Джек Керуак - Видения Коди
Вот в Л.-А., встретить судно Дени – Рождество Л.-А., Великий Американский Субботний день, но в Л.-А. и в Рождество пик покупок – совсем как в Лоуэлле Южный Бродуэй, но на теплом странном солнышке – Маленькие мексиканочки со своими мамашами рассекают в розовых блузках, через одно плечо перекинуты магазинные сумки – четкие персонажи тыщами во всевозможных куртках, рубашках, башмаках, иногда сверху получеткие, а снизу алкашные штаны – И пёзды! Лиловая бандана, красная бархатная юбка, длинные ноги – Шикарные мексиканские девушки с полными сиськами, губами и кугуарными глазами – Цветные кошаки в черных рубашках, легких шляпах и пиджах в клетку – Девушки в вислых четких жакетах-пиджаках над свободными брючками, выглядят кукольно, совсем как Эвелин в рубашке своей и дангери – это калифорнийская кукольность – целые семьи едят у Клифтона, празднуя покупки – Совсем как, должно быть, сейчас на Куин-стрит в Кинстоне, Северная Кэролайна, и Ма с Нин там рассекают – Полная машина негритянских пижонов – моряки – чокнутые трамваи – люди другие и чокнутей, чем в Нью-Йорке, и возогнаны к солнцу в одежде и ощущенье – Потопом потоп, этот потный ум не в силах состязаться или даже глаза эти – Девушки в коротеньких узеньких юбчонках, голоногие, в сандалиях, длинные волосы, я сдох.
«Игрокрай» Л.-А., но вот сейчас в нем что-то невыразимо печальное – в этом битом старом «Игрокрае», у стойки с кофе, «Белое Рождество» Бинга в музыкальном автомате, какая-то грусть, что раздирает мне разум на части и из-за нее мне хочется стонать – Помню, как Ирвин много лет назад, бывало, врубался в эти заведения от Нью-Йорка до Денвера и Хьюстона и обратно, и как я слишком долго не мог последовать его примеру – но без разборчивости, ибо он избрал обезьяний свой образ в этой путанице и применял его в интересах того дня, а я все равно лишь качусь себе колбаской – из-за Южной Главной улицы это все равно что глядеть на реалистическую американскую картину – «ИГРОКРАЙ», великая квадратная сцена, и листки с беговыми подсказками приколоты справа – семья, мать с длинными падучими волосами в комбинезоне и черной куртке транжирит пенни на взвешивательную машину, с детьми, старик в яхтенной фуражке с якорем и алкашных штанах, кто приводит свою семью на Южную Главную улицу в большой до-рождественский субботний день только потому, что это улица его собственного зависа, совсем как старый Коди, должно быть, приводил в этот день его и Ма Помрей в ее безумном туберкулезном оклахомско-сезонном комбезе на Лэример или в Лоуэлле бедный погребальный фермер приходит не на Центральную улицу, а в раздолбанные лавки Бридж-стрит (хоть и несравнимы на самом деле) – пацанчик, следовательно, вспоминает своего Па в собственном уместном печальном окруженье – Моряки и Морпехи, один Военно-воздушник изучают голенькие журнальчики, я вижу, как он разглядывает две чокнутые пизды, развалившиеся на солнышке пузом вверх, ноги сомкнуты, «здоровы-и», и «Европо-Нагие Впечатления от Европы (!)» – невероятно битые предсказательные машинки, гипсовая голова цыганки с гипсовой бородавкой – антикварные пистолетные машины – огромное любительское полотно, изображающее эсминец на синем море, ныне драное с одного конца, кажет пыльные электрические приблуды сзади – дыра в полу, отсеки инструментов в ней, чтобы чинить чокнутые оттяг-машины – долбежные киношки, где на самом деле хлопают белые электрические куклы, в которые врубаются япские и мексские детки (та детвора, что гладко и горизонтально зачесывает себе волосы сзади, а спереди вертикально, как у кинозвезд, у них нет чресл, лишь «ливайсовый» ремень и, надо думать, хер, хотя там, кажется, нет места даже для жопы, они парят бестелесно сиречь то есть без-бедро, без-чресло по-над тротуаром, словно тощие бесполые призраки, либо так, либо вяло горбятся в огромных четких костюмах и в спортивных рубашках Л.-А., что безумнейшие, ибо тут родина спортивных рубашек) – Субботний день в «Игрокрае», в некоторые семейства я врубался еще в 1947-м, что прикатывают из ночи Зорро на угол Холливуд и Вайна поглядеть на звезд, ныне сюда просочившихся (я видел, как Тихий океан оперял ночной берег к югу от Обиспо, ух). Всяческие машины, мускульные машины, фотки, обычный кегельбан и т. д., а музыкальный автомат дует Эллой, М-ром Б., Бингом и блюзом, и через дорогу чуть подале мой друг, чистильщик обуви, кто пищит фальцетом, надраивая ботинки, то и дело все время врубается в улицу, сперва через одно плечо, потом через другое, прыгает, вопит «Дуй!», спускает все свои деньги на музыку из автомата в хижине, носит клетчатую боповую кепку из шотландки, говорит: «Я обожаю деньги, даж ненаю, что со мной такое» и по ходу беседы и прыжков (играл пластинки «Иллиноя» на тромбоне и вместе с Лестером и Хоком), пытался зацепить меня «оттеночной» ваксой за $1.25, но я отбрехался, в подлинном разочаровании от него, с тридцатью центами, но я в этом виню его угрюмого босса, негра, в том, что, когда появился, святой перестал прыгать и врубаться в улицу, большая шумиха – Южная Главная безумна, да и весь Л.-А. тож, больше обычного – Дешевая киношка «Оптик» тут прямо напротив «Игрокрая» с кропотливым маленьким козырьком и кассой «открыто-всю-ночь», цветные кошаки врубаются в картинки напереду («Маленький Египет») – Вот негритянская семья входит в «Игрокрай» с жаркосолной улицы – Вот меня сметает прочь метлой!
