Заблудившийся звездолёт. Семь дней чудес. - Анатолий Иванович Мошковский
«Выход строжайше запрещён!»
Леночке было грустно. Быстро промелькнула, погасла, исчезла в космической темноте эта удивительная маленькая планета, и теперь лишь как воспоминание о ней остался в её отсеке тонкий запах синих роз и ещё каких-то цветов, не имеющих на Земле названия: голубоватых с острыми лепестками, ярко-жёлтых, ослепительно белых, красновато-чёрных…
Что они понимают в этом, мальчишки? Плавать и хохотать, кататься на листе кувшинки — это по ним, а вот чтоб по-настоящему оценить красоту новой планеты и пожить на ней — на это они не способны…
Она была сердита на мальчишек и всё-таки старалась понять их. Конечно же, они не могли поступить иначе! Благоухающие цветы, плеск волн в сказочном жёлтом озере, порхание необыкновенных бабочек и редкостная тишина покинутой планеты — всё это не самое главное для них в жизни…
А что, в таком случае, самое главное для неё?
Наверно, для неё самое главное то, чтобы её ценили не только за красоту, чтобы мальчишки по-настоящему дружили с ней, верили в неё…
Прошла неделя, Леночка беседовала в отсеке со своим верным Рыжим лисёнком, одарённым сложнейшим электронно-кибернетическим умом и знавшим тысячи добрых советов, шуток, загадок и сказок, как вдруг из рубки донёсся отчаянный спор. Леночка поняла: они приближаются к новой планете…
Она отодвинула дверь отсека и вышла.
— Не надо на неё садиться! — громко уверял Алька, стоявший у пульта управления, а Колесников, сидевший в пилотском кресле, яростно сопротивлялся:
— Почему? Вы посмотрите, какого они достигли совершенства! Какие у них дороги — струнки! А какие города! Стоэтажные здания из стекла и бетона! А какие поезда и самолёты! Я отвечаю: здесь нам не будет скучно…
— А где нам было скучно? — спросила Леночка. — Или ты намекаешь…
— Ни на что я не намекаю! — стал оправдываться Колесников. — Ты посмотри в иллюминатор вниз, там создана высокая цивилизация…
И Леночка посмотрела. Внизу и правда был образцовый порядок: необыкновенно точные квадраты, прямоугольники и треугольники лесов и лугов, правильные, по циркулю проведённые круги морей…
— Как бы не ударили по кораблю из орудий… — сказал Алька. — Ты как считаешь, Жора?
— Не знаю, — ответил Жора. — Не похоже вроде бы, но я теперь ничему не верю — такие эти планеты бывают обманчивые… Сверху видится одно, а внизу оказывается совсем другое…
— А я что говорю! — обрадовался Алька. — Летим дальше.
— Я уже трижды облетел эту планету! — Колесников, видно, ни за что не хотел расставаться с ней и пролететь мимо неё. — Никакой опасности, и ответ на мой запрос самый благоприятный: «С огромной радостью ждём вас, люди Земли…» Ни разу ещё не было такого ответа… Ну, Толя, ты ведь всё-таки мой заместитель…
— Я за то, чтобы сесть на неё, — сказал Толя: что поделаешь, иногда Колесников бывает прав и приходится его поддерживать.
— А как ты, Лена? — спросил Колесников. — Уверен, тебе на ней будет интересно.
— Интересней, чем на Планете Синих Роз, мне не будет нигде, — ответила Леночка.
— Ребята, беру всю ответственность на себя! — Колесников резко повёл звездолёт на снижение и включил тормозные двигатели.
И вот они сели. Отвязали ремни, натянули комбинезоны и, как всегда, цепочкой, полезли за командиром по трапу. Вот он повернул на четыре оборота ключ, и их верный друг автомат проговорил бесстрастно чётким голосом: «Выход строжайше запрещён!»
Ребята оцепенели. Колесникову оставалось последний раз повернуть ключ и толкнуть дверь. Но он застыл.
— Что ж это такое? — спросила Леночка. — Как это понять?
— Надо улетать, пока не поздно! — крикнул Алька. — Нам грозит опасность.
— А если автомат ошибся? — спросил Колесников. — Я уверен, что он ошибся. Не сработало какое-нибудь реле или вышел из строя полупроводник. Это иногда случается…
— Но не в таком звездолёте, как наш, — сказал Толя. — Он — последнее техническое слово Земли.
— Нельзя, — поддержала его Леночка, — ни в коем случае нельзя выходить!
— Можно! — настаивал Колесников. — На этот раз наш звездолёт оказался не идеальным и в электронно-вычислительном устройстве, контролирующем выход экипажа из корабля, оказалась неисправность.
— А если он исправен? — не согласился Алька. — Что тогда с нами будет?
— Всё будет хорошо. Вот увидите, — сказал Колесников, повернул ключ ещё на один оборот и толкнул дверь.
Дверь не открывалась. Она решительно не хотела выпускать ребят наружу. Тогда Колесников стремительно взбежал наверх, больно задевая своими острыми локтями ребят, гуськом стоявших на трапе, дёрнул в рубке голубой рубильничек — выключил энергосистему корабля — и так же стремительно скатился вниз.
Ребята и опомниться не успели, как он сильно толкнул дверь, вышел наружу, и грянувшая с космодрома музыка оглушила ребят.
— Как встречают, а вы… — Колесников полоснул глазами по лицам ребят и поднял в приветствии руку. И все, кто пришёл встретить их — а пришла, наверно, добрая тысяча человек! — подняли вверх руки. Лица их засверкали улыбками, и они громко и очень стройно запели. Но самое удивительное было не это. В небе над ними неподвижно висели сотни бескрылых летательных машин, похожих на вертолёты, и с них тоже оглушительно гремела музыка.
Пятеро маленьких землян робко стояли у своего синего, нацеленного в небо звездолёта, а над ними и перед ними всё содрогалось от радостного, восторженного грохота. Впереди правильным, чётким квадратом выстроилась тысяча людей и пела с воодушевлением и мощью. Нигде ещё не встречали их так. Даже на их далёкой гостеприимной Земле никогда не было на космодромах таких встреч.
Перед строем стоял прямой, подтянутый человек в чёрном костюме с блестящим значком на груди и взмахивал дирижёрской палочкой.
Вдруг оркестр и пение враз замолкли, оборвались — ни один человек не ошибся даже на долю секунды.
И когда на мгновение стало тихо, Колесников шепнул Толе:
— Вот это я понимаю! Какая синхронность, порядок! А посмотри, как они одеты…
Одеты люди были очень просто и продуманно: каждые пять рядов в свой цвет. В синие, коричневые, чёрные, зелёные, жёлтые и белые костюмы. И даже отсюда, от звездолёта, было видно, что сшиты они у прекрасных портных и с точностью до миллиметра пригнаны к фигуре. И фигуры у этих людей были спортивные — ни одного толстяка, распустившего пузо,
