Неизвестно - Untitled.FR11.rtf5
И видно, что настроение неважное...
— Полчаса в сутки у Бориса Николаевича бывает прекрасное настроение... — сказал на это пришедший в гости Ш-С.
— Полчаса?!
— Да. Когда кровь сменят.
— Удивительная судьба. — сказал я. — Он как Брежнев. Давид Эдуардович спорил: сумеет ли Ельцин рекорд Горбачева побить и быстрее, чем Горбачев, маразматиком стать. Как ты думаешь, выиграл Давид Эдуардович пари?
— Не знаю. С упырями этими ничего не понятно. Просто страшно и все .
— Страшно? Чего страшно?
— Когда упырь издыхает, катаклизмы разные происходят. Боюсь, чтобы после Ельцина чего не началось у нас. Вон телевизор включишь, ни одного русского лица не увидишь. Одни евреи сидят.
Еще Ш-С. говорил о том, что мысли Н.Ф. Федорова не так уж абсурдны и с точки зрения теоретиков антропофагии и сангвинофилии.
Некрофилия в высших проявлениях своих, например, в древнеиндийском паскудстве, явила собою чисто религиозное действо. Древнеиндийский некрофил- паскудник в момент полового акта становится как бы мостом, соединяющим землю смертных с горними высями.
— Не так ли смутно и непонятно ощущает себя и наш глубокоуважаемый Борис Николаевич? — задал вопрос Ш-С.
В качестве ответа я прочитал ему свои новые стихи:
Когда парламент, источая зло,
Чадит, дымы пуская,
Скажи, что хочется давно Сказать: «Я улетаю!»
Тем не менее беседа с Ш-С. и спирт «Royal», который мы пили, оставили неблагоприятное впечатление.
Проснулся с тяжелой головой и долго думал, что многие сейчас, подобно Ш-С., ругают евреев.
И это глупо и нелепо!
Ведь евреи столько всего сделали для России!
Ну, во-первых, — Февральскую революцию. Помогли сбросить ненавистную монархию. А когда русским не понравились министры-капиталисты — Октябрьскую революцию сделали.
Когда же и при социализме русским жить не понравилось, евреи для них перестройку организовали — живите, пожалуйста, назад, при капитализме.
Демократия не понравилась — снова октябрьский переворот, расстреляли, к чертям, этот парламент.
И после всего этого русские еще осмеливаются ругать евреев?!
Какого же еще рожна нам надо?
Опять приходил сегодня Ш-С. Мы сидели на кухне, слушали видных политических деятелей и пили спирт «Royal».
— Помнишь... — глядя на прислуживающего нам моего товарища по ячейке «Выбора России», майора Абрама Григорьевича Лупилина, сказал Ш-С. — Иосиф Виссарионович Сталин когда-то сказал: «Выпьем за русский народ!», имея в виду его неиссякаемое терпение.
— Помню. — сказал я.
— Я не восхищаюсь этим народом, но полагаю, что нашему Борису Николаевичу и Егору Тимуровичу тоже, возможно, понравится терпение русского народа, — сказал Ш-С. — Если русские дотерпят эту реформу до конца, Борис Николаевич и Егор Тимурович, возможно, и полюбят этот народ. Как ты считаешь?
— Возможно . — пожал я плечами. — И что же из этого следует?
— Ничего, в общем-то . Просто тогда снова, как после войны, возникнет реальная опасность для нашей демократии. Понимаешь мою мысль.
Мысль Ш-С. я уловил сразу.
Не зря же столько времени я провел над изучением труда «Пока не запел петух», а также над анализом болезни Ш-С.
Мысль, признаться, поразила меня.
Действительно, если русский народ дотерпит Ельцина до конца, возможно, Ельцин и полюбит, подобно Сталину, этот народ и отменит в награду ему демократические преобразования.
Говорят, что сейчас, пока не кончилось время «В», об этой реальной опасности, которая может подстерегать российскую демократию в будущем, еще рано думать.
Не знаю-не знаю.
Лучше-таки подумать обо всем заранее.
Ну, вот и решилось все!
Давид Эдуардович сказал, что теперь я могу подписать все необходимые бумаги и со спокойной совестью ехать в Рельсовск.
Давид Эдуардович торжественно вручил мне сегодня верительную грамоту Ге - нерального представителя НАТО в Рельсовске, Удостоверение незаконнорожденного сына президента Эдуарда Шеварднадзе, документы на право владения трехкомнатной квартирой в Рельсовске, а также различные финансовые документы.
Все это, то и дело утирая слезы, проверяла Екатерина Тихоновна.
— А можно мне взять в Обетованную Галактику кого-нибудь из заключенных? — спросил я.
