Леонид Гроссман - Бархатный диктатор (сборник)
– Сам царь Давид плясал перед ковчегом, – пояснял престарелый служитель замка, – и вот собственными глазами пришлось увидеть, как в этом зале славили Саваофа важнейшие персоны государства – господа офицеры гвардии, директора департаментов, генерал-губернаторы, обер-гофмейстеры и министры. Однажды изволил удостоить своим высоким посещением сам покойный государь Александр Павлович. Кружком рассаживались гости. Зажигали высокие подсвечники. Вот ту стену прикрывал почти сплошь архистратиг Михаил с пламенным мечом. Запевали хором простонародные песни. Облачались в белые просторные одежды, как в ризы архангельские, и кружились в направлении на восток до нисхождения на кого-либо благодати пророчества… «Мы не скопцы, – говорила нам матушка Татаринова, – нам жизнь любезна»… Не признавала, сердечная, ни безбрачия, ни умерщвления плоти, ни запрета вина…
Такими живыми преданиями был полон Павловский замок. Можно было бродить часами по его гулким переходам и парадным лестницам, мимо ниш и кариатид, вбирая в себя витающие здесь воспоминания, всматриваясь в пасмурные прямоугольники портретов, украшенных атрибутами неограниченного владычества, и в ужасе замирая перед тускло желтеющими зеркалами, отразившими в зловещий вечер фигуру самодержавного владыки с головою, свернутою набок.
Но самая мрачность здания на Фонтанке чем-то привлекала сердце Достоевского. Гранитная одежда рвов и темная бронза императорских вензелей, полумрак галерей и жуткость треугольных двориков-колодцев, узкие потайные лестницы, скрытые в стенах, словно запрятанные в футляры, кривые и темные внутренние передние и наконец огромный демон, ниспровергаемый в бездну, на хорах дворцовой часовни, – все это словно было призвано служить оболочкой исторической трагедии.
Но великой надеждой, манящим обетом, зовом в неведомое будущее венчала здание в просторном и несокрушимом фронтоне изваянная из паросского мрамора Слава.
* * *Слава! Мысль о ней неотступно томила его на окраинах старого Петергофа, где раскинулись по отлогим холмам Бабьего Гона лагерные палатки военно-учебных заведений.
Сквозь парусину обильно текут обложные холодные ливни. Август глядит ноябрем. Саперной киркой и лопатой роешь канавы для стока воды, дрогнешь и зябнешь…
– Взводы, стройся!.. Левое плечо вперед!.. Прямо по дороге – к нижнему саду!
Сводную роту ведут на царскую потеху. Лагерное учение закончено, отшумели маневры, состоялся высочайший смотр. Остается еще прощальная забава августейшей фамилии: штурм кадетами самсоновых каскадов.
Военные упражнения летней резиденции завершаются в сердце водяного царства, перед террасами большого дворца, над самым морем.
Сводная рота инженерного училища – взводы от верхних и нижних классов – усердно шагает вдоль прудов и аллей, разукрашенных литыми кумирами.
Слегка проясняется. Ветрено. Солнце робко бросает сквозь тонкий хлопок облаков свой отсвет на мрамор бассейнов и бронзу фигур. Предстоит жаркое дело.
Вот и каскады большого грота. По золотым куполам колоннад широко стекает полая вода, ниспадая стеклянной завесою в приморский канал. В алмазной ограде из восьми бьющих струй огромный золотой Самсон, тяжко попирая ступнями багровый туф островка, раздирает взбухшими мускулами львиную пасть, буйно вержущую узкую струю водомета выше пирамидальных сосен.
– Полоборота, направо! Стройся в колонну!
В ровную строгую линию вытянуты носки ботфортов и красные помпоны киверов. Поле сражения бурлит и играет. Навстречу струям аскалонского гиганта мечут свои водяные пращи нереиды ближних заводей. Со всех сторон из урн, раковин и чаш выпадают гигантские снопы. Гнутся дуги волшебных мостов, водяные кометы вонзаются в газоны и бассейны, реют в воздухе легкие белые султаны. И расстилается в брызгах искусственного ливня огромный Самсонов ковш, вбирающий бесконечные прозрачные скатерти, протянутые по высоким ступеням кристальной дворцовой лестницы.
За балюстрадой на верхней террасе военные, камергеры, дамы. Впереди всех в высоком кресле – пожилая особа с лицом сухопарой немки и пышно взбитой прической. Императрица с детьми готовится к потешному зрелищу.
Стынут внизу, как бронзовые дискоболы, кадеты. На площадке общее движение. Из ниши дворца выходит длинноногий загорелый офицер в походном сюртуке и лагерной фуражке. Он мало похож на портрет в военном зале Инженерного замка: ни лосин, ни перчаток, ни звезд, ни плюмажа, ни Аполлонова гневного лика. Обыкновенный сухой генерал с выпяченной грудью, обрюзгшим лицом и волнистыми усами, каких ежедневно встречаешь на Невском. Он снимает фуражку: лоб вспотел. Он отирает фуляром плешивую голову.
