Санин Евгений - Чудо - из чудес
— Вот видишь… — кивнул на нее Ваня.
— Ничего, — уверенно сказала Лена. — Стасик изучит по интернету все законы и что-нибудь придумает.
Ваня, согласно кивнул.
Добавил, что тоже подумает.
И вышел.
— А что тут думать? — удивилась Виктория. — Твоя мама, насколько я поняла, в ФАПе работает?
— Да: в фельдшерско-акушерском пункте.
— Ну так пусть сделает тебе справку!
— Зачем? Я и так на инвалидности.
— Вот наивная! Другую — что ты в положении.
— Да ты что?! — возмутилась Лена. — Я ведь целовалась только раз в жизни! И — сразу такое?!!
— Но ведь это же только формально. Так же как и у меня.
— Нет, — категорически отказалась Лена. — Я не хочу, чтобы наши семейные отношения со Стасиком с самого начала строились даже на капле лжи.
— Нет, ну ты совсем ненормальная! Да как же теперь в жизни без этого?
— А вот так! — твердо ответила Лена. — Жизнь ведь она — что поле. Только один сеет рожь. А другой — ложь! И когда начинает жать урожай, то никак не может понять — почему у него все наперекосяк: семья разрушилась, дети болеют, сплошные неудачи и скорби. А что удивляться? Что посеешь, то и пожнешь! Покаяться бы — да не просто на словах, а делом. То есть, солгал — так хоть после остановись! Но люди часто даже в мыслях бояться признаваться себе в этом. Предпочитают забывать, на каком фундаменте попытались когда-то построить свое счастье. Куда легче все валить потом на других!
Она хотела продолжить.
Но тут вдруг… до нее дошел смысл других слов Виктории.
— Погоди! — с недоумением сказала она. — А почему у тебя это — формально? Ты что, разве не ждешь ребенка?
— Ну… в прямом смысле нет, — поморщившись от досады, что, кажется, проговорилась — да еще кому, этой, она и слово-то подобрала не сразу — святоше? — проворчала Виктория. — Хотя по законам природы он и должен быть!
— Ничего не понимаю… — пробормотала Лена.
— А чего тут понимать? Мы с Ваней еще не пожили в свое удовольствие. И ребенок нам будет только помехой. Слу-ушай! — вдруг протянула Виктория. — А твоя мама мне не поможет?
— Что?! — вздрогнула, как от удара, уже все начинавшая понимать Лена.
Судя по всему, эта красивая молодая женщина забеременела лишь для того, чтобы женить на себе ее Ваню!
И теперь, как это становилось все более очевидным, собиралась избавиться от сделавшего свое дело ребенка.
Лена открыла форточку, потому что ей внезапно стало нечем дышать.
Всю возникшую было симпатию и жалость к Виктории, с детства росшей без материнской ласки, словно сквозняком, загулявшим по кухне, унесло во двор, на жестокий мороз.
«Бедный Ванечка! Он же так любит детей…»
А Виктория совершенно невозмутимо, словно речь шла о только что разделанных ею карасях, и даже как будто торгуясь, продолжала:
— Ну — аборт сделать! Тогда, глядишь, я еще на несколько дней смогу задержаться. Какая разница, где время терять? Тем более что по-свойски всегда лучше сделают!
— Да моя мама ни разу в жизни аборты не делала! Ни сама, ни другим! Грех ведь это. Страшный грех! — с негодованием воскликнула Лена. — Наоборот, она отговаривала от этого всех. И, к счастью, у нее это всегда получалось. Ведь ребенок, который в тебе, это не просто зародыш, а уже такой же, как и мы, только совсем еще беспомощный и полностью зависящий от нас живой человек. Который, между прочим, как это уже неоспоримо доказала наука, слышит и понимает — все. В том числе и то, что ты сейчас сказала!
— Ну, ладно, хватит! Лично меня уже не отговорить! — отмахиваясь от Лены, усмехнулась Виктория. — Ни твоей маме, ни, тем более, тебе!
Видно было, что она уже пожалела о своей излишней откровенности.
Один лишь страх перед тем, что Ваня раньше намеченного ею плана узнает обо всем, а ведь его нужно хорошо подготовить или просто обмануть — мол, выкидыш был, пожалей, милый! — остановил ее от того, чтобы высказать все, что она думает.
