Всеволод Крестовский - Торжество Ваала
То был Ермолай Касьянов Передернин, земский делец, из «мужичков» — тех типичных «мужичков-простачков,» и «самородков», какими обыкновенно хвастают квасные патриоты, когда хотят привести примеры «русской» смышленности, находчивости, удали, деловитости и т. п. «Мужичок» этот хоть и кажется «простачком», но всегда себе на уме и шельма преестественная, доточно знающая, где раки зимуют и как ловить их себе на пользу богобоязненным способом, так что пальца в рот ему не клади: благословясь, откусит. Ермолай Касьянов — красновато-рыжая, коренасто-приземистая фигура лет под пятьдесят, с красноватым лицом, которое от множества никогда не сходящих веснушек казалось тоже каким- то рыжим, — вышел в «деятели» из простых крестьян бабьегонского уезда, и не потому, чтобы его «тянул» кто-либо из «высоких» земцев, а просто сам по себе, благодаря своему «талану» и «планиде». Но выйдя «в люди», он остался верен своему крестьянскому обычаю и привычкам, по средам и пятницам неукоснительно рыгал редькой, ходил не иначе как в чуйке и смазных сапогах, что, однако, не мешало ему быть запанибрата со всеми земскими «деятелями» и уездными чиновниками, загибал «словца» и резал якобы по простоте «правду-матку», если находил это для себя выгодным, мужик плутоватый, мозговитый и дошлый, мастер на всякую изворотливую штуку, он от природы был тем, что называется тонкопродувной бестией, и потому очень ловко и весьма быстро пролез из простых «гласных» в «члены» земской управы, где и сделался в самом скором времени решительно необходимым, «золотым» человеком, так как в корень понимал сельские дела и порядки и разносторонне, а главное, практически знал свой уезд положительно лучше всех остальных сочленов. Без него це вершилось там никакое, мало-мальски важное, дело.
От земского пирога он откромсал на свою долю хотя и неказистую, но сытную краюшку, по части заведывания вообще практическими делами управы и черными работами, вроде вывоза больничных нечистот, очистки выгреоных ям и исправления дорог и мостов «подрядно-хозяйственным способом», то есть с подряда без торгов, причем сам же всегда являлся и подрядчиком, и наблюдавшим за производителем и производством работ, и расходчиком ассигнованных на них сумм, и уполномоченным от земства контролером над теми же суммами и работами. В результате всего этого, у Ермолая Касьянова невесть откуда выросли в Бабьегонске, один за другим, два прехорошеньких домика и уже приторговывался третий, с банями и лавками и с помещением под «трактирное заведение с нумерами для приезжающих», как вдруг, за какие-то земские прорухи попал Ермолай Касьянов под следствие и был, по предложению губернатора, устранен пока что от должности. Казалось бы, полный конфуз и для него, и для «членов», но нет! — стыд не дым, глаза не выест, и так как Ермолай Касьянов, в качестве дельца и сведущего человека, был решительно необходим для председателя и остальных членов управы, ибо без него управа была как без рук, то на первом же экстренном земском собрании председатель, в обход губернаторского предложения и, так сказать, «в контру» и «в пику» администрации, добился от гласных «единогласного» признания Ермолая Касьянова «временно уполномоченным от земства при управе». Да мало того, еще назначили ему и содержание, в виде «благодарности» за якобы понесенные труды, и даже поднесли «выражение общественного сочувствия» в особом адресе. И вот таким-то образом, Ермолай Касьянов Передернин, первый друг и приятель всех «выдающихся» бабьегонских земцев, продолжал фактически оставаться членом управы и ворочать делами по-прежнему, даже и в ус себе не дуя насчет следствия, в полной уверенности, что так или иначе, а уж непременно выкрутится/И все были уверены в том же.
Войдя в залу, он первым делом трижды перекрестился на передний угол/хотя там и не обреталось никакого образ;», а затем, с радостными восклицаниями и распростертыми объятиями, как нежданный, но достолюбезный гость, был встречен хозяином и пустился лобызаться в обе щеки, начиная с Агрономского и переходя поочередно в объятия каждого из своих управских друзей и земских приятелей, не исключая и досточтимейшего Нестора Модестовича Пихимовского, тоже подставившего ему для прикладывания свои крымские яблочки. Его наскоро пригласили в буфетную «догнать», вместе с де Казатисом и Коржиковым, ранее прибывших гостей насчет «подкрепления», и так как теперь все «почетные» были в сборе, то оставалось только не очень уже длить догоночную закуску и неизбежное при ней земское празднословие.
