Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том III
Король держится прекрасно
Племянница нашла такой способ почти хуже самого зла, тем более, что он хотел ее обязать самой говорить об этом с Его Величеством. Он полагал, что ей это больше подобало бы, чем ему, и что даже она преуспеет здесь легче, чем кто-либо другой, потому как она выставит это, как последствие дружбы, существовавшей между ними. Однако, какое бы отвращение она к этому ни испытывала, ей надо было пройти через это или уж решиться отправиться в Италию. В самом деле, ее дядя был несгибаем в своем нежелании самому идти на этот демарш. Она поговорила об этом с Королем, как он и желал, но ей от этого было мало толку; Король, кто начинал осознавать, каким она обладала беспокойным и вспыльчивым характером, счел, что сохранение такой персоны не сулит ему ничего хорошего; кроме того, он рассудил, что не может совершить поступок вроде этого, не породив разговоров в свете, якобы здесь замешана любовь. Итак, он ей ответил, поскольку она сама допустила ошибку, [158] непростительно поторопившись, нимало не поразмыслив над тем, что она может вскоре в ней раскаяться, будет вполне справедливо, когда она же сама и понесет за нее кару; он совершенно не в настроении принимать на свой счет то, что должно быть на ее собственном, он не желал никаких пересудов, будто бы он хотел сохранить любовницу, тогда как вводил в дом жену; она должна была бы желать этого еще меньше, чем кто бы то ни было, поскольку это касалось ее куда ближе, чем всех остальных, а ведь она выражала ему когда-то чувства гораздо более доброжелательные, чем те, что засвидетельствовала в настоящее время.
При этом упреке досада красотки сделалась невыносимой; она не смогла помешать себе поделиться ею с Королем по поводу резкости его поведения; но все это лишь ожесточило их души; они расстались столь недовольные друг другом, что несколько дней спустя она уехала в Италию, без всяких сожалений покинув этот великолепный Двор. Король со своей стороны нисколько не сожалел о ее отъезде, напротив, он обрадовался ему про себя, потому как она так же начинала ему надоедать, как она ему нравилась когда-то.
ЧАСТЬ 4
Прием в Во
Так как я не покидал более Короля с тех пор, как получил мою должность, я оказался в Во-ле-Виконт; Его Величество проезжал через это место, направляясь в ту сторону, где проходили Конференции. Этот дом принадлежал месье Фуке, и он стоил ему столь невероятных затрат, что если бы это продлилось еще некоторое время, тот воздвиг бы здесь нечто более великолепное, чем Фонтенбло, в чьем ближайшем соседстве он и расположился. Я попадался там несколько раз ему на глаза, что причиняло мне огорчение после того, что произошло между нами. Он и сам испытывал что-то похожее, или же я сильно ошибаюсь. Однако, так как он был, естественно, горд и даже более, чем, казалось бы, пристало человеку его сорта, он смотрел на меня с великим презрением. Я все это распрекрасно заметил; но, не считая своим долгом как-либо это [159] выражать, не по причине того, что я находился у него, поскольку я не почитал это ни за что, потому как, собственно говоря, я гораздо меньше был у него, чем у Короля, кто был мэтром повсюду, куда бы он ни зашел — так как, говорю я, меня гораздо меньше останавливало это соображение, чем другое, а именно, что мне будет бесполезно проявлять свое негодование перед человеком, кто не будет даже способен дать мне удовлетворение, я всем этим пренебрег, как если бы не придал этому никакого внимания. Он устроил там Королю прием наверняка достойный Его Величества. Он подал ему угощение более чудесное, чем все то, о чем когда-либо слышали. Застолье, данное в Берни, даже к нему и не приближалось, хотя оно и было устроено за счет Короля.
Месье Фуке, разумеется, торжествовал там во всех манерах, поскольку вместе с удовольствием, какое он получал, выставляя свое великолепие перед взорами великого Двора, он имел еще и то, что видел, как ему аплодировали все Куртизаны. Не было ни одного, кто не курил бы ему фимиам, тем более, что Кардинала, кто мог бы ему в этом позавидовать, там не было, и он чувствовал себя прямо-таки всемогущим. Ла Фейад особенно рассыпался в лести подле него; не то чтобы он уважал его до такой степени, что старался его в этом уверить, но потому как он был настолько нищ, что нуждался во всяком дне, когда бы он мог прожить, не открывая собственного кошелька. Суперинтендант, кто знал, будто бы тот на довольно хорошем счету у Короля, не скупился для него на это, хотя он и не находил в нем разума, на каком можно было бы надежно основаться; потому и рассматривал-то он его скорее как человека, чьи шутки заставляли подчас смеяться Его Величество, чем как кого-то способного солидно укрепиться в его сознании своей мудростью. Как бы там ни было, Ла Фейад, кому нелегко было прокормиться, хотя он и был старшим в своем Доме по смерти двух его братьев, что были убиты, и потому как еще и другой оставил ему право старшинства, [160] удалившись в Церковь, где он обладает сегодня первыми достоинствами, как бы там ни было, говорю я, этот куртизан был бы в восторге сохранить этот источник и обхаживал его хозяина столь усердно, что Король не был ему за это особенно благодарен. Он не пожелал, однако, ничего ему об этом сказать, потому как Кардинал, уже замысливший погубить Месье Фуке, настоятельно попросил его скрывать его чувства во всем, что могло бы иметь какое-либо отношение к нему. Этот Министр счел себя принужденным к такой осмотрительности, потому как он его невероятно боялся, и сам страшился попасть ему в руки. Речь шла, впрочем, не столько о друзьях, каких тот мог бы иметь, сколько о том, что тот обладал должностью в Парламенте, вгонявшей его в дрожь. Так как он всегда помнил, как поступил с ним этот Корпус, он боялся больше, чем чего бы то ни было, опять привлечь к себе его внимание.