— Ты только Ване пока об этом не проговорись, — попросила она и не без угрозы в голосе добавила: — А то сама потом пожалеешь! Мне ведь в Москве еще надо будет твоего Стаса от своих, ох каких броских и липучих, подруг защищать! Ну так как — договорились?
— Хорошо, Ване я ничего не скажу, — отчетливо выделяя имя брата и оставляя таким образом для себя честную возможность поделиться этой ужасной новостью со Стасом, который и здесь может быть что-то придумает, пообещала Лена.
Между ней и Викторией сразу словно выросла крепостная стена.
Причем, непреодолимая с обеих сторон.
И они, больше не разговаривая ни о чем и не глядя друг на друга, продолжили — каждая свою — работу…
2
— Ну ты даешь… — только и покачал головой Стас.
Пока Стас с Ваней, а Лена с Викторией занимались делами, Будко-старший истопил баню.
Вопреки издавна установленному обычаю, что первыми парятся всегда мужчины, это право деликатно уступили Виктории.
Все-таки генеральская дочка.
Да и сразу видно — брезгливая ко всему деревенскому.
Но та сказала, что не переносит сильного жара.
И поэтому пойдет, когда все основательно поостынет.
Если можно — одна.
Или, в крайнем случае — со своей свекровью, которую она снова не без труда назвала мамой.
Первыми пошли в нее париться Ваня и Стас.
Перед уходом Стас снял с себя крест-мощевик и бережно положил его на полочку в святом уголке.
Попросил Лену затеплить лампадку.
— Стасик, — удивленно спросила она, не сразу увидев, что это не совсем обычный, толстый, состоящий из двух створок, крест. — Откуда он у тебя?!
Стас только собрался ответить, как Ваня принялся объяснять за него:
— Это — старинный крест со святыми мощами апостола. Скорее всего, Андрея Первозванного. Между прочим, принадлежавший отцу Тихону. Он его Владимиру Всеволодовичу в трудный момент жизни подарил, а тот уже — Стасу. Стасик мне даже пообещал поносить его дать!
— Да ты что?! — с легкой завистью вздохнула Лена и робко попросила. — А мне можно к нему хотя бы приложиться?
И просияла, услышав в ответ:
— Конечно! Не можно, а просто — нужно! И не только приложиться, но и носить, когда только захочешь, ну… как только почувствуешь в этом необходимость! Ведь у нас с тобой теперь все — общее!
Под насмешливо-брезгливым взглядом Виктории Стас, Ваня и Лена по очереди благоговейно поцеловали мощевик.
Помолились.
И уже после этого друзья отправились в баню.
Увидев изуродованное шрамами тело Вани — то, что было у него на руках, оказалось только цветочками! — Стас содрогнулся.
Мало того, что в каждом из них таилось столько перенесенной его другом жестокой боли.
Так ведь возьми почти любой из этих осколков, особенно на груди и спине, на несколько миллиметров вправо или влево, и…
«Вот они — материальные подтверждения наших молитв о ближних!» — подумалось вдруг Стасу.
А вслух он сказал:
— Страшно было, Вань?
— Поначалу нет — некогда было бояться. Генерала нужно было спасать. А после, когда он меня, всего обливающегося кровью, на коленях в машине вез, да уже в операционной все это выковыривать собирались. Ну, до того, как наркоз подействовал — да! Еще как! — выливая на большие раскаленные камни умело настоянную отцом на лесных травах воду, признался тот.
И блаженно сощурился:
— Ох, всю службу мечтал об этом мгновении!
Стас молчал.
Не мешал наслаждаться другу.
Тот привычно плескал ковшик за ковшиком на камни.
Которые тут же, прямо на глазах, становились сухими.
Похлестал березовым веником Стаса.
Затем себя.
Собрался попариться еще.
Однако после нового добавленного ковшика задышал часто, трудно и, с удивлением прислушиваясь к себе, сказал:
— Надо же… совсем отвык париться.
— А я и вовсе не привыкал! — отозвался Стас, подозревая, что один из осколков, видать, прошел совсем рядом с легкими.
Или… сердцем.
И как жаль, что он не попросил отца хотя бы накоротке осмотреть Ваню.
