Генри Филдинг - Амелия
Бут торжественнейшим образом поклялся, что не возьмет ни шиллинга, уверяя, что он и без того получил от нее слишком много благодеяний и во всяком случае куда больше, нежели когда-нибудь будет в состоянии оплатить.
– Как жестоко ранит меня каждое ваше слово! – отозвалась мисс Мэтьюз. – Зачем вы говорите, что обязаны мне? Любовь не налагает никаких обязательств. Все, что она делает, она делает только ради себя самой. Поэтому я ничем не чувствую себя обязанной человеку, щедрость которого вызвана порывом страсти. Ведь я знаю, как мало значила бы для меня вселенная, если бы я могла отвергнуть ее, повинуясь велению сердца.
Пререкания затянулись; мисс Мэтьюз настаивала, чтобы Бут взял банковый билет, а он и слышать об этом не хотел; в конце концов он отправился прогуляться по тюремному двору, желая тем самым дать возможность даме переодеться.
Воспользовавшись его уходом, мисс Мэтьюз обратилась к управителю тюрьмы с вопросом, может ли она добиться освобождения капитана.
– Поскольку он не может внести залог, – ответил управитель, – добиться этого будет непросто; дело известное, тут уж без денег не обойдешься, ведь люди рассчитывают, что им в этом случае что-нибудь перепадет. Если же у арестантов нет своих денег, дающих право на законном основании обратиться к судье, тогда им остается лишь рассчитывать на помощь третьих лиц, которые согласятся поручиться за них, но только кто возьмется даром уговаривать кого-нибудь стать поручителем за арестанта, дело известное; иначе какой же резон; да и как бы мы все тогда жили, если бы нам хоть что-нибудь не перепадало?
– Конечно, конечно, – согласилась мисс Мэтьюз, – и сколько же это должно стоить?
– Сколько должно стоить? – повторил смотритель. – Сколько должно стоить? Позвольте прикинуть.
Поколебавшись немного, он объявил, что за пять гиней возьмется выхлопотать капитану освобождение. Такова была сумма, которой, по его предположению, еще располагала мисс Мэтьюз, ибо, что касается карманов джентльмена, то он уже давно удостоверился, насколько они пусты.
Мисс Мэтьюз, для которой деньги были все равно, что мусор (она и вправду богатство ни во что не ставила), тут же вручила смотрителю банковый билет и попросила разменять его, добавив: – Если для освобождения капитана потребуется даже вся эта сумма, то все равно он будет сегодня вечером на свободе.
– Вся сумма, сударыня! – вскричал управитель, как только пришел в себя, ибо при виде написанных черным по белому слов «сто фунтов» едва не лишился сознания. – Что вы! Как можно! Есть, конечно, такие бессовестные люди, но я не из их числа. Сто фунтов – зачем же так много, как можно! Что до меня, то, как я уже вам сказал, с меня вполне хватит пяти гиней, а это не такая уж большая цена. Ну, а сколько запросят другие точно сказать не могу. Письмоводитель его милости судьи, дело известное, не упустит случая заполучить кругленькую сумму; что же касается самого судьи, то он никогда ничего не требует… то есть никогда прямо об этом не говорит; ну, потом констебль тоже ведь кое на что рассчитывает; опять же стражники тоже должны что-нибудь получить, ну и потом стряпчие, представляющие обе стороны… им полагается вознаграждение по завершении дела.
– Что ж, – сказала мисс Мэтьюз, – оставляю все это на ваше усмотрение. Но уж если мне придется потратить двадцать фунтов, то чтобы до вечера капитан был на свободе. И приказ об освобождении вы должны вручить только мне самой: капитан ничего не должен знать о моем участии в этом деле.
Управитель обещал в точности выполнить все ее распоряжения; более того, он проявил такое рвение, что, несмотря на поданный обед, уступая настойчивому требованию мисс Мэтьюз, тотчас же отправился, по его словам, на поиски стряпчего.
Все остальное тюремное общество как обычно собралось за обеденным столом, и из всех присутствующих лишь один бедняга Бут был не в духе. Никто из окружающих не догадывался об истинной причине его меланхолии, и даже сама мисс Мэтьюз то ли не могла, то ли не желала признать, что причиной его угнетенного состояния было нечто более важное, нежели утрата надежды на скорое освобождение.
Однако всеобщее веселье и изрядная толика пунша, выпитого им после обеда (мисс Мэтьюз распорядилась принести за ее счет внушительных размеров бутыль, дабы угостить честную компанию по случаю своего освобождения), взбодрили Бута настолько, что, когда он расположился со своей подругой пить чай вдвоем, лицо его являло все признаки благодушия, а глаза излучали веселье.
