Виталий Амутных - Шлюхи
С бою Филемон, и пусть плывет клин журавлей,
Не жалобься, Бавкида, зря oceнних слез не лей.
Вернутся в мир нифритовые бусы тополей
И примул золотых простосердечные глаза,
Не жалобься, Бавкида, зря осенних слез не лей,
В срок явится божественная майская гроза!
В нервозной сутолоке автобуса (а, может, троллейбуса или трамвая) ехали они к дяде (он же
учитель) за Дашиными вещами, за билетом.
- А куда тебе? – спрашивал Никита. – В смысле, где ты живешь?
- Недалеко,– отвечала Даша.– Есть такой небольшой городок... Сорок минут на электричке.
Святая Русь называется.
– Вот как. Надо же, – усмехнулся Никита. – Я ведь тоже оттуда. Правда, не был я там...
Сколько это?.. В общем, давно не был.
Они стояли, смотрели друг на друга, и, когда Даша уже собиралась что-то сказать, Никита
опередил ее:
- А ты не будешь против... Даша, можно я вместе с тобой поеду? А? Сколько лет уже мать-
отца не видел... Ей-богу, стыдно. Живу, как Иван Безродный.
- Конечно! Конечно, поехали! – выпалила девушка, а взор ее светозарный пересекла радуга
от набежавшей слезы.
В тот же день уехали Никита с Дашей в Святую Русь.
Здесь, собственно, и заканчивается та невероятная, воистину фантастическая пьеса, кем-то
зачем-то поставленная на просторах нашего края. Кто из персонажей лучше, кто хуже справился
со своим долгом, не нам судить. Есть Судия. Будут и дары па заслугам. А пока еще звучит наша
дольняя музыка, пусть бойчее взыграют скрипки да флейты, пусть завьются-закружатся розовые
лепестки, ибо действующие лица, наши знакомцы, наши герои жаждут выйти на прощальный
поклон.
Алла Медная обретается в специальной такой лечебнице. Большую часть времени, начиненная
всякими транквилизаторами, она проводит лежа на кровати, изучая много раз исследованную
географию свежевыбеленного потолка. Когда же по упущению милосердных сестер и братьев она
вдруг лишается успокоительной начинки, – в ней вновь просыпаются неуемные силы: все койки в
палате она сваливает в одну большую гору, забирается на самую вершину ее и уже оттуда кричит
истошным голосом, что Имярек Имярекович еще вспомнит ее, поскольку ему без сподвижников
никак нельзя, и, как только Имярек Имярекович вновь призовет ее под свое крыло – вместе они
дадут последний и решительный... Однако главврач больницы, Наполеон Ильич Македонский,
говорит, что состояние Аллы значительно улучшилось, даже почти пришло в норму, и, найдись
попечитель, готовый взять ее на поруки,– он бы с удовольствием отпустил литературного критика на
89
волю. Конечно, не слишком юный возраст мешает Алле немедленно обрести сострадательного
попечителя. Но, известно, возраст – это не самое главное. Так что, глядишь, – вновь объявится
Алла Медная в какой-нибудь редакции. А может быть, вовсе и не в редакции, а в некоем
акционерном обществе с ограниченной степенью ответственности или в транснациональной
гуманитарной организации.
То, что осталось от супруга Аллы Meдной, было предано огню в одном из крематориев
столицы. Теперь к выделенной праху Евгения Глебовича ячейке колумбария приходит его
двоюродная тетка, приводит сына Славика, цветы приносит. Правда, все реже.
Рядом с прахом Евгения Глебовича покоится урна с кремированными останками убиенного
цианистым калием литератора, носившего чеховскую бородку. К этому месту никто ни разу не
пришел.
А Славка так и не научился есть мясо. К счастью, его опекуны (дальние родственники
многострадального папаши), оказалось, вообще не увлекаются мясоедством. Так что хоть здесь
можно порадоваться за паренька.
