Игорь Ефимов - Новгородский толмач

А как складываются отношения монастырей с королем у вас, в Литве? Здесь, я вижу, монастыри часто бывают подмогой не только душам людей, но и их телам и даже кошелькам. Если боярину или купцу нужно продать или заложить землю, он знает, что всегда может договориться о сделке с монастырем и уговор будет соблюдаться честно. Да и простой крестьянин может взять новый участок в аренду у монастыря и быть уверен, что монахи не обманут его.

С другой стороны, монастыри часто освобождались великими князьями Московскими от пошлин и налогов, что вело к уменьшению доходов казны. Сами же монастыри разрешенные им дорожные сборы дерут с каждого воза, проехавшего по их земле, без жалости. А если торговые люди попытаются проложить новую дорогу к ярмарке в объезд старой, в Москву летят челобитные с требованием «закрыть и запретить». И князь часто говорит: «Быть по сему». Из-за этого дорог в Московии мало, и новые прокладывать нелегко.

Очень вероятно, что нынешний разлад между князем и церковью стал известен врагам Московии и придает им еще больше дерзости. Доходят слухи, что тевтонцы и ливонцы, отбитые зимой, снова вторглись в Псковские земли. А передовые отряды хана Ахмата уже замечены в верховьях Дона.

Господь Всемогущий, неужели снова допустишь врагов наших под стены Москвы? Сохрани эту землю и помилуй и дай нам хоть ненадолго вкусить на ней мир и покой.

Прощаюсь с Вами, досточтимый брат, и желаю Вам не знать тех тревог и опасностей, которые нынче подступили к нам так близко.

«Душа самовластна, — любит повторять Федор Курицын. — Ограда самовластью — вера. Вера — наставление, данное пророком. У пророка мудрость, наука преблаженная. Ею приходим к страху Божию. Страх Божий начало добродетели».

Я люблю его слушать, завидую покою его души и ума. У меня же ум с душой всегда в разладе. Ум вопрошает, душа не знает, что ответить, только сердится.

Если мы все расплачиваемся за грех Адама, все погибли в нем, почему не все будут спасены во Христе?

Если душа самовластна, то есть свободна что-то совершить вне воли Твоей, где же Твое всемогущество?

А если в каждом нашем поступке Ты незримо правишь нами и потом караешь за грехи, где же Твоя справедливость?

А если у Тебя другая справедливость, которую нам понять не дано, как же можешь Ты карать нас за нарушение закона, нам неизвестного?

Или Ты учишь нас, неразумных, как хозяин учит бессловесного коня: плеткой и сахаром, вожжами и лаской?

Но на какую же работу Ты решил взнуздать нас на этой земле? На какую гору должны мы отвезти весь тяжкий груз страхов, сомнений, угрызений?

Или работа не здесь, а здесь только испытание, отбор для какой-то будущей работы?

Испытание!

Есть ли в Библии хоть один пророк, который не произнес бы этого слова?!

«Бог пришел, чтобы испытать вас», говорит Моисей.

«Господь испытует все сердца», вторит ему Давид.

«Но Он знает путь мой; пусть испытает меня — выйду, как золото», стенает Иов.

И Соломон слагает стихи про то же: «Плавильня — для серебра, и горнило — для золота, а сердце испытывает Господь».

«Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог», читаем у Экклезиаста.

«Вот Я расплавил тебя, но не как серебро: испытал тебя в горниле страдания», разъясняет Исайя.

«Пострадают некоторые и из разумных для испытания их», грозит Даниил.

«Возлюбленные! Огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь!», призывает апостол Петр.

А уж апостол Павел говорит об испытании чуть не в каждом послании своем.

Да — верю, знаю! Всю мою жизнь Ты испытывал меня и спасал, испытывал и спасал.

Но чувствую — вот оно грядет, последнее испытание!

Падут городские ворота пред страшным врагом, будет вокруг стон и ужас, огонь и разорение, кровь и мука невинных.

Но как — о, Господи! — как должен я послужить Тебе? Научи! Должно ли мне взять меч в руки и принять смерть в бою с неверными? Или, наоборот, явить пример смирения, дать зарубить себя татарской сабле на пороге храма Твоего?

О, прикажи одно или другое!

Дай ясное повеление!

Избавь душу от бремени самовластья!

Милая, родная Грета!

Видимо, это будет мое последнее — прощальное — письмо. Долго судьба щадила меня, Господь замечал в последний момент грозящую мне погибель и спасал от беды. Но сейчас туча так черна и так широка — по всему небу, — что даже лучику надежды не дано прорваться сквозь нее. Тысячу лет простоял великий град Константинополь — но даже его могучие стены пали перед напором неверных. Где уж выстоять молодой Москве. Несметные орды катятся к ней с юга, сжигая все на своем пути.