Славно обеспеченное семейство
Месье Фуке, вознамерившийся было угодить Королю великолепным приемом вроде этого, добился результата, совершенно отличного тому, какого он ожидал. Его Величество, вместо признательности к нему, вывел из этого, что все, уже сказанное ему о нем Кардиналом, было правдой, а именно, что это был большой вор. Он выставил его перед ним, как грабителя, и все предпринятые им огромные расходы ничего ему не стоили, потому как не было из них ни одного, что не оплачивался бы за счет Короля. И, так как те, на какие он пошел в настоящий момент, превышали силы любого частного лица, ему не потребовалось ничего большего, дабы окончательно погубить его в сознании Его Величества. В самом деле, он проявил весьма мало благоразумия, продемонстрировав такую роскошь; весь Двор знал, что он не был рожден богатым, его достояния хватило бы разве лишь на то, чтобы вырваться из нужды; к тому же их было пять или шесть братьев, а это слишком большое число в одном доме для получения возможности всем им жить на широкую ногу, особенно, когда они были сыновьями некоего [161] Магистрата, в чьи привычки не входило накопление несметных сокровищ, как это случается с людьми других профессий. Однако, абсолютно нищие, какими они явились в свет, все они были столь жирны в настоящий момент, каким может быть лишь добрый Каноник. Один из них имел одно из самых прекрасных Архиепископств во Франции; другой — Епископство с огромным доходом, следующий — весьма значительные Аббатства, и еще один, наконец, — должность Шталмейстера Короля, занимаемую сегодня кузеном Месье де Лиона.
Вовсе не Суперинтендант положил начало благосостоянию своего семейства, но его брат Аббат, кто был человеком интриг и безграничной амбиции. Именно он сделал своего брата Суперинтендантом после того, как женил его вторым браком на Мадемуазель де Кастиль, что было великолепной партией. Он, конечно бы, смог, если бы захотел, сам получить эту должность; но он настолько любил свои удовольствия, что страх быть стесненным заставил его предпочесть предоставить ее брату, чем взваливать на себя подобную ношу. Он рассчитывал, так как тот будет ему за это обязан, тот и будет действовать, так сказать, лишь по мановению его руки; но Суперинтендант, отличавшийся ничуть не меньшим аппетитом, чем его брат, едва только оказался на месте, как не пожелал ни мэтра, ни компаньона, по крайней мере, пока он не будет к этому принужден. Я сказал, по крайней мере, пока он не будет к этому принужден, потому как ему пришлось-таки иметь компаньона, помимо его воли; Месье Сервиен разделял с ним суперинтендантство, и он даже исполнял там наиболее полезные и наиболее почетные функции, поскольку это он распоряжался фондами, тогда как другой всего лишь их готовил.
Братья-враги
Аббат с великим трудом терпел поведение своего брата, какое он квалифицировал одним названием — неблагодарность; итак, позабыв вскоре про узы крови, какие должны были бы оставаться для него святыми, он раскрыл Кардиналу множество [162] маленьких ловких трюков, какими пользовался его брат, дабы переправлять в свои сундуки то, что предназначалось для казны Его Величества. Это означало слишком далеко заходить в своей мстительности, чтобы строить такие козни против собственного брата; но, видимо, страсть лишала его разума, и он не придерживался больше никакого иного языка с Кардиналом, потому как видел, что тот принимал с удовольствием все то зло, о каком он ему говорил. Его Преосвященство, кто действительно уже подумывал о том, как бы выкопать для него пропасть, куда он впоследствии его и спихнет, на лету ловил эти речи, дабы погубить его в сознании Короля. Он боялся, так как Его Величество уже начинал входить в возраст, как бы он не занялся его собственными делами, и как бы он не заметил того мотовства, что царило в финансах. Он боялся, говорю я, как бы Король не принялся за него самого, и за дело, и как бы с ним не приключилось какого зла рано или поздно. Итак, он пришел в восторг от возможности свалить на другого сделанное им самим и таким образом укрыться за его счет от розысков, какие Его Величество мог бы предпринять. Наконец, разлад, царивший между двумя братьями, дошел до такой степени, что, не в силах больше друг друга терпеть, они начали унижать один другого повсюду, где бы они ни находились, будто бы были совсем готовы схватиться врукопашную. Их враги наслаждались неблагоразумием, предвещавшим их скорую гибель, тогда как их друзья, ничуть не хуже предвидевшие ее, старались заставить их прекратить этот раздор, внушая, какими это угрожает им неминуемыми последствиями. Но они оба были столь мало разумны, что никак не желали слушать их советов, в том роде, что когда с ними случилось то, что все им предрекали, им не на кого было жаловаться, потому как они получили исключительно то, что сами честно заслужили.
