Поцелуй негодяя - Пётр Самотарж
– И не жалко?
– Я ее не граблю.
– Все равно. Обманываешь.
– Никого я не обманываю!
– Ты же ее не спрашивал.
– Чего я не спрашивал?
– Всерьез она или нет.
– Не спрашивал.
– Так вдруг она на тебя всерьез запала?
– А ты чего исстрадался?
– Так… Жалко. Она красивая.
– Само собой. Стану я на корягу время переводить.
– Ну вот, выйдем отсюда – спросишь?
– На фига?
– Чтобы все по честному.
– Ты вообще, бабу снимал когда-нибудь, комик?
Борька растерянно промолчал.
– Какая еще честность, дурик? Так никогда и не было. К ее отцу идти за разрешением поухаживать?
– Зачем к отцу? Но врать – западло.
– Чего врать? Откуда я знаю, серьезно я с ней или нет? Я тебе не экстрасенс и не ясновидящий. Как выйдет, так и выйдет.
– Ну, ты ее просто поиметь хочешь?
– Хочу, ну и что? На хрен мне жена, которую я бы не хотел отодрать как следует, по два раза в сутки? Смотреть на нее и обеды есть? Я и сам с голоду не пропаду, и смотреть лучше буду на всех видных, какие понравятся. А при жене ведь чуть что – сразу в лоб. Кобель, подлец и так далее. На хрена мне такая жизнь?
– Ну, как… Женятся ведь люди.
– Женятся… А потом за рюмкой чая уговаривают холостых друганов не повторять их ошибки.
Беседа продолжалась в том же ключе еще пару часов, пока узников не выпустили на свободу: девицы договорились с рестораном о финансовом возмещении, а подравшиеся заверили власти в отсутствии у них друг к другу каких-либо претензий.
Глубокой ночью компания двинулась по улице в некоем направлении, не представляя, куда именно. Молодые люди размахивали руками и оживленно рассказывали о своих приключениях в застенках, почти все придумывая, а девушки видели обман и смеялись над мужским фанфаронством. Братские и сестринские чувства возобладали, обиды забылись и безоблачное будущее забрезжило в недалекой перспективе.
Из-за поворота на большой скорости выскочила машина и полетела вперед по осевой линии, словно состояла в президентском кортеже. Курортники прыснули на тротуар, а Борьку расперло чувство гостеприимного хозяина, поэтому он решил машину тормознуть и развезти гостей по их временным адресам. Возможно, водитель той ночью не проявил трезвого отношения к жизни, а может быть, при всем желании не мог ничего поделать. Он резко затормозил, «семерку» занесло, и она с глухим стуком ударила Скуластого, который стоял на месте со вскинутыми вверх руками, показывая непонятливому водителю сотенную бумажку. Его мягкое тело подскочило в воздух, несколько раз перевернулось в полете и упало на асфальт метрах в десяти от рокового места. Сорвавшиеся с ног неудачника ботинки отлетели в сторону, а один упал на тротуар под ноги замершей обманщице, все еще не осознающей происшествия. Водитель «семерки», остановившейся поперек проезжей части, ударил по газам, и машина с чудовищным рыком исчезла в темноте, оставив после себя тошнотворный запах паленой резины.
Обманщица и толстушка в ужасе закрыли руками лица, спортсмен тяжело дышал – не привык к виду смерти. Затем они переглянулись и, не сговариваясь, побежали прочь, подобно школьникам, разбившим стекло. Скуластый неподвижно лежал посреди улицы в позе сломанной куклы, из-под его головы быстро растекалась черная лужа.
***
– Очень смешно, – недовольно сказала Вера. – Сейчас все со смеху перемрем.
– А разве не смешно? – искренне удивился Петька.
– Нет, – жестко сказала приведенная им девица.
– Это еще ничего, – вмешался Концерн. – Я вам сейчас такие шекспировские ужасы распишу на почве роковой страсти!
– Петька, проводи девушку, – строго заметила Вера.
Молодежь безропотно и с удовольствием удалилась из взрослой компании.
18
Молодому сельскому учителю Сергею Петровичу Старгородцеву деревня показалась идеальной. Газ есть, машина чуть не в каждом дворе, автобусы ходят не реже одного раза в час, и на любом из них до метро в Москве можно добраться за двадцать минут. В пединститут он поступал, заранее уверенный в собственной профнепригодности, теперь приходилось расхлебывать грехи юности. Распределение педагог воспринял почти с удовольствием. Добираться из подмосковного райцентра до нового места работы приходилось около часа, но Старгородцева устраивало именно большое расстояние. Он боялся, что соседи по подъезду окажутся в курсе его профессионального краха, и хотел удалить от них свою карьеру на максимально возможное расстояние.
Школа помещалась в одноэтажном неоштукатуренном кирпичном здании, по соседству с правлением совхоза, и даже делила с ним номер телефона. Правда, в силу неких мистических причин, связь большую часть времени попросту не функционировала. Учительский коллектив оказался небольшим и сплоченным. Во-первых, школа была девятилеткой, во-вторых, параллельные классы в ней полностью отсутствовали – каждый имелся в единственном числе. Набрать ставку по одному предмету не всегда получалось, на учителях приходилось экономить.
Директор казался добродушным и интеллигентным, но учеников и педколлектив держал в ежовых рукавицах, не позволяя расслабиться ни на день. Среди учителей Сергей выделил Людочку, молоденькую учительницу математики и классную руководительницу пятого класса, и добродушную пышнотелую сталинистку Серафиму Сергеевну, преподававшую русский язык и литературу. Людочка ему жутко понравилась, а Серафима Сергеевна занимала бесконечными разговорами на переменах и после уроков. Однажды она пустилась в долгое повествование о том, как в юные годы пыталась добиться сноса церкви в соседнем селе.
– До райкома дошла, – возмущенно повествовала бывшая комсомолка. – И всем доказывала: какое безобразие, Москва под боком, а тут церковь до сих пор торчит!
Разговор происходил осенью девяностого года, и Старгородцев никак не мог осознать связи между расстоянием до Москвы и сносом сельской церкви.
– Я тогда только институт закончила, – продолжала повествование пламенная атеистка. – Молодая совсем была. Так возмущалась, так возмущалась!
– Чем возмущались? – переспросила Людочка.
– Ну как же! Двадцатый век на дворе, научно-технический прогресс, и вдруг – церковь! Чего я сейчас не понимаю, так этого религиозного мракобесия. Ведь не дикари какие-нибудь, образованные люди, а туда же!
– А при чем здесь прогресс? – в корыстных видах поддержал Людочку Старгородцев.
– Как это – при чем? Научные открытия просто потоком льются, а люди тратят жизнь на всякую бесовщину.
– Так вы о бесовщине и мракобесии или о религии?
– Для меня это все – одно и то же.
– Но это же разные вещи!
– Ну конечно! Колдовать над своими болячками вместо лечения – плохо, а верить, будто Земля сотворена семь с лишним тысяч лет назад – хорошо. Лично я никакой разницы не вижу.
– Смысл христианства заключается не в оценке возраста Земли.
– Да не все ли равно! Как можно почитать святыней и истиной в последней инстанции книгу, в которой говорится о такой ахинее?
– Если
