Байрон Кейти - У радости тысяча имен
Позже в Интернете Стивен обнаруживает информацию о новой операции по трансплантации роговицы («последнее слово в медицине», как сказал он с улыбкой), которая называется «десцеметова послойная кератопластика эндотелия». Практикует ее хирург Марк Терри из Портленда, штат Орегон, Операция длится всего час, делается без швов или, самое большее, с двумя-тремя швами, пересаживается не вся роговица, а только ее внутренний слой, и восстановительный период длится лишь несколько недель. Прекрасно.
Затем Стивен натыкается на форум, посвященный дистрофии Фукса, на котором живо обсуждается новая методика. Люди пишут: «Ни в коем случае не делайте подобную операцию! Этот метод экспериментальный, он еще недостаточно хорошо изучен. Нет никаких гарантий, что дистрофия Фукса не возобновится из-за частичной трансплантации роговицы. Не допускайте, чтобы вас использовали в качестве подопытных кроликов!» Хорошо. Может быть, лучше остановиться на традиционной методике трансплантации.
Стивен продолжает собирать информацию, беседует с некоторыми своими друзьями-врачами, и мы снова склоняемся к мысли о новой операции. Здорово. Эта операция гораздо проще. Почему я знаю, что мне нужна операция? В конце концов, я не нуждаюсь в глазах. Но боль становится все сильнее, и временами она почти нестерпима; она мешает мне эффективно делиться с людьми исследованием. Это указывает мне на способ действий.
А прямо здесь и прямо сейчас все прекрасно, и я ничего не знаю о том, что случится в будущем. Я диктую эту главу Стивену после того, как закапала в правый глаз специальные обезболивающие капли. Весь день я занималась своей работой, а потом в течение часа подписывала книги, пока не разболелся глаз. Все просто замечательно: Стивен, печатающий то, что я говорю; легкий ветерок, струящийся в комнату отеля через открытую балконную дверь; небо Стокгольма; переполняющее меня чувство благодарности к двум врачам — к матери Паскаля, которая экспресс-почтой переправила мне из Франции обезболивающие капли, а также к отцу Густава, выписавшему рецепт на подобные капли, но другой фирмы, которые можно купить здесь, в Стокгольме. Они тоже поступили согласно указанию реальности, и благодаря им я сейчас снова могу нормально работать. А завтра утром Густав после завтрака отвезет нас в аэропорт, и мы со Стивеном полетим в Амстердам. Кто знает, как завтра будет чувствовать себя мой глаз? Мне известно лишь одно: как здорово сидеть здесь, делать то, что я делаю, и быть тем, что есть.
Чью роговицу мне пересадят? Кто умрет и даст мне шанс видеть, если операция окажется успешной? Подобно мне и вам, этот человек умрет тогда, когда придет его час, не раньше и не позже, и я унаследую принадлежащую ему роговицу. Кто он? Мужчина или женщина? Молодой или пожилой? Черный, белый или желтый? (Один дорогой мне человек из Германии, любящий Работу, предложил отдать мне свои роговицы. Стивен поблагодарил его и сказал, что подобный дар невозможен, поскольку донор еще жив.) Мне нравится то, как реальность проявляет себя. Мне нравится мысль о том, что, когда я умру, мое тело тоже может послужить на благо других людей. Возьмите мое сердце, мои органы, мои обретшие вторую жизнь глаза, все, в чем вы нуждаетесь и что может быть использовано, — в любом случае все это не принадлежит мне и никогда не принадлежало.
Я готова к тому, что ослепну, если операция не будет успешной. Я уже почти слепая. Я прохожу через терминалы аэропортов и не вижу никаких знаков и информации на табло Я иду по коридорам отелей, а перед глазами у меня сплошная пелена. Я стою перед сотнями людей на своих семинарах и не в состоянии разглядеть не то что их лица, но даже поднятые руки. Я живу в мире без лиц, без красок — замечательном мире, в котором все так просто.
Стивен видит и читает без очков, поэтому во время завтрака в буфете отеля он показывает мне, где взять яйца всмятку, кофе без кофеина, тосты, йогурт, фрукты. С его помощью я хорошо ориентируюсь у буфета. Я знаю, что мне совсем не обязательно видеть те или иные блюда. Я их ощущаю, так же как ощущаю сияние мира.
Я ставлю еду на поднос и иду вслед за Стивеном по большому залу буфета. Я смотрю по сторонам, пытаясь увидеть человека, который должен присоединиться к нам, чтобы обсудить кое-какие вопросы. Перед моими глазами почти сплошная тьма, и все-таки в ней видны более темные тени. Одна из теней движется мне навстречу. Я спрашиваю у Стивена: «Дорогой, это Питер?» И Стивен отвечает: «Да, это он». Даже если бы Стивена не было рядом, для меня не представило бы трудности подойти к этой тени и спросить. «Питер, это вы?» Но сегодня реальность так добра ко мне, что нет необходимости преодолевать препятствия в виде отодвинутых стульев и спотыкаться о какие-то предметы на полу.