Южная Главная улица, бродяги с раскровленными лбами – индейцы – кореша морпехов в кроваво-красных спортивных рубашках – индейцы в хиповых синих сержевых костюмах – «Мамбо» Прадо доносится из бара «Через край» – «Веселие», еще одна дешевая киношка – Негритянский пацан в дангери, черные замшевые ботинки и старая красная спортивная рубашка – У всякого коктейль-бара есть приветливая б-девушка на первом табурете и ждут синие интерьеры – Старый индейский работяга (или мексиканец) в коричневой кожаной куртке, но обычной фетровой шляпе, хоть и несколько вестерновой – Семья: мексовый горбатый малютка Папка, жена, миленькая, и миленькая дочурка, лет пять с подарком – на нем фермерский комбинезон – обелорубашленный мекс с темным трагичным ртом проходит мимо —
Уилмингтон, обалденно поел в «Звездном кафе Джека» – говяжье жаркое на ребрышках, сладкий карамелизованный ямс, свекла в масле, наелся впервые после того, как меня насытила чудесная ветчина, копченная в цикории, которую делала мать Эвелин Помрей у Коди (ветчинное пиршество). Я ослаб от голода после прогулки – от Католического клуба торгового флота к Стенке 154, полуторамильная прогулка холодной грубой калифорнийской зимней ночью, от которой раньше на работе во Фриско у меня начиналась эта жуткая простуда, что буквально не давала мне видеть ничего из окна теплушки «Молнии», и какую я лично пресекал тем, что двадцать четыре часа проводил в постели, пинта бурбона, лимонный сок и «анацин» – лекарство за десять долларов (включая ужин с индейкой в бичевой столовке Л.-А.). Раньше сегодня была еда у Клифтона, ягнячье ребро, слишком маленькое и вполовину не такое хорошее, как у этого Уилмингтонского Джека прямо рядом с путями «Тихоокеанской красновагонной». Поездка вниз феноменальна – после Комптона, буржуазного городка, и хлипких диких пригородов Л.-А. с гаражами, коттеджи рядом с горами шин, зеленые оштукатуренные дома-ящики, сараи с нигра-углем и коксом, там на равнине высились целые метрополии нефтяных буров, а за ними нефтеперегонки, со всех сторон, качают, дымят, безумно – И вот п/х «Президент Эдамз» уже швартуется к Стенке 154, а я приехал по суше его встречать – Подозрительные персонажи у порта, Мэттью Питерз? Пол Лаймен? Ради безопасности Дена стоит вообще-то держать ухо востро. Тут всё те же сияющие воды, что соединяют Пенанг и Джёрзи-Сити.
Четыре дня пахоты в багажном отделе железной дороги во Фриско, тягая мешки с почтой, чистоганом $10.40 в день; десь-долларов потратил на оттяг и Мари – приехал в Л.-А. «Молнией» в грузовой теплушке, куда меня посадил Коди, с триц-долларами – полумертвый от вирусной пневмонии, три разных кондуктора заставляли меня лечь поспать, или меня допросят – две мили прошел в изможденной скорби с бременем сумки от депо Л.-А. до самого перекрестка Южной Главной и Пятой и к жизнеспасательной гостинице и лимону с бурбоном. Это записи. Одиноко мне сегодня без Ма, Нин, Льюка и Кинстона – Я намерен пересмотреть всю Трагедию Номер Один начала моей жизни на моем судне, каким бы оно ни было. Надеюсь, это «Эдамз», старый темный «Эдамз» ныне в обширной ночи Педро тянется меня коснуться.
Да, припомнить, Мари, врубился в нее, она врубилась в меня, в Малом Харлеме на Третьей во Фриско – дал ей снобский мексовый бумажник, избавился от него, хоть и тревожно – холодным дождливым утром в 7:30 нам велели явиться на работу в 6 вечера, и мы с Коди погремели в старой зеленой трахоме к жилым хижинам за путями и позади мусорок в пятимильном доме – разбудили Мари с пинтой бурбона и поделенной бутылкой (бедняком) токая – ее сестра спала со своей дочкой (семи лет) на кровати, белый моряк в спальне, но записи сразу (Пять Игр И Все Звать Дай, Дай Маленько, Не Дай, Дай Половинку, Дай Побольше, Ничего Не Дай и т. д.) и затем завтрак и зять, и мы бахаемся в спальне, разговариваем о ее наследстве в $4600, «кадиллак» или гусиная ферма – Дылда Бакл пришел с пятериком бургундского – поездили по Третьей улице за Ч, ничего, персонажи туда-сюда – Старый Джаббо – потом домой поспать два часа днем, у Эвелин припадки, ух! – А в Л.-А. я на то судно так и не попал!
