе всякого греха заключена, мне кажется, столь безмерная подозрительность, что присутствие тех, кто, как мы полагаем, наслышан о нашем падении, совершенно нестерпимо для нас, и мы склонны приписывать им куда более невыгодное представление о себе, нежели это есть на самом деле.
Глава 3, содержащая мудрые наблюдения автора и прочие материи
Труднее всего предписать незыблемые правила для достижения счастья; ничуть не легче, основываясь на знании внешних обстоятельств, с большей или меньшей определенностью судить о счастье других.
Даже в самых радужных и ярких красках, сопутствующих блестящей судьбе, нет-нет да и попадаются еле заметные темные пятнышки, способные отравить и погубить все светлое вокруг. И напротив, когда все окружающее кажется безысходно мрачным, в глубине души скрывается нередко тайный луч света, который все преображает и наполняет жизнь подлинной радостью и довольством.
На протяжении своей жизни я наблюдал немало случаев, дававших основание для таких выводов, и мистер Бут являл собой сейчас убедительнейший пример их истинности. Он только что освободился из тюрьмы и возвратился к любимой жене и детям, причем судьбе (казалось, к вящей его радости) угодно было совершить эту перемену в течение одного часа без малейшего предупреждения, когда он не имел поводов надеяться на столь неожиданный поворот в своих обстоятельствах; и все-таки мало кто на свете чувствовал себя столь глубоко несчастным, как мистер Бут в эту минуту. Охваченный унынием, в холодном поту, он едва выказывал признаки чувства, так что бедная Амелия расточала свою нежность не пылко любящему ее супругу, а подавленному и безжизненному истукану. Поначалу Бут старался, однако, по мере сил скрыть от нее внутренний разлад и попытался даже, что труднее всего, разыграть роль счастливого человека, но для поддержания обмана ему не хватило душевной крепости, и очень скоро он сломился бы под тяжестью взятого на себя бремени, если бы простодушие Амелии не подсказало ему другой уловки, в которой он гораздо больше преуспел.
Эта достойная женщина, конечно же, не преминула заметить душевное смятение мужа, но, не испытывая никаких сомнений относительно его причины, тем более что при виде детей у Бута навернулись на глаза слезы, она, обняв его с восторгом и любовью, воскликнула:
– Дорогой мой Билли, ни о чем не тревожьтесь! Господь, я уверена, не оставит нас и наших бедных малюток. Ведь для счастья совсем необязательно быть богатым. Что до меня, то я могу примириться с любым положением, ну, а что касается бедных крошек, то к каким бы жизненным условиям мы их ни приучили, того, что у нас есть, хватит, чтобы обеспечить их существование. Сколько тысяч людей живет в полном достатке, хотя они обладают куда более скромными средствами, нежели мы: ведь не природой, а образованием и привычками – вот чем преимущественно порождены наши потребности. Поэтому не тревожьтесь, любимый мой; ведь у вас есть жена, которой довольно быть с вами, чтобы чувствовать себя счастливой, и которая в любом положении постарается сделать счастливым и вас. Ничего не бойтесь, Билли; трудолюбие всегда доставит нам пропитание, а уж я позабочусь о том, чтобы чисто накрытый стол и хорошее расположение духа сделали еду приятной.
Бут поспешил ухватиться за подсказанную словами Амелии спасительную мысль. С минуту он пристально и с невыразимой нежностью вглядывался в нее, а потом воскликнул:
– О, моя Амелия, насколько же вы во всем меня превосходите! Сколько в вашей душе мудрости, глубины и благородства! Почему я не могу подражать тому, чем так восхищаюсь? Почему у меня нет той уверенности, с какой вы глядите на наших дорогих малюток – залог нашей любви? Вся моя философия рушится, стоит мне только подумать, что детям Амелии предстоит бороться с жестоким, безжалостным и равнодушным миром и сносить удары судьбы, погубившие их отца. Признаюсь, мне недостает вашей твердости, хотя одно обстоятельство служит мне здесь оправданием: разве не я стал причиной всех ваших несчастий? Разве не я встал между вами и богатством, не я послужил губительной помехой для вашей знатности и счастья?
– Не говорите так, любимый мой, – отвечала Амелия. – Знатной я могла бы стать, но счастливой – никогда, ни с кем другим. Поверьте, дорогой Билли, то, чего прежде я так страшилась, вступая с вами в брак, теперь вызывает у меня смех; то, что на расстоянии казалось таким ужасным, вблизи оказалось на поверку детским пугалом, так пускай вам служит утешением, что я считаю себя сегодня счастливейшей из женщин; я не раскаиваюсь ни в одном из своих поступков, и если бы обладала даром предвидения, то все равно поступила бы точно так же.
Бут был настолько растроган, что даже не нашелся с ответом. Да и, сказать по правде, какие приличествующие случаю слова могли отыскаться? Он упал к ее ногам, и Амелии стоило немалых усилий уговорить супруга подняться с колен и сесть в кресло.
Такова душевная стойкость, свойственная истинной невинности, и таково мучительное сознание вины в душе, не утратившей способности к раскаянию. Бут был от природы жизнерадостного нрава, а посему даже все те мрачные опасения, которые он только что перечислил, не могли бы умерить его радость от встречи с Амелией. На самом деле единственной причиной его уныния было сознание нанесенного супруге оскорбления. Вот что надрывало ему сердце и ввергало в страдания, которые щедрость самоотверженной любви благороднейшей из женщин и все ее утешения только усугубляли и делали муку еще более нестерпимой; и чем большее она вызывала у него восхищение, тем острее он сознавал свою собственную низость.
За всю супружескую жизнь это был первый вечер с Амелией, когда Бут не испытывал радости, когда ему стоило невероятного труда, чтобы казаться хоть немного веселым, и Амелия в конце концов почувствовала, что бессильна преодолеть его подавленность. Вскоре они удалились на покой, суливший им мало отрады, так что нет нужды описывать дальнейшее.
На следующее утро за завтраком Бут начал понемногу избавляться от своей меланхолии и радоваться присутствию детей. Только теперь ему впервые пришло в голову спросить у Амелии, каким образом она узнала место его заключения. Ласково попеняв ему за скрытность, она сказала, что у них в провинции о случившемся с ним знают все благодаря, как ей удалось установить, стараниям ее сестры, которая со злобным торжеством распространяла полученную новость с присовокуплением подробностей, которые до смерти перепугали бы Амелию, если бы она не так хорошо знала мужа, чтобы принять на веру слухи о его аресте за убийство. Решительно отвергая подобное обвинение, Амелия все же, за отсутствием известий от Бута по почте, стала опасаться, не соответствует ли действительности кое-что из услышанного ею. Поэтому она нашла способ добраться с детьми до Солсбери, откуда почтовая карета довезла ее до Лондона, а здесь, оставя детей на квартире Бута, адрес которой он сообщил ей в первый же день по приезде сюда, и наняв карету, она поехала прямо в указанную ей тюрьму, где действительно его нашла.