XII. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНО-РАЗВИВАТЕЛЬНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
Наконец Агрономский громогласно пригласил всех гостей своих в залу, посреди которой был поставлен продолговатый стол под зеленым сукном, нарочно позаимствованным для этого из земской управы. Вокруг стола, с трех сторон, стояло несколько кресел, а против него — полукругом ряды легких стульев и старинных бальных скамеек, крытых штофной материей и составлявших принадлежность этой залы. В стороне был приготовлен особый столик для «секретаря съезда», на обязанности коего лежало, ведение журнала заседаний.
Сам хозяин взял на себя роль «руководителя съезда» и потому поместился по середине большого стола, на председательском месте, а в секретари выбрал кашлатого учителя в вышитой косоворотке. Почетные гости, как де Казатис, Коржиков, Пихимовский, Ратафьев и Семиоков, поместились в креслах за тем же столом, по обе стороны от Агрономского, и к ним сюда же присоединился с краю, по собственной наглости, никем не прошенный Ермолаи Касьянов, который, подобно прочим, тоже взял себе чистый лист гшечей бумаги и карандаш «для заметок». Остальная вся публика разместилась на предназначенных для нее стульях и скамейках, на одной из которых, в заднем ряду, расселся, в качестве «друга просвещения», и волостной старшина Сазон Флегонтович — «потому как и нм таперича очинно лестно было тоже посидеть с господами и послухать умных разговоров телегенцыи». Он не без иронии, но и не без зависти посматривал на Ермолая Касьянова, бормоча про себя: «Ишь ты, залетела тоже ворона в высокие хоромы!»
Помямлив с минуту и совещательно пошептавшись о чем- то с де Казатисом с одной и с Коржиковым с другой стороны, Агрономский привстал с места и, обведя исподлобья глазами всю публику торжественно произнес:
— Объявляю заседание съезда открытым.
После этого он, во вступительной речи своей к милостивым государыням и государям, изъяснил, что уважаемое бабьегонское земство предполагает устроить будущим летом общий съезд учителей и учительниц всего уезда ради каковой цели уже ассигновано ему до тысячи рублей из земских сумм, и что для осуществления этого съезда ведутся официальные сношения с попечителем учебного округа и приглашен уже в руководители один из наших известнейших и наиболее уважаемых педагогов, Иона Филиппович Бубнаков, составивший себе громкое имя, как опытный руководитель учительских съездов во многих земствах. Но так как отношения с официальным миром министерства народного просвещения вообще затруднительны и отличаются досадной медлительностью, в особенности при нынешнем его прискорбном и глубоко ненавистном для всех честно мыслящих людей направления, то он, Агрономский, по совещании со своими многоуважаемыми друзьями и сотрудниками по земскому делу (при этом благосклонный кивок полупоклоном направо и такой же налево), решился устроить предварительно маленький еьездик, в виде опыта, совершенно частным образом, воспользовавшись для сего праздничным временем, дабы соединить полезное с приятным и доставить нашим достойным труженикам и труженицам народной школы возможность свободного и освежающего обмена мысли, вне стеснительного контроля министерских приставников, вместе с возможностью повеселиться в дружеском, единомышленном кружке. Далее он заявил, что, по сношении с предъизбранным руководителем будущего съезда, этот достойнейший педагог уже прислал ему свой сочувственный отклик, в виде начертанной им самим программы вопросов, подлежащих обсуждению на будущем съезде, каковую программу он, Агрономский, будет иметь честь сегодня же сообщить милостивым государям и государыням, дабы они, основательно познакомясь с нею, могли подготовить к будущему съезду свои рефераты по предложенным в ней чрезвычайно важным и жизненным вопросам первоначальной народной школы. А теперь, прежде чем приступить к дальнейшим занятиям, он желал бы предложить высокоуважаемому собранию почтить вставанием достойную память некоторых невинно пострадавших и безвременно погибших товарищей-педагогов народной школы и, в том числе, одной сельской учительницы, отравившейся серными спичками от избытка гражданской скорби, так как она была не в силах оставаться дольше свидетельницей торжествующего зла и тех гонений, какие воздвигнуты ныне на все честно мыслящее в России и, в особенности, на наше дорогое молодое поколение. К этому он желал бы также присоединить и почтение памяти тех юных учащихся, которые в безвременном самоубийстве нашли себе единственный исход из нестерпимого гнета толстовской системы просвещения.