Я всегда знаю, что путь свободен. И даже если я спотыкаюсь и падаю, я радуюсь своему падению. Падение равно не-падению. Подняться или остаться лежать на полу — одно и то же. Единственная возможность познать то, что есть, — не отделять себя от происходящего. В этом и заключается постоянное пребывание в состоянии любви с тем, что есть.
Я вижу добро повсюду. Временами оно выглядит как деревни, которые сравняло с землей цунами. А иногда оно предстает передо мной в виде мужчины, потерявшего обе ноги, или другого мужчины, получившего долгожданное повышение по службе, или женщины, настолько тучной, что ей трудно нагнуться. Добро может иметь вид зловония из канализационного люка или облаков, медленно проплывающих по голубому небу. Я больше не верю в то, что мужчина, потерявший ноги, не должен был остаться без них. Я вижу, как он хочет вернуть их; вижу, как он думает, что нуждается в них; вижу, как он несчастен от того, что верит в это. Я вижу, что причиной его страдания является война с реальностью. Сама по себе потеря ног не может привести к страданию; оно возникает от желания иметь то, чего нет.
«Я должен был», «я не должен был», «ты должен был», «ты не должен был», «я хочу», «мне нужно» — эти неисследованные мысли искажают наше восприятие добра, которое так же обычно, как трава. Когда вы верите в эти мысли, вы сужаете свой ум; суженный ум не позволяет вам понять, почему потеря ног есть добро, почему добром является слепота, болезнь, голод, смерть, деревня, смытая цунами, весь мир, наполненный страданием. Вы остаетесь в неведении о добре, которое присутствует во всем, что вас окружает; вы лишаете себя восторга, сопровождающего осознание того, что любой опыт — проявление добра. Какими бы ни были ваши мысли, реальность всегда остается тем, что есть. Она не последует за вашими представлениями о том. что должно быть, и не станет дожидаться вашего разрешения на какое-то действие. Реальность всегда остается тем, что есть, абсолютным добром, независимо оттого, понимаете вы это или нет.
Попытайтесь сделать людей нравственными, и вы заложите основу для зла.
Быть присутствующим — значит жить, не контролируя реальность, и всегда радоваться тому, что есть. Для людей, уставших от боли, нет ничего хуже, чем пытаться контролировать то, что не подлежит контролю. Если вы хотите подлинного контроля, отбросьте иллюзию контроля. Позвольте жизни проживать себя через вас. Ведь на самом деле так оно и есть. Вы просто рассказываете историю о том, чего нет, и эта история никогда не станет реальностью. Вы не являетесь творцами дождя, солнца или луны. У вас нет контроля над своими легкими, сердцем, дыханием или зрением. Сейчас вы здоровы и жизнерадостны, а в следующее мгновение ситуация может полностью измениться. Стараясь уберечь себя от беды или болезней, вы становитесь очень осторожными и из-за этого можете вообще упустить жизнь. Любой опыт полезен для нас. Я люблю повторять:« Не стоит быть таким осторожным, можно пораниться».
Невозможно сделать людей высокоморальными — они такие, какие есть, и делают то, что делают, не оглядываясь на существующие законы. Вспомните эпоху сухого закона. Я слышала, что поправка о сухом законе была предложена исполненными благих намерений, высокоморальными людьми, которые просто хотели уберечь нацию от соблазна алкоголя Их благое намерение, конечно же, потерпело крах, поскольку трезвость может прийти только изнутри. Нельзя заставить людей быть трезвыми, честными или добрыми. Вы можете до хрипоты говорить о том, как важны нравственные ценности, а люди по-прежнему будут поступать так, как считают нужным.
Самый лучший и единственно эффективный способ переубедить другого человека — стать примером для подражания, а не навязывать свою волю. Я тоже пыталась привить моим детям нормы морали, объясняя, как следует и как не следует поступать, что им должно нравиться, а что не должно. Я старалась быть хорошей матерью, полагая, что это именно тот путь, который сделает их хорошими людьми. Когда мои дети поступали не так, как мне хотелось, я испытывала досаду или наказывала их, веря в то, что это пойдет им на пользу. Так что на самом деле я учила их нарушать установленные мною законы и при этом быть очень осторожными, чтобы не попасться. Я вынуждала их изворачиваться и лгать ради иллюзорного мира в семье. Многое из того, что я учила их не делать, я делала сама и не признавалась им в этом, а иногда это происходило даже на глазах у детей. И я ожидала, что они не будут совершать неблаговидных поступков только потому, что я так хотела. Это не работало. И я не испытывала ничего, кроме замешательства.