И вот бодрый окрик приветствия. Гул ответного дружного возгласа. С балюстрады слетает высочайшая команда:
– Готовься к атаке!
Ряды растянулись узкой фалангой. Нужно взять приступом водный форт и первым прорваться к площадке императрицы.
Фронт напряженно застыл. Вокруг прохладные клубы водяного дыма окутывают отряд и застилают поле сражения. Полукругом расположились придворные зрители. Впереди поднимает лорнет костлявая дама с высоким и пышным шиньоном, похожим на корону. Рядом лоснящиеся тритоны выгибают свои червонные тела, трубя в победные раковины. У самой балюстрады меж мраморных ваз хмурится, оглядывая свою армию, пышноусый генерал. В беседке военный оркестр играет марш к наступлению.
Рота впилась глазами в верховного командира. Все в ожидании. Поют и плещут потоки. Недвижно метнувшись, золотые гладиаторы скрещивают над затоном гигантские водяные шпаги. Бурлит и клокочет в вышине неистовый гейзер Самсона. Отовсюду незримо обволакивает дождь, словно застывший в воздухе, насыщенном тончайшею влагой.
Царь с высоты озирает подростков в кургузых мундирчиках. Грозно и властно, выдержав паузу, кидает сквозь говор и плеск водопадов короткую команду:
– В атаку!
Взвод юнкеров, подавленный волей монарха, стремглав несется к бассейну и сплошною сомкнутою массою, не задумываясь, не рассуждая, не смея робеть, низвергается в рябь водоема.
Холод и всплески, толчки и удары, прилипшее к телу платье, тяжелеющие ноги, словно закупорены уши и ноздри, вода поднимается к самому горлу, ресницы намокли, трудно смотреть и дышать – но нужно плыть всеми силами к самому краю резервуара.
Вот уже лучшие пловцы, роняя с себя водяную пелену, вскарабкались на дикий камень бордюра. Вот устремляются ввысь по ступенчатым уступам нижнего каскада. Низвергающиеся бурно потоки сбрасывают их с водных ступеней, и струи попутных фонтанов их бьют, как мечи, пресекая этот отчаянный бег сквозь тугие потоки, стекло водопадов и плотную влагу бассейнов.
Он отстал, оступился, ушибся о предательскую герму, напился воды, едва не захлебнулся. Больно до тошноты и стыдно за свою неумелость, неловкость и слабосилие. Бесстрастно и строго глядят незрячими глазами античные боги, герои и воины. Сверху смотрит царь и, кажется, именно к нему обращает гневный свой окрик:
– Эй, отстающие, – всех в инвалидную команду!
Нужно брать гигантскую бурлящую лестницу.
Острые струи хлещут и бьют, как шпицрутены. Только вскарабкался на отвесный уступ, и поток тебя сбрасывает вниз, и летишь в брызгах и всплесках, как жалкий щенок, утепляемый жестокою рукою. Безжалостно ранят по пути острые выступы бронзовых барельефов. Вот он поднялся, вскарабкался снова, но предательски скользят промокшие насквозь сапоги и еле держатся продрогшие пальцы за свинцовые листы ступеней.
– Молодцы, инженеры! – раздается громовый раскат с высоты балюстрады.
Он с трудом поднимается. Все юнкера уже выстроились на императорской площадке. Он один еще борется с ошеломляющей силой водных бичей, низвергающих его вдоль откосов назад, к наядам канала.
– Эй, отсталой, не подать ли повозку для подборки?..
Царь хохочет, довольный своею военною шуткою. Трясется от радости его грузный корпус и высоко вздымаются локоны усов над разверстым от хохота ртом. А внизу жалкий, измокший, задыхающийся, бледный подросток, оглушенный ударами, болью, стыдом, одиноко корчится в беспощадном прибое каскада, отчаянно хватаясь за выступы бронзовых консолей.
Вот наконец и он, разбитый и обессиленный, на царской площадке.
Атака окончена. Взвод юнкеров осилил водную стихию. Медными кликами звучит из боскета трубачей «Гром победы…»
– Вот победители, – подводит к царице трех лучших пловцов и гимнастов сам император: – Тотлебен, Радецкий…
Царица с улыбкой на бесцветных губах передает им лазурные и алые вазы с Петергофской гранильни.
– Молодцы! – задорно и зычно кричит император. – Водный штурм не пустяк! Он научит вас брать басурманские крепости! Вы послужите на славу отчизне!
Слава? Так вот она где?.. Так вот о чем вещала мраморная дева в лепном фронтоне Инженерного замка? Неужели же Гофман, Бальзак, Шатобриан предали его и указали ему ложные пути к великой, сияющей чести, к признанию и благодарности толп? Слава? Неужто она в толчках, ныряньях, прыжках, кувырканьях, нелепых скачках, беготне? В этом жалком обличьи промокших и дрогнущих юношей?