Даже сам великий князь утратил мужество, отправил жену, детей и казну в далекий северный город. Богатые купцы и бояре тоже бегут в свои дальние вотчины. Но я среди тех, кому бежать некуда. Нужно покориться судьбе.

Московская рать выступила на юг, навстречу врагу, но трудно поверить, что она сумеет удержать его. И некого позвать на помощь. Двое братьев великого князя в начале этого года поссорились с ним, увели свои дружины на запад. Псковичи сами с трудом отбиваются от немецкого нашествия. С западной границы нельзя снять войска — оттуда в любой момент могут ударить литовцы. Призвать подкрепление из восточных городов? Но этим тут же воспользуется хищное Казанское ханство. (Недаром «казань» по-татарски означает «кипящий котел».)

Три дня назад я шел через посад к дому Ивана Курицына. Вдруг толпа на Ордынке взволновалась, распалась на две части. Раздались крики:

— Державный! Державный!

Кто-то упал на колени, кто-то прижимался лбом к земле. И действительно: сам великий князь проезжал по улице с небольшой свитой. Но как же так? Все полагали, что он при войске, готовится отразить татар, как его прадед Дмитрий Донской. А он что же? Бежал в Москву? Оставил армию без полководца?

Ужас и безумие накатили на толпу, прогнали трепет перед власть имущим.

— Не оставь на погибель! — закричал кто-то.

— Спаси, государь!

— Смилуйся!

— Оборони!

— Защити!

Задние давили на передних, проезд делался все уже. Свита размахивала плетками, но люди все напирали. Какая-то баба ухватилась за княжеское стремя, дала коню волочить себя в пыли.

— Мы же твои дети и слуги! Неужто оставишь нас погибнуть от поганых?

— Сам же разгневал Ахмата, не платил ему дань!

— Тебе, знать, богатеть, а нам живота лишаться?

— Не слушай, государь, лихих советников!

— Им бы только свои вотчины да мошну сберечь!

— Восстань на врага — и мы все за тобой!

— Не оставь!

— Пощади и помилуй!

С большим трудом княжеская кавалькада протиснулась сквозь вопящую и рыдающую толпу, ускакала в сторону Кремля. И что там происходит, за его стенами, не знает никто. Федор Курицын при войске, на берегах Оки. У нас, в Посольском приказе, тоже смятение. Вспоминают, как отец великого князя, Василий Темный, попытался противиться татарам, как они его разбили под Суздалем и сколько крови тогда пролилось. А даже если и даст Бог победу, что с того? Вот Дмитрий Донской победил Мамая, а через два года новый хан собрал силы, напал, взял Москву обманом, жег и убивал, не щадя ни старых, ни малых. И тот же победитель, Дмитрий Донской, в бой уже с ним не вступил, укрылся с семьей на севере.

Я пытался говорить с нашим священником об устройстве лазарета для раненых — он не стал слушать. Чувство безнадежности заливает души, течет по улицам, поднимается до церковных маковок.

А тут еще куда-то исчезли мои друзья: Кара Бешмет и Иван Курицын. Жена Ивана со слезами рассказала мне, что перед отъездом он прощался с ней, будто навсегда. Но куда уезжал — не открыл. Когда мне удается проведать их, я часто застаю ее забившейся за сундук в дальней комнате, без света, с обоими детьми, закутанными в меховой кожух.

Духовник великого князя, ростовский епископ Вассиан, прислал ему послание, в котором призывал не падать духом и смело поднять меч против неверных, защищать страну и церковь свою. Кто-то снял копию с письма епископа, и оно попало к нам в Посольский приказ. Читая его, я так разволновался, что сам был готов напялить доспехи и записаться в ополчение. Но нас никто от дворцовой службы не освободит. Переведу для тебя несколько отрывков из этого Боговдохновенного послания. Пусть в Европе знают, что в гибнущей Москве не все души были сломлены страхом.

«По Божьему изволению, наших ради согрешений, охватили нас скорби и беды от безбожных варваров. Слыхали мы, что басурманин Ахмат уже приближается и губит христиан, и более всего похваляется одолеть твое отечество, а ты перед ним смиряешься и молишь о мире, и послал к нему послов. А он, окаянный, все равно гневом дышит и моления твоего не слушает. А еще дошло до нас, что прежние смутьяны не перестают шептать в твое ухо слова обманные и советуют тебе не противиться супостатам, но отступить и предать на расхищение врагам словесное стадо Христовых овец.