Загадочный Имярек Имярекович, как известно, и уничтожился самым, что ни на есть
сверхъестественным способом. Нет больше Имярека Имярековича ни в кабинете главного
редактора толстого литературного журнала, ни в подземельной янтарной комнате. Нет его нигде.
Но вы помните того серенького, того невзрачненького человечка, которого сам Имярек Имярекович
прочил себе в преемники? Он-то жив и здравствует. Он-то, поди, на манер предшественника, и
работает по двадцать часов в сутки, и обитает в его чертогах. Ох, и мудрено с этими татями: ни
имен они не имеют, ни национальностей, да и никаких других человеческих черт. А вид свой они
могут в одно мгновение на какой угодно сменить. Был, скажем, защитником прав обездоленных
шахтеров; смотришь,– а ему уже какая-нибудь Кения золото моет, а там вообще обернется черным
козлом...– вот тебе и на! Всего же опаснее, что способна эдакая штука в сердце залезть, и тогда уж
высосет душу до самой до капельки. Но есть под садом Имярека Имярековича, в том самом месте,
где по весне распускает краски обширный голландский иридарий, есть там под землей ангар, в
ангаре стоит всечасно готовый к вылету вертолет. Так что и призраки чего-то боятся.
Место главного редактора в журнале по исчезновении Имярека Имярековича занял пока Петр
Иванович Милкин. (Или Петр Иванович Нинкин? Немудрено их перепутать.) Исполняющий
обязанности, так сказать. Только всем известно, что нет ничего более постоянного, чем временное.
Дина Оскотскодворская профессионально занялась кик-боксингом. Это занятие приносит ей
куда больше средств и славы, чем былое щелкоперство.
А вот Линачка Арьешвили немного пишет – немного путанит. Но она не так примитивна, как ее
«англоязычные» товарки. Линочку Арьешвили всегда привлекала культура Средиземноморья,
поэтому она всерьез изучает итальянский и современный греческий.
Антонине Архангельской что-то нашептали, и она решила сменить название своего салона.
Теперь литературный салон «Красная лампа» называется «Прекрасная лампа».
Учитель закончил роман. Однако, поскольку его сочинения что для Милкина, что для Нинкина
– точно Божья кара, а прочие наши издатели, похоже (хоть здесь и не тропики), серьезно поражены
90
африканским трипаносомозом – следовательно, валяться тому роману в ящиках письменного стола
до морковкиного заговенья. Впрочем, учитель – человек неунывающий: затеял новый роман.
«А Никита Кожемяка с Дашей приехали домой на Святую Русь. Перво-наперво представил
Никита Дарию очам светлым отца ее, нашенского царя. Упала батюшке в ноги дочь, край одежд
целовала, такие слова говорила: «Здравствуй; солнышко отец мой любезный! Знает сердце-вещун:
тобою дороги мои начертаны. И. хочу я поклон свой дочерний тебе положить, что видала я во пути
во дороженьке чудным-чудное, слыхала дивным-дивное, а только любовь твоя отцовская денно и
нощно от лиха-злосчастия хранила, от всякого худа-недоли боронила. И теперь мне известно
доподлинно: молитвами да любовью Божией великою наш мир держится».
Потом привел Никита Кожемяка Дашу к своим к отцу, к матери; тут же свадьбу сыграли и стали
они жить да поживать да добра наживать».
1994 год.
Амутвых В. В.
А 63 Шлюхи. Повесть.– М.: Голос, 1995.–
192 с.
ISBN 5-7117-0331-5
В гротесковой повести-пьесе «Шлюхи» демократка Аллочка Медная ползает под пулеметными
очередями в Останкине, испытывая небывалый доселе оргазм, а таинственное существо из
неизвестно какого мира планирует, как шахматист, дальнейшие события в нашей стране. Но
правда остается за Никитой Кожемякой и его любимой девушкой Дашей из городка Святая Русь.
УДК 882
ББК 84 (2Pос-Рус) 6-44
91
Document Outline
Виталий Амутных
ШЛЮХИ
Повесть
АКТ III