— Конечно . — сказала Екатерина Тихоновна. — Мне бы хотелось, чтобы ты меня взял, но если это трудно, не надо. Приезжай только почаще.
И заплакала.
Тем временем охранники Давида Эдуардовича привели заключенных, и я объявил им, что еду в Рельсовск готовить перелет всей Российской Федерации в Обетованную Галактику.
— Я так привязан к вам, мои друзья! — сказал я. — Желаете ли вы поехать со мною? Нам предстоит в Рельсовске воистину грандиозное дело.
— Я не могу, у меня снова штанов нет. — угрюмо сказал Векшин.
Я вздохнул, молчаливо, но искренне сочувствуя своему соратнику по августовским баррикадам.
— А ты, мой верный товарищ по ячейке «Выбора России». — спросил я, обращаясь к майору Лупилину. — Ты, Абрам Григорьевич, поедешь со мной? Твои штаны ведь сохранились!
Абрам Григорьевич заплакал, закрывая лицо передником.
— Простите меня, ваше превосходительство! — попросил он. — Мне ли, старику, пускаться в путь неведомый и чудный. Я уж тут. Екатерина Тихоновна разрешают мне остаться жить в чулане, чтобы им прислуживать.
— Ну что ж, мой соратник по партячейке! Что ж, мой друг по августовским баррикадам! — сказал я и тоже прослезился. — Живите, как говорится, мирно. Слушайтесь Екатерину Тихоновну! Следите за мною по сообщениям газет, которых так много приносят в туалет! С Богом, друзья! Встретимся в ячейках и на баррикадах Обетованной Галактики!
Екатерина Тихоновна со слезами бросилась мне на шею и лишилась чувств.
Майор Лупилин и заключенный Векшин бережно подхватили ее на руки и, как величайшую драгоценность, понесли в комнату.
Я протянул руку новому супругу Екатерины Тихоновны.
— Прощайте, Федор Михайлович! — сказал я.
— Прощай, Давид Эдуардович... — ответил мне мой преемник.
В глазах у него стояли слезы...
Вот Письмо, которое перед вылетом я передал НАШЕМУ ПРАВИТЕЛЬСТВУ.
Я указал в нем Борису Николаевичу Ельцину, что происки Международного валютного фонда не должны сорвать поступательного развития демократии.
Пусть не отчаивается и господин Чубайс. Ваучеры еще есть.
Очень много ваучеров зарыто в Пензенской области между станциями Соседка и Башмаково в степи под одним курганом. Не тем, который я изобразил на картине, купленной туркменским гостем, а другим, который рядом...
КОММЕНТАРИЙ ПУБЛИКАТОРА № 3
На этом, дорогой читатель, и завершается дневник дважды Героя Вселенского Союза, поэта Федора Михайловича Шадрункова.
Высокий, героический характер встает с его страниц.
Пытливый ум . Горячее сердце .
Как мы полагаем, первая часть дневника охватывает события с августа 1991 года по первую половину 1992 года, а вторая часть — события 1992, 1993, начала 1994 годов.
К сожалению, попытка датировать события дневника, опираясь на известные политические события, о которых упоминает Федор Михайлович, только на первый взгляд кажется легко осуществимой, а на практике оборачивается полнейшей нелепостью.
Дело в том, что о большинстве упоминаемых в дневнике политических событий Федор Михайлович узнавал из обрывков газет, которые находил в фанерном ящичке в туалете, и по этой причине размышлял о них далеко не всегда в той последовательности, в которой эти события совершались.
Более перспективной представляется попытка датировать записи в дневнике, опираясь на даты телепередач, которые смотрели тогда на кухне в квартире Федора Михайловича, но и тут, как в глухую стену, исследователь упирается в закрытость архивов телекомпаний.
Разумеется, все понимают, что без засекречивания архивов телекомпаний невозможно построение правового общества в нашей стране .
О каком, спрашивается, авторитете политика или общественного деятеля демократического толка можно было бы говорить, если каждый обыватель получит возможность посмотреть, что этот политик или общественный деятель говорил пять или десять лет назад?
Да они и сами бы себя не узнали, сами бы себе ужаснулись до невозможности. Так что засекречивание архивов телекомпаний дело объяснимое и отчасти даже гуманное.
Но, с другой стороны, надо признать, что эта необходимая в целях построения гражданского общества секретность для исследователей представляет определенные неудобства.
В дневнике Федора Михайловича мы можем твердо датировать только события октября 199З года, поскольку с уверенностью предполагаем, что они стали известны Федору Михайловичу именно в октябре 1993 года.
Основываясь на этой дате, мы и последние записи дневника относим к первой половине 1994 года.