Беседуя за чайным столом, они приятнейшим образом провели часа два, а затем вернувшийся управитель вызвал мисс Мэтьюз к себе, дабы вручить ей с глазу на глаз вместе с приказом об освобождении Бута восемьдесят два фунта и пять шиллингов; остальные деньги, как он пояснил, были израсходованы на порученное ему дело, в чем он готов в любую минуту представить полный отчет.
Оказавшись с Бутом наедине, мисс Мэтьюз протянула ему приказ об его освобождении и, попросив не задавать ей никаких вопросов, заключила свою речь словами:
– Я думаю, сударь, что нам обоим теперь делать здесь больше нечего.
Вызвав затем управителя, она велела ему принести счет за день (в данном заведении было не принято накапливать большие счета); одновременно она распорядилась нанять карету, и, хотя еще не определила, куда именно поедет, она твердо решила, что в любом случае непременно возьмет мистера Бута с собой.
Управитель тюрьмы уже приближался к ней с длинным свитком, как вдруг за дверью послышался слабый торопливый возглас: «Где он?», и в ту же минуту в комнату стремительно вбежала, задыхаясь, женщина, бледная, как привидение, и, бросившись в объятия мистера Бута, тут же потеряла сознание.
Бут, пытаясь удержать в руках драгоценную ношу, сам едва стоял на ногах. Мисс Мэтьюз, тотчас узнавшая в незнакомке Амелию, застыла от изумления, и даже сам управитель, которого нелегко было растрогать зрелищем чьих-либо страданий, и тот был настолько ошеломлен этой сценой, что утратил способность двигаться и говорить.
К счастью для Амелии жена управителя, которая из любопытства последовала за ней в камеру к Буту, проявила себя в этих обстоятельствах единственным полезным человеком; она тут же крикнула, чтобы поскорее принесли воды, и стала приводить посетительницу в чувство: ослабила шнуровку ее корсета и оказала всю необходимую в таких случаях помощь, которая была настолько своевременной, что Амелия, чей обморок был вызван непосильным для нее душевным волнением, вскоре обнаружила признаки жизни и, открыв глаза, увидела себя в объятьях мужа.
Бут и его супруга тут же украдкой обменялись жестами ободрения, шепча друг другу ласковые слова, и Амелии стоило немалого труда сдержать свои чувства в столь неподходящем для нежных излияний месте. Только теперь она огляделась вокруг и, заметив окаменевшую, словно статуя, фигуру мисс Мэтьюз, тотчас узнала ее и обратилась к ней по имени:
– Не думаю, сударыня, чтобы я могла ошибиться и спутать вас с кем-либо другим, однако встреча с вами в этих стенах заставляет меня усомниться в моей памяти.
Лицо мисс Мэтьюз мгновенно залилось краской. Как читатель легко может догадаться, появление Амелии не доставило ей ни малейшего удовольствия; она, конечно же, ожидала, услышать от Амелии одно из тех оскорбительных высказываний, на которые добродетельные женщины обычно не скупятся в отношении своих менее стойких сестер, однако на сей раз ошиблась: Амелия была не из тех,
Кто мнил, что мы не процветем,Пока всех шлюх не сжечь живьем.[131]
Добродетель Амелии находила опору в себе самой и не искала подкрепления в пороках других женщин, чьи природные слабости она считала заслуживающими жалости, но отнюдь не презрения или отвращения.
Поэтому, заметив явное смущение мисс Мэтьюз, Амелия тотчас вспомнила, что в свое время до нее доходили кое-какие смутные слухи, но, поскольку Амелия была от природы нелюбопытна ко всякого рода скандальным происшествиям и к тому же после возвращения в Англию мало бывала в обществе, история мисс Мэтьюз во всех подробностях осталась ей неизвестна. Тем не менее, Амелия была все же достаточно осведомлена, чтобы верно угадать причину растерянности мисс Мэтьюз, а посему, приблизясь к ней, Амелия выразила свое крайнее огорчение тем, что им довелось встретиться в подобном месте, и высказала надежду, что не очень уж тяжкое несчастье тому причиной.
Мисс Мэтьюз удалось постепенно вернуть утраченное было самообладание. Тон ее ответа был достаточно сдержанным:
– Премного вам обязана, сударыня, за ваше участие; никто из нас не избавлен в этом мире от беды. И я, право же, не знаю, почему я должна так уж стыдиться того, где я очутилась, если нахожусь здесь в столь достойном обществе.
Теперь Бут нашел возможность вмешаться в разговор. Он уже успел перед этим шепотом сообщить Амелии, что приказ об его освобождении подписан.